(Лапшина Н. С.) («История государства и права», 2010, N 17)
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ ВОПРОСОВ ВЛАСТИ И ПРАВА В РОССИИ КОНЦА XIX — НАЧАЛА XX В.: ОБЗОР СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ <*>
Н. С. ЛАПШИНА
——————————— <*> Lapshina N. S. The modern American Historiography of late Emperial Russia from an Anthropological perspective.
Лапшина Наталья Сергеевна, редактор Академии экономической безопасности МВД России, кандидат исторических наук.
Статья посвящена изучению наиболее популярного направления, в котором работают многие современные американские историки России, — политической антропологии, что отражает общие изменения в интеллектуальном оснащении западной гуманитарной науки в целом. Автором проведен анализ монографий и статей американских исследователей, посвященных истории России конца XIX — начала XX в., выполненных в рамках данного подхода.
Ключевые слова: американская историография, новая культурная история, антропологический подход, политическая антропология, символические аспекты власти, Российская империя в конце XIX — начале XX в.
The following article observes the American Historiography of late Emperial Russia, the studying of Russian political past from an Anthropological perspective. The author analyses new lines in historical research, some trends of two last decades, that reflect the current tendencies in Historiography in general.
Key words: American historiography of Russia, the new cultural history, anthropological perspective, the symbols of power, Russia of Late Emperial period.
В последнее время в американской русистике появился широкий пласт исследований, выполненных в рамках так называемой новой культурной истории <1>. Этот подход сложился сначала на материале европейского Средневековья, но уже с конца 1980-х гг. стал применяться к истории России <2>. Данное направление, ставшее за последние полтора — два десятилетия популярным как в зарубежной, так и в отечественной историографии, рассматривает понятие «культура» не в рамках высокой культуры, например изобразительного искусства и литературы, а в более широком контексте системы ценностей, понятий, идей, менталитета. К факторам, которые повлияли на формирование нового подхода, относятся переориентация интересов исследователей с анализа социально-экономических структур на изучение массового сознания и поведения, а также рост междисциплинарных связей в истории. ——————————— <1> Engelstein L. Culture, Culture Everywhere: Interpretations of Modern Russia, across the 1991 Divide // Kritika. 2001. Vol. 2. N 2. P. 363 — 394. <2> Кром М. М. Антропологический подход к изучению русского Средневековья: заметки о новом направлении в американской историографии // Отечественная история. 1999. N 6. С. 90.
В новой культурной истории наиболее ярко прослеживается антропологический подход, вызванный тенденцией сближения этнологии и истории. Несмотря на то что в рамках этого подхода написано множество работ как зарубежных, так и российских авторов <3>, в исторической науке нет единого мнения относительно предмета исследования в данной области. Тем не менее можно выделить несколько характерных черт, присущих исторической антропологии: интерес к микроистории, повседневной и частной жизни, обыденным и праздничным ритуалам, обычаям, верованиям <4>. ——————————— <3> См.: New Perspective on Historical Writing / Ed. By P. Burke. University Park, 1992; The New Cultural History / Ed. By Lynn Hunt. Berkeley; Los Angeles, 1989; К новому пониманию человека в истории: очерки развития современной западной исторической мысли / Под ред. Б. Г. Могильницкого. Томск, 1994; и др. <4> Кром М. М. Антропологический подход к изучению русского Средневековья… С. 90 — 91.
В настоящее время американские историки достаточно плодотворно применяют этот подход к изучению вопросов власти и права в России позднеимперского периода. Политическая антропология позволяет рассмотреть возникшие модели взаимоотношений между государством и народом в условиях зарождающихся либерального порядка и гражданского общества. Следует отметить, что интерес к истории России в американской историографии был изначально связан с политикой. Концептуальный сдвиг в изучении российской истории произошел после горбачевских реформ и распада Советского Союза. В это время история России конца XIX — начала XX в. становится важной областью новой американской историографии. События 1991 г. вызвали к жизни ряд поправок и переоценок не только в российской исторической науке, но и в американской русистике. Кардинально изменившиеся условия для исследований, своеобразная «архивная революция» поменяли природу источников и методов, которыми пользовались американские историки в советское время. В более широком смысле ученые также отвечали на изменившийся исторический вызов, связанный с отходом от прежнего идеологического противостояния. Таким образом, политическая история по-прежнему находится в центре внимания американских русистов, однако теперь акцент делается не на изучении государственных институтов, идеологии, выяснении причин кризиса империи и победы социалистического строя, а на анализе представлений о власти, повседневной практики управления, политического сознания, а также придворных ритуалов. По словам М. М. Крома, вся эта разнообразная проблематика объединяется модным термином «политическая культура» и позволяет говорить о выделении отдельной предметной области историко-антропологического подхода — политической антропологии <5>. ——————————— <5> Кром М. М. Политическая антропология: новые подходы к изучению феномена власти в истории России // Исторические записки. Вып. 4 (122). М., 2001. С. 370.
В формировании нового подхода к изучению российской истории определенную роль сыграла статья Эдварда Кинана «Традиционные пути московской политики», опубликованная в 1986 г. в журнале «Russian Review» <6>. Под «политической культурой» автор понимает «комплекс верований, действий и представлений, который придавал порядок и значение политической жизни и позволял создавать модели политического поведения, а также символы, в которых оно выражалось» <7>. Исследователь выдвинул тезис о преемственности политической культуры со времен Московской Руси вплоть до советского режима. Заслуга автора состоит в предложенном им оригинальном подходе к анализу политической системы на русском материале. ——————————— <6> Keenan E. L. Muscovite Political Folkways // The Russian Review. 1986. Vol. 45. P. 115 — 181. <7> Keenan E. L. Op. cit. P. 272.
Модели политического и правового поведения — традиционные для политической антропологии темы — рассматриваются в исследованиях Джейн Бербанк применительно к истории России конца XIX — начала XX в. <8>. Большая часть работ этого автора посвящена вопросу формирования гражданского общества в России предреволюционного периода. Историк исследует повседневную юридическую практику крестьянских судов, которая определяла политическую и правовую культуру не только крестьянства, но и всего российского общества. Бербанк доказывает, что на протяжении XIX столетия российское правовое мышление исходило из разграничения формального государственного права и неофициального, устного, традиционного крестьянского обычая. По мнению автора, учреждение сельского суда представляло собой важнейший, «хотя и непреднамеренный шаг на пути интеграции сельских жителей в правовое государство». Волостные суды дали крестьянам возможность использовать право на их собственных условиях и превратить правовой процесс в неотъемлемый, пользующийся уважением элемент сельской жизни. Это было доступное судопроизводство и потому привлекательное для сельских жителей. Дж. Бербанк отмечает, что крестьяне довольно часто прибегали к суду для разрешения споров в отношении собственности, для защиты личного достоинства, что способствовало формированию их самосознания. Таким образом, по мнению автора, практика волостных судов способствовала развитию правовой культуры российского общества. ——————————— <8> Бербанк Дж. Правовая культура, гражданство и крестьянская юриспруденция: перспективы начала XX века // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Императорский период. Самара, 2000. С. 269 — 299; Burbank Jane. Intelligentsia and Revolution: Russian Views of Bolshevism, 1917 — 1922. New York: Oxford University Press, 1986; Бербанк Джейн. Империя и гражданское общество: имперская конструкция России и Советского Союза // Имперский строй России в региональном измерении (XIX — начало XX в.): Сб. науч. тр. / Под ред. П. И. Савельева. М., 1997.
Примечательно то, что автор пересекает хронологические рамки 1917 г. и уделяет внимание советскому и постсоветскому периодам в контексте актуальности вопросов гражданственности и законности в современной России. В рамках политической антропологии американскими историками рассматриваются небольшие социальные и профессиональные группы и изучаются отношения как внутри них, так и с правящей элитой. В работе Альфреда Рибера такой замкнутой группой выступают купцы и предприниматели. Бен Эклоф исследовал отношения власти с сельскими учителями, Робер Терстон и Дениэль Броувер — с городскими слоями населения <9>. ——————————— <9> Brower D. The Russian City between Tradition and Modernity, 1850 — 1900. Berkeley, 1990. A. J. Rieber Merchants and Enterpreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill, 1982; Eklof B. Russian Peasant School: Officialdom, Village Culture and Popular Pedagogy, 1861 — 1914. Berkeley, 1986; Thurston R. Liberal City, Conservative State: Moscow and Russian Urban Crissis, 1906 — 1914. N. Y., 1987.
Среди недавно появившихся работ важную роль для исследования данной проблематики играет сборник статей ведущих американских русистов «Исчезнувший средний класс. Профессиональные группы в российской истории» <10>. Исследователи обращаются к понятиям «профессионалы», «интеллигенция», «профессиональное самосознание». В статьях сборника рассматриваются отдельные группы специалистов: врачи, инженеры, юристы, учителя, университетские преподаватели. Х. Балзер, главный редактор сборника, отмечает, что на российских профессионалов большое влияние оказывала не только система образования и социальное происхождение, но и такой важный компонент, как политическая культура российской интеллигенции, которая включала «обязательный элемент общественного наблюдения и ответственность за просвещение народа, а также противостояние царскому правительству», что проявлялось в программах, «сочетающих политический радикализм с идеей общественного служения» <11>. Авторы сборника обращаются также к истории двух весьма значимых групп бюрократии — губернаторов и чиновников центральных министерств, составляющих вместе с императором правящую элиту страны. Их отношения с верховной властью рассматриваются через призму антропологического подхода. ——————————— <10> Russia’s Missing Middle Class: The Professions in Russian History. Armonk. 1996. <11> Russia’s Missing Middle Class… P. 213.
В изображении американских историков предреволюционная Россия предстает государством, где политические институты, социальные классы и профессиональные группы были не развиты, в связи с чем гражданское общество квалифицируется как «нереализованное». С этой позиции российское общество видится в состоянии постоянного кризиса. В результате поднимаются две ключевые в русистике проблемы, которые вряд ли когда-нибудь будут преодолены: неизбежное сравнение неудач России с идеализированным «западным» или «европейским» стандартом и изучение истории царской России в свете ее конечного падения и истоков революции. Наиболее ярким примером применения методов политической антропологии к истории России позднеимперского периода являются исследования Ричарда Уортмана. В двухтомной монографии «Сценарий власти: мифы и церемонии российской монархии» <12>, статье «Николай II и образ самодержавия» <13> и ряде других работ <14> историк изучает представления подданных о власти монарха и то, как власть выражается в ритуалах и церемониях. Автор показал, какую роль играл монархический миф, поддерживаемый соответствующими церемониями, в консолидации правящего режима, как менялась мифология царской власти в зависимости от культурного и политического контекста эпохи. В центре внимания исследователя находятся такие понятия политической антропологии, как символика монархической власти, традиционные ритуалы, этикет, которые чаще всего служат не предметом самостоятельного исследования, а иллюстративным материалом при изучении российского самодержавия. ——————————— <12> Wortman R. Scenarious of Power. Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Princeton. Vol 1. N. Y., 1995; Vol. 2. Princeton, 2000. <13> Уортман Р. Николай II и образ самодержавия // История СССР. 1991. N 2. С. 91. <14> Wortman R. Rule by Sentiment. Alexander II’s Journey through the Russian Empire // American Historical Review. Vol. 95. N 3. 1990. P. 755 — 771; Уортман Р. Николай II и популяризация его образа в 1913 г. // Новое литературное обозрение. 1999. N 38. С. 78 — 97; Уортман Р. Демократизация набожности // Ab Imperio. Теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. Казань, 2002. N 2. С. 25 — 58; Уортман Р. «Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX в. // Россия/Russia. Вып. 3. М., 1999. С. 233 — 244.
Американский историк считает политический ритуал не просто ярким фоном политической жизни страны, но важным аспектом государственной власти, необходимым для демонстрации силы и величия монарха. «Сценарием власти» автор называет имитацию царями «богоподобия», осуществляемую посредством индивидуальных способов и приемов, избираемых каждым монархом для создания «базового» мифа. Эти мифы способствовали благоговению элиты и народа перед авторитетом императора. В России абсолютная монархия существовала до начала XX в., поэтому, по мнению Уортмана, политические мифы играли заметную роль вплоть до падения династии. Характеризуя правление Николая II, автор отмечает, что тот вносит в церемониал определенные новации — демократические встречи с народом, выпуск юбилейных монет и почтовых марок с изображением царской семьи, показ документальных кинофильмов с участием императора, массовое издание своей биографии. Как подчеркивает исследователь, все эти репрезентации власти имели элементы китч-культуры и смешивали возвеличенный образ монарха и образ популяризированного публичного политика. Эти противоречивые образы светского европеизированного человека, играющего в теннис, — одновременно образ благочестивого московского царя, богомольца, мистика и простолюдина, дружески беседующего с крестьянами, — по мнению исследователя, вовлекали царя в политическую борьбу за власть, лишая его ауры «святости», необходимой для монархического правления. В работе прослеживается мысль о несоответствии политических мифов царской власти и существовавшей политической обстановки в России конца XIX — начала XX в. Автор приходит к выводу, что представления Николая II о правлении противопоставили его основным устоям самодержавной власти — государству, церкви и дворянству, способствовали его разрыву с этими традиционными рычагами власти, что в конечном счете привело к разрушению российского самодержавия. Р. Уортман по-новому решает весьма актуальный в русистике вопрос о причинах падения российской монархии, хотя несколько преувеличивает роль символических атрибутов власти, придает им излишне самостоятельный и эффективный характер, чем это могло быть в реальной политической жизни. Тем не менее монография Р. Уортмана в рамках данного направления является новаторской и входит в круг исследований, которыми большинство отечественных историков не занималось «из-за методологического и ценностного отчуждения, считая их лишь отвлеченными экспериментами». Его работа стимулировала появление исследований российских историков, выполненных в русле данного подхода. В их числе можно назвать работу С. И. Григорьева о роли придворной цензуры в создании образа верховной власти <15>. ——————————— <15> Григорьев С. И. Придворная цензура и образ верховной власти (1831 — 1917). М., 2007.
Еще одним направлением, в рамках которого широко используется политическая антропология, является изучение национальной истории царской России. Тема империи, а также проживающих на ее территории нерусских национальностей постепенно выходит в американской русистике на передний план <16>. Определенная роль в разработке методов изучения национального опыта на российском материале принадлежит Ричарду Уортману и Марку фон Хагену. Ими был разработан новый курс по истории империи и нации в России и Советском Союзе («Empire and Nation in Russian and Soviet History»), включенный с 1999 г. в учебную программу Колумбийского университета <17>. Особая актуальность темы империи основывается на фактах недавнего прошлого, а именно распада СССР, роста национального самосознания и межэтнических конфликтов. Появление в 2000 г. нового журнала «Ab Imperio. Теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве», в котором публикуются статьи американских и российских авторов, также свидетельствует о популярности темы империи и национализма. ——————————— <16> Дэвид-Фокс М. Отцы, дети и внуки в американской историографии царской России // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Самара, 2000. С. 28. <17> Семенов А. Интервью Марка фон Хагена и Ричарда Уортмана о проблеме нового курса по истории России // Ab Imperio. Теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. Казань, 2001. N 1. С. 24.
Используя собственный исследовательский опыт, Р. Уортман считает целесообразным изучение проблемы нации, империи и связанных с ними аспектов, чтобы обогатить и расширить понимание российской политической культуры. Исследователь полагает, что российская монархия создавала и поддерживала «национальный миф», соответствовавший концепции и практике управления регионами и национальными окраинами <18>. Эту точку зрения разделяет Рональд Суни в статье «Империя как она есть: имперская Россия, национальное самосознание и теории империи» <19>. Автор проследил реализацию «сценария власти» в национальной политике самодержавия. ——————————— <18> Там же. С. 33. <19> Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, национальное самосознание и теории империи // Ab Imperio. Теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. Казань, 2002. N 1. С. 49.
Таким образом, политическая антропология существенно обновила проблематику и методику исследований в изучении истории России «позднеимперского периода», обратила историков к новым нетрадиционным источникам, на которые до сих пор не обращали достаточного внимания, таким как церемониальные тексты, художественная литература и фольклор, источники личного происхождения. Обращение к антропологическому подходу демонстрирует стремление американских ученых отказаться от традиционного для политической истории исследования институтов власти, идеологии — прежде главного направления американской русистики — в пользу изучения их символических аспектов. Но применение данного подхода будет более плодотворным при взаимодействии с другими методами и направлениями, существующими в исторической науке.
