Ф. Багаутдинов, прокурор г. Казани, кандидат юридических наук.
А. Васин, помощник прокурора Республики Татарстан.
Постановлением Конституционного Суда РФ от 20 апреля 1999 г. признаны неконституционными положения п. п. 1 и 3 ч. 1 ст. 232, ч. 4 ст. 248 и ч. 1 ст. 158 УПК РСФСР. Было отмечено, что государство не вправе возлагать на суд осуществление несвойственных ему обязанностей по обоснованию, дополнению или изменению на более тяжкое предъявленного органами расследования обвинения. Теперь суд не может продолжать разбирательство дела в случае отказа прокурора от обвинения. Однако в ходе реализации данного постановления в судах общей юрисдикции возобладало мнение, что суд связан позицией прокурора, отказавшегося от обвинения, также и на последующих стадиях рассмотрения дела в суде кассационной и надзорной инстанций. Столь расширительная трактовка правовых последствий отказа от обвинения приводит к тому, что вся система органов прокуратуры не в состоянии исправить позицию одного своего представителя, поддерживавшего государственное обвинение по данному делу. В результате такого подхода понятие «прокурор» совершенно безосновательно сужено до рамок «государственного обвинителя», а его отказ от обвинения трактуется как окончательная позиция органа уголовного преследования, которая по существу не может быть опротестована надзирающим прокурором. Подобная практика представляется необоснованной и требующей безотлагательной корректировки.
В соответствии с Федеральным законом «О прокуратуре Российской Федерации» уголовное преследование возложено на прокуратуру как орган государственной власти (ч. 2 ст. 1), а опротестование противоречащих закону решений, приговоров, определений и постановлений осуществляется отдельными прокурорами как представителями органов прокуратуры (ч. 3 ст. 1). При этом поддержание государственного обвинения является лишь частью функции уголовного преследования (ч. 2 ст. 35). Поэтому принятие мнения государственного обвинителя в качестве окончательной позиции органов прокуратуры неизбежно влечет ограничение ее возможностей по осуществлению уголовного преследования, а это в свою очередь приводит к тому, что прокуратура не может осуществить важнейшую свою задачу обеспечения единства и укрепления законности, защиты прав и свобод человека и гражданина, а также охраняемых законом интересов общества и государства. Органы уголовного преследования и система правосудия оказываются парализованы позицией одного лица — государственного обвинителя. Однако не секрет, что далеко не всегда государственное обвинение поддерживают высококвалифицированные добросовестные работники. Впрочем, и опытный работник не застрахован от ошибки.
Термин «прокурор» согласно п. 6 ст. 34 УПК обозначает не одно должностное лицо, а целую систему прокуроров разных уровней, их заместителей и помощников, а также руководителей структурных подразделений прокуратур, действующих в пределах своей компетенции. Из этого следует, что в рамках своих полномочий каждый такой прокурор принимает участие в организации поддержания государственного обвинения. В частности, вышестоящий прокурор дает поручение своему подчиненному поддержать государственное обвинение в суде. При этом, осуществляя надзор в уголовном судопроизводстве, прокурор в соответствии с ч. 3 ст. 25 УПК обязан на всех стадиях уголовного судопроизводства своевременно принимать предусмотренные законом меры к устранению всяких нарушений закона, от кого бы они ни исходили. Представляется, что данная формулировка в полной мере распространяется на взаимоотношения государственного обвинителя и вышестоящего прокурора.
Особенности, вытекающие из ведомственного статуса прокурорского работника, не могут не оказывать влияния на характер процессуальных взаимоотношений государственного обвинителя с другими представителями органов прокуратуры, в первую очередь — с прокурором, утвердившим обвинительное заключение и направившим уголовное дело в суд. Несвязанность позиции государственного обвинителя с доводами предварительного следствия и надзирающего прокурора предполагает такую же свободу последнего в отношении оценки его правовой позиции. Государственный обвинитель основывается в суде на своем внутреннем убеждении и представляет суду собственные соображения по поводу применения закона, что, естественно, не исключает возможности его заблуждения и существования иной точки зрения. Не случайно при отказе прокурора от обвинения, если он в ходе судебного разбирательства приходит к убеждению о неподтверждении предъявленного подсудимому обвинения, согласно ч. 3 ст. 248 УПК требуется обязательное изложение мотивов такого отказа, что является гарантией от ошибочного решения.
Особенности взаимоотношений прокурорских работников при опротестовании судебных решений в условиях сочетания уголовно — процессуального принципа независимости государственного обвинителя и его правового положения в рамках служебной иерархии отражены в ч. ч. 1 и 2 ст. 36 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации». В этих нормах закреплено, что помощник прокурора, прокурор управления и прокурор отдела могут приносить протест только по делу, в рассмотрении которого они участвовали, в то время как прокурор и его заместитель в пределах своей компетенции вправе опротестовать незаконное или необоснованное решение, приговор, определение или постановление суда по любому делу независимо от участия в судебном разбирательстве. Из этого по меньшей мере следует, что позиция вышестоящего прокурора может не совпадать с мнением государственного обвинителя относительно судебного решения, вследствие чего оно может и должно быть опротестовано.
Сложившаяся в настоящее время судебная практика нарушает права и свободы человека и гражданина, в первую очередь потерпевшего от преступления, поскольку именно он в случае несогласия с позицией государственного обвинителя заинтересован в отмене оправдательного приговора или сохранении более тяжкого обвинения. По сути, жалоба потерпевшего на не устраивающий его приговор суда становится пустой формальностью, так как при установившемся подходе суд вынужден отказать в ее удовлетворении, ссылаясь на позицию государственного обвинителя. Тем самым государство в нарушение ст. 52 Конституции РФ не обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба, а также блокирует право на обжалование решений и действий (или бездействия) органов государственной власти и должностных лиц в суд (ст. 46 Конституции РФ). Не случайно Конституционный Суд РФ неоднократно обращал внимание на то, что ограничение доступа к правосудию является одновременно ограничением фундаментального права на защиту достоинства личности, и это тем более справедливо по отношению к жертвам преступлений.
Наряду с нарушением норм внутригосударственного права подобный подход, если он не будет скорректирован, грозит нарушением международно — правовых обязательств Российской Федерации, в частности, перед Советом Европы. Так, ч. 1 ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод гарантирует каждому право судебного определения его гражданских прав и обязанностей (в данном случае термин «гражданские» права и обязанности употреблен в традициях западной юриспруденции и его не следует отождествлять с правомочиями индивида в сфере гражданского права), а ст. 13 (применяемая всегда дополнительно к какой-либо другой статье Конвенции) закрепляет требование предоставления любому человеку эффективных средств правовой защиты перед государственными органами, даже если нарушение его прав и свобод было совершено лицами, действовавшими в официальном качестве. Кроме того, как отмечается в Рекомендации N R(85)11 Комитета Министров о положении потерпевшего в рамках уголовного права и процесса от 28 июня 1985 г., основной функцией уголовного правосудия должно быть удовлетворение запросов и охрана интересов потерпевшего. Согласно этому документу потерпевший должен иметь право просить о пересмотре компетентным органом решения о непреследовании или право возбуждать частное разбирательство (п. 7). Конечно, Рекомендация не обладает обязательной юридической силой, но, думается, ее положения будут учитываться Европейским Судом по правам человека. Если же придерживаться толкования, из которого исходит сложившаяся в настоящее время отечественная судебная практика, получается, что потерпевший не вправе реализовать это право в суде ни лично, ни через органы прокуратуры Российской Федерации. Фактически он становится заложником ошибки одного — единственного должностного лица и не имеет достаточных правовых средств для ее исправления.
В ряде случаев нельзя исключать также желания подсудимого получить оправдательный или менее тяжкий приговор не в связи с отказом государственного обвинителя от обвинения или смягчением его позиции. Однако оставление без изменения сложившейся судебной практики по рассматриваемому вопросу ограничивает право осужденного на пересмотр приговора вышестоящим судом (ч. 3 ст. 50 Конституции РФ), которое Конституционный Суд РФ назвал абсолютным (постановление от 6 июля 1998 г. в связи с жалобой гражданина В. Шаглия).
Противоречивость сложившего подхода к трактовке правовых последствий отказа прокурора от обвинения очевидна. Если быть до конца последовательными в его осуществлении, то придется признать, что суд не вправе назначать более суровое наказание, чем это предложил государственный обвинитель.
Авторы статьи видят свою задачу в первую очередь в том, чтобы привлечь внимание судей, прокурорских работников и иных заинтересованных лиц к данной проблеме. С учетом изложенных аргументов считаем целесообразным обсудить и скорректировать сложившуюся практику.
