(Асосков А. В.) («Вестник гражданского права», 2007, N 1)
ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ ФОРМУЛИРОВАНИЯ ДОГОВОРНЫХ УСЛОВИЙ В МЕЖДУНАРОДНЫХ КОНТРАКТАХ
А. В. АСОСКОВ
Асосков А. В. — кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
1. Постановка проблемы
В соответствии с классическим пониманием принципа автономии воли сторон в международном частном праве выбор сторонами определенного права в качестве применимого к международному контракту означает, что данный контракт изымается из-под действия диспозитивных и императивных <1> норм права, которые подлежали бы применению в отсутствие состоявшегося соглашения о выборе права, с одновременным подчинением данного контракта нормам права выбранного правопорядка. При этом зачастую возникает проблема противоречия условий контракта нормам выбранного правопорядка <2>. В качестве типичного примера можно взять ситуацию, когда стороны в своем контракте устанавливают продолжительность срока исковой давности или претензионного срока, отличающуюся от зафиксированной в императивной норме выбранного правопорядка. Предположим, что французский продавец и российский покупатель при заключении договора международной купли-продажи товаров достигли соглашения о выборе применимого российского права, но в то же время предусмотрели, что срок исковой давности будет составлять два года. В данном случае в соответствии с традиционным подходом мы будем вынуждены признать условие сторон о двухлетнем сроке исковой давности недействительным: несмотря на то что состоявшееся соглашение о выборе применимого права парализовало действие французской нормы о пятилетнем сроке исковой давности, оно одновременно имело своим следствием подчинение контракта императивным нормам российского материального права, в том числе императивной норме ст. 196 ГК РФ о трехлетнем сроке исковой давности. ——————————— <1> В данном случае (а также далее по тексту статьи) имеются в виду обычные императивные нормы, от которых не могут отступить стороны внутреннего договора, не осложненного иностранным элементом. Для обозначения императивных норм в значении ст. 1192 ГК РФ, которые подлежат применению вне зависимости от выбранного сторонами права, используется широко употребляемое в российской доктрине выражение «сверхимперативные нормы». <2> В настоящей статье не анализируются ситуации, когда в соответствии с выбранным сторонами правом их контракт считается полностью недействительным. Эта проблема требует самостоятельного исследования.
К аналогичному выводу приходит отечественная арбитражная практика применительно к ситуациям, когда стороны делают в своем контракте отсылку к документу, не являющемуся применимым международным договором (например, ссылка на не вступивший в силу или утративший обязательное значение международный договор, а также пусть и действующий международный договор, но не подлежащий применению в таком качестве в данной ситуации, исходя из сформулированных в нем положений о предметной или территориальной сфере действия). В данном случае считается, что отсылка к такого рода документу означает не более чем инкорпорацию положений этого документа в контракт с сохранением подчинения контракта императивным нормам применимого национального правопорядка, выбранного сторонами или определенного на основании коллизионных норм <3>. ——————————— <3> Например, в отношении применения Венской конвенции 1980 г. о договорах международной купли-продажи товаров в ситуации, когда стороны предусмотрели применение Венской конвенции к договору, субъектный состав которого не соответствует требованиям ст. 1 Венской конвенции (к примеру, коммерческие предприятия сторон находятся в государствах, не являющихся участниками Венской конвенции), проф. М. Г. Розенберг приходит к следующему выводу: «Предоставление сторонам права неограниченного выбора применимого закона не означает, что таковым можно избрать международную конвенцию. Ссылка в договоре на Венскую конвенцию инкорпорирует ее положения в договор как его условия. Если они противоречат применимому национальному праву, к которому отсылают нормы международного частного права, приоритет отдается национальному праву» (Венская конвенция о договорах международной купли-продажи товаров. Комментарий. М., 1994. С. 23 — 24).
Так, при вынесении решения от 9 апреля 1999 г. по делу N 314/1999 МКАС при ТПП РФ столкнулся с договором международной купли-продажи, заключенным в 1992 г. между российским продавцом и румынским покупателем. По контракту во всем, что не предусмотрено контрактом, подлежат применению Общие условия поставок товаров между организациями стран — членов СЭВ (ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг.). В ходе арбитражного разбирательства ответчик просил отказать в иске со ссылкой на то, что установленный ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг. сокращенный срок исковой давности истек. Однако состав арбитража, установив, что применимым для целей контракта является российское материальное право, и основываясь на том, что с 1 января 1991 г. в отношениях между субъектами внешнеэкономических связей России и Румынии ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг. утратили императивный характер, пришел к выводу: установленные в ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг. положения о сроках исковой давности и порядке их исчисления не могут изменить императивные правила российского гражданского права по данному вопросу. В результате был применен общий трехлетний срок исковой давности, установленный в ст. 196 ГК РФ, и в соответствующей части иск был удовлетворен <4>. ——————————— <4> Практика Международного коммерческого арбитражного суда при ТПП РФ за 1999 — 2000 гг. / Сост. М. Г. Розенберг. М., 2002. С. 76 — 78 (дело N 13). См. также: Розенберг М. Г. Международный договор и иностранное право в практике Международного коммерческого арбитражного суда. М., 2000. С. 120 — 122; Он же. Исковая давность в международном коммерческом обороте: практика применения. М., 1999. С. 12 — 14.
Не затрагивая на данном этапе рассуждений теоретическую обоснованность выводов арбитража, нельзя не отметить, что проиллюстрированный выше подход имеет определенные практические недостатки. Во-первых, очевидно, что отказ от применения согласованных сторонами в контракте условий не отвечает ожиданиям самих сторон и выглядит для них непредсказуемым. Особенно наглядно это проявляется в случаях, когда стороны не указали в договоре применимое национальное право, и оно было определено судом или арбитражем с помощью коллизионных норм. Учитывая существенные различия в коллизионном праве разных стран мира, нельзя не обратить внимание на то, что до момента подачи иска определение применимого к договору национального права можно пытаться осуществить лишь с существенной долей неопределенности и многовариантности. Данная логическая операция может оказаться практически неразрешимой задачей, если в коллизионном праве государств, суды которых потенциально могут рассматривать спор, закреплена гибкая коллизионная норма о применении права, имеющего наиболее тесную связь с договором. В отношении международного коммерческого арбитража поиск потенциально применимого к договору национального права выглядит еще более затруднительным: поскольку арбитраж не связан коллизионными нормами места проведения арбитража, то предугадать ход мыслей арбитров чрезвычайно сложно. Во-вторых, нормы национального права, которым отдается приоритет перед согласованными сторонами контрактными условиями, предназначены для регулирования внутренних отношений и не учитывают особенностей международного коммерческого оборота. Эти нормы могут быть просто архаичными либо устанавливающими необоснованные преимущества для отечественных предпринимателей (например, ограничивающими пределы гражданско-правовой ответственности юридических лиц, зарегистрированных по законодательству данного государства). Далее по тексту статьи будут рассмотрены различные теории и подходы, которые ставят под сомнение незыблемость тезиса о том, что свобода формулирования контрактных условий всегда ограничена действием императивных норм определенного национального правопорядка.
2. Теории, обосновывающие свободу сторон в формулировании условий международных контрактов
Еще до возникновения современной теории lex mercatoria во французской доктрине начала XX в. была сформулирована теория инкорпорации, основанная на приоритете договора перед нормами национального законодательства. Сторонники этой теории считали, что положения применимого национального права в том состоянии, какое они имели на дату заключения контракта, должны считаться включенными в контракт в качестве его рядовых условий. При этом, поскольку воля сторон считалась доминирующей над положениями национального права, допускалось исключение применения норм национального права, в том числе и норм императивного характера. Аналогичным образом считалось, что последующие изменения применимого национального права не влияют на отношения сторон, поскольку без их соглашения условия контракта не могут быть изменены <5>. ——————————— <5> Подробнее о данной теории см.: Nygh P. Autonomy in International Contracts. 1999. P. 174 — 175; Batiffol Les contrats en droit international prive. 1981. P. 66 — 67.
В частности, под влиянием данной теории Французский кассационный суд вынес решение от 5 декабря 1910 г. по делу American Trading Co. v. Quebec Steamship Co. Обстоятельства этого дела были следующими. Стороны заключили договор перевозки груза из Нью-Йорка во французскую колонию Гваделупа. Стороны прямо выбрали в качестве применимого право штата Нью-Йорк. Одновременно они включили в договор условие об исключении ответственности перевозчика в случае причинения вреда грузу из-за небрежных действий капитана судна. В тот момент данное условие противоречило праву штата Нью-Йорк, но считалось действительным по французскому праву. Французский кассационный суд посчитал, что условие об исключении ответственности перевозчика должно быть применимо, поскольку выбор сторонами американского права не должен затрагивать те условия, о которых стороны прямо договорились в своем договоре. Суд указал, что применимое право становится таковым только в результате воли сторон, а потому оно не может иметь преимущества перед согласованными сторонами условиями договора. Однако к середине XX в. Французский кассационный суд отказался от применения элементов теории инкорпорации в пользу признания подчиненности договора положениям применимого национального права <6>. ——————————— <6> См., в частности, решение Французского кассационного суда 1950 г. по делу French State v. The Amsterdam Stock Exchange (Nygh P. Op. cit. P. 174 — 175).
Следующим этапом борьбы за свободу формулирования условий международных контрактов стала теория нового права торговцев (lex mercatoria, transnational commercial law), получившая развернутое доктринальное обоснование в 60-е гг. XX в. в работах Гольдштейна, Шмиттгоффа, Гольдмана, Фушара и других исследователей <7>. В соответствии со ставшим классическим определением Б. Гольдмана lex mercatoria представляет собой «совокупность общих принципов и обычаев, стихийно признавающихся или складывающихся в сфере международной торговли, без отсылки к какой-либо национальной системе права» <8>. Уже из этого определения видно, что основополагающей посылкой для сторонников радикального понимания теории lex mercatoria было признание возможности вывода международных контрактов из-под влияния всех национальных правопорядков и наделение совокупности правил, относящихся к массиву lex mercatoria, качествами самостоятельной вненациональной правовой системы. Не углубляясь в рамках настоящей статьи в истоки и проблемы теории lex mercatoria, которой посвящено огромное количество литературы <9>, отметим, что к 80-м гг. XX в. данная теория приобретает большое число противников, акцентирующих свою критику на невозможности формулирования четкого набора источников, относящихся к lex mercatoria, а также противоречивости позиций различных сторонников этой теории. ——————————— <7> Среди основных работ этого периода см.: Goldstajn. The New Law Merchant // Journal of Business Law. 1961; Schmitthoff. International Business Law: A New Law Merchant // Current Law and Social Problems. 1961; Schmitthoff. The New Sources of the Law of International Trade // International Social Science Journal. 1963. <8> Goldman. The Applicable Law: General Principles of Law — the Lex Mercatoria, in Lew (ed.) Contemporary Problems in International Arbitration. 1986. P. 116. <9> Из работ на русском языке следует отметить следующие: Вилкова Н. Г. Договорное право в международном обороте М., 2004; Зыкин И. С. Внешнеторговые операции: право и практика. М., 1994; Теория lex mercatoria // Международное частное право. Современные проблемы. М., 1994; Жильцов А. Н. Применимое право в международном коммерческом арбитраже (императивные нормы): Дис. … канд. юрид. наук. М., 1998; Бахин С. В. Субправо (международные своды унифицированного контрактного права). СПб., 2002.
В определенном смысле в качестве реакции на критику теории lex mercatoria в 80-х гг. XX в. аргентинским ученым Антонио Боджиано формулируется еще одна интересная концепция, направленная на обоснование свободы формулирования сторонами контрактных условий. Автор называет свою концепцию материальной автономией сторон международного контракта (substantive autonomy of the parties to an international contract) и в законченном виде публикует ее в монографии, вышедшей в 1991 г. <10>. Поскольку данная концепция практически не освещалась в русскоязычной литературе, остановимся на ней подробнее. ——————————— <10> Boggiano A. International Standard Contracts: the Price of Fairness. 1991.
Вот как объясняет существо своей концепции сам автор: «Стороны наделяются правом достичь соглашения о выборе права, применимого к их контракту. С помощью явно выраженного или подразумеваемого выбора применимого права стороны исключают все нормы права, которые были бы применимы в его отсутствие, включая императивные нормы. Это общепризнанная концепция, относящаяся к автономии в коллизионном смысле (conflict autonomy, kollisionsrechtliche Parteiautonomie). Также можно считать оправданным с практической точки зрения и теоретически обоснованным, в особенности для типовых проформ контрактов, предоставить сторонам право, которое присуще автономии в коллизионном смысле. Сторонам также следует разрешить исключать применение обычных императивных норм права (mandatory internal rules), выбранного ими или применимого в силу иных оснований. Такое исключение может быть осуществлено только путем включения материальных типовых условий, имеющих приоритет перед обычными императивными нормами, которые иначе подчиняли бы себе контракт. Следовательно, исключение должно всегда относиться к определенной императивной норме права, применимого к внутреннему контракту. Общее исключение всех императивных норм выбранного права недопустимо. Это очень важно, потому что общее исключение всех императивных норм выбранного права означало бы лишение контракта его правовой основы. Такое тотальное исключение возможно только с помощью выбора другого права» <11>. ——————————— <11> Ibid. P. 106 — 107.
Таким образом, А. Боджиано дополняет право выбора сторонами применимого права также новым правом исключать применение отдельных императивных норм такой правовой системы путем формулирования в контракте условий, отличных от ее императивных норм. Иными словами, аргентинский автор добавляет к общепризнанному принципу автономии воли сторон в коллизионном смысле свободу формулирования контрактных условий вне зависимости от императивных норм применимого права, каковой дается название «материальная автономия воли сторон международного контракта». Концепция А. Боджиано существенно отличается от теории lex mercatoria как самостоятельной вненациональной правовой системы, поскольку автор отрицает возможность существования договора, не регулируемого национальным правом (anational contract, contrat sans loi). А. Боджиано не считает возможным признавать за сторонами международного контракта право полностью исключить применение национального права: по убеждению автора, субсидиарно применимое национальное право всегда должно существовать, поскольку стороны не могут исчерпывающим образом урегулировать в своем контракте все вопросы, относящиеся к его заключению, толкованию и исполнению. Кроме того, А. Боджиано, безусловно, признает приоритет сверхимперативных норм страны суда, а при определенных ситуациях и сверхимперативных норм третьих стран, имеющих связь с контрактом. Какие же аргументы приводит автор в поддержку теоретической обоснованности своей концепции? Эти аргументы могут быть кратко сформулированы следующим образом. 1. Раз сторонам международного контракта разрешается исключить действие императивных норм частного права, на которые указывают сформулированные законодателем коллизионные нормы, то тем более им должно быть разрешено исключение действия отдельных императивных норм той правовой системы, которая была избрана самими сторонами контракта. А. Боджиано в данном случае ссылается на логическое правило a maiore ad minus (кому разрешено большее, тому разрешено и меньшее): если стороны вправе a maiore полностью парализовать действие объективно применимого права, то ad minus за сторонами следует признать право блокировать действие отдельных императивных норм объективно применимого права или права, избранного сторонами в международном контракте. Таким образом, аргентинский ученый убежден, что «истоки материальной автономии лежат в автономии в коллизионном смысле. Поскольку мы признаем последнюю, первая становится ее неизбежным следствием» <12>. ——————————— <12> Ibid. P. 25 — 26, 106 — 107.
2. В настоящее время большинство стран мира разрешают сторонам международного контракта выбрать несколько правовых систем для регулирования отдельных частей контракта (данное явление известно в литературе под французским термином «depecage»). Следовательно, выбранное сторонами право может быть сразу же частично парализовано в отношении тех аспектов контракта, которые подчинены другим правовым системам. В случае реализации сторонами контракта предоставленной им возможности на расщепление применимого права итоговая картина правового регулирования будет полностью зависеть от воли самих сторон контракта и не будет соответствовать ни одной из имеющихся в мире правовых систем. По мнению А. Боджиано, в этой ситуации нет никакого логического объяснения тому, почему вместо выбора для отдельной части контракта другого права стороны не могут просто согласовать удобные для них правила поведения, отличающиеся от императивных норм lege causae. К примеру, если стороны считают необходимым ограничить срок исковой давности одним годом, то зачем заставлять их искать правовую систему, устанавливающую такой срок либо разрешающую сторонам изменять сроки исковой давности, если можно просто предоставить сторонам возможность согласовать данное условие в своем контракте и признать приоритет этого условия перед императивной нормой применимого права. Такое решение вопроса выглядит даже более предпочтительным, поскольку позволяет сторонам не вступать на сложный путь расщепления применимого права, а остаться в рамках единого обязательственного статута, откорректировав его в соответствии с обоснованными потребностями сторон <13>. ——————————— <13> Ibid. P. 26 — 27, 108 — 109.
3. В современной доктрине международного частного права общепризнано, что все императивные нормы отдельно взятой национальной правовой системы делятся на две разновеликие группы: небольшую группу сверхимперативных норм, которые претендуют на свое применение вне зависимости от применимого права (и, следовательно, их действие не может быть ни при каких условиях исключено сторонами контракта), и значительно превалирующую по количеству группу обычных императивных норм, которые имеют качество безусловной императивности только для внутренних контрактов (в которых отсутствует иностранный элемент), но действие которых парализуется состоявшимся выбором сторонами другого права. А. Боджиано, основываясь на данном разграничении, утверждает, что все обычные императивные нормы второй группы следует презюмировать ограниченными по своей сфере действия только внутренними контрактами. Автор основывает свои рассуждения на получившей распространение в западноевропейской доктрине концепции самоограниченных норм (self-limited rules), которая признает существование особой группы норм, ограничивающих сферу собственного применения определенными факторами. В качестве примера в литературе обычно приводят английский Закон 1977 г. о несправедливых договорных условиях (Unfair Contract Terms Act 1977). В статье 27(1) данного Закона было прямо установлено, что положения этого Закона не применяются, если английское право стало применимым только в результате выбора сторон и в отсутствие соглашения о выборе применимого права таковым в силу действия английских коллизионных норм являлось бы право иностранного государства. В статье 26 английского Закона было предусмотрено, что определенные положения Закона не будут применимы к контрактам купли-продажи, если коммерческие предприятия сторон (places of business) расположены в различных государствах и либо: (a) товар перевозится из одного государства в другое, либо (b) оферта и акцепт имели место в различных государствах, либо (c) товары должны быть поставлены не в том государстве, в котором имели место оферта и акцепт <14>. Еще одним примером самоограниченной нормы выступает норма германского Закона о фондовых биржах, устанавливающая запрет на совершение некоторых внебиржевых расчетных форвардных сделок, но только для внутренних сделок, заключаемых исключительно между немецкими участниками фондового рынка <15>. ——————————— <14> О данном примере self-limited rules подробнее см.: Hartley T. Mandatory rules in international contracts: The common law approach // Publications of the Hague Academy of International Law. P. 381 — 384 (данный автор именует эту категорию норм негативными императивными нормами (negatively mandatory rules). <15> Институт self-limited rules был хорошо известен в советской доктрине международного частного права. Так, Л. А. Лунц выделял особую категорию норм материального права, не подлежащих применению к отношениям с иностранным элементом: «Отсылка к праву определенного государства означает также, что это право компетентно определить, какие входящие в его состав гражданско-правовые нормы могут применяться к гражданскому правоотношению с иностранным элементом и какие не могут. Нормы советского гражданского права, регулирующие только отношения между советскими социалистическими организациями, не применяются к отношениям с иностранным элементом даже в тех случаях, когда речь идет об отношении между советской социалистической организацией и организацией какой-либо из других социалистических стран. Если такое отношение в конкретном случае подчинено действию советского гражданского права, то применяются общие нормы этого права, а не те, которые специально предназначены для регулирования отношений между советскими социалистическими организациями» (Лунц Л. А. Курс международного частного права. Т. 3. М., 2002. С. 178). В частности, ОУП СЭВ 1968 г. в § 110 предусматривали: «Под материальным правом страны продавца понимаются общие положения гражданского права, а не специальные положения, установленные для отношений между социалистическими организациями и предприятиями страны продавца».
По мнению А. Боджиано, ориентация обычных императивных норм любого государства на внутренние отношения и их неприспособленность к специфике международного торгового оборота должны иметь своим следствием признание самоограниченности этих норм только сферой внутренних контрактов. Вместе с тем аргентинский автор приходит к следующему выводу: очевидно, если стороны не предусмотрели положение по определенному вопросу, то применимое право предоставляет норму, заполняющую пробел в контракте. Тогда вопросом, на который должно ответить применимое право, является вопрос о том, следует ли расширить сферу применения императивной нормы с ограниченным действием или использовать какую-то другую подходящую норму для разрешения спора. Речь не идет о полном отсутствии правового регулирования (non-droit). В качестве примера использования описанной выше техники автор ссылается на английское дело 1971 г. Sayers v. International Drilling to N. V., в котором английский апелляционный суд применил установленное сторонами в контракте условие об ограничении ответственности, несмотря на то что применимое голландское право содержало императивный запрет на ограничение ответственности в подобной ситуации. Английский суд пришел к данному выводу, истолковав голландскую императивную норму как распространяющую свое действие только на внутренние голландские контракты без иностранного элемента <16>. ——————————— <16> Boggiano. Op. cit. P. 27 — 33.
4. Наконец, аргентинский автор подкрепляет свои аргументы достаточно пространными рассуждениями о практической целесообразности предлагаемой им концепции, которая минимизирует юридические риски сторон международного контракта и стимулирует развитие международного торгового оборота, освобождая его «от оков анахроничных и местечковых императивных норм». В практическом плане А. Боджиано подчеркивает, что работоспособность его концепции обеспечивается общепризнанным принципом, в соответствии с которым отказ в приведении в исполнение на территории государства иностранного судебного или арбитражного решения может последовать только в случае, когда последствия исполнения такого решения будут противоречить публичному порядку этого государства. Ограничительное толкование сферы применения обычных императивных норм данного государства (не относящихся к категории сверхимперативных и не затрагивающих фундаментальные основы данной правовой системы), как правило, не будет оцениваться судами, рассматривающими вопрос о выдаче экзекватуры, в качестве посягающего на публичный порядок, а следовательно, не возникнет проблем с исполнением решения, основанного на концепции материальной автономии. Аргентинский автор заканчивает данный этап своих рассуждений риторическим вопросом: разве можно признать последовательным отказ суда от ограничительного толкования своих собственных обычных императивных норм, если одновременно этот же суд признает и приводит в исполнение решения иностранных судов, которые уже дали такое ограничительное толкование обычным императивным нормам этого государства? <17> ——————————— <17> Ibid. P. 33 — 34.
Попробуем кратко проанализировать последовательность и справедливость описанных выводов аргентинского автора. По нашему мнению, ни один из аргументов А. Боджиано не выглядит до конца убедительным. 1. Утверждение о том, что материальная автономия является неизбежным следствием автономии в коллизионном смысле, не кажется обоснованным. Причем логическая необоснованность этого утверждения проявляется при использовании любой из двух современных концепций автономии воли сторон в МЧП. Сторонники признания автономии воли самостоятельным способом правового регулирования делают акцент на так называемое негативное регулирование национального права, которое заключается в устранении юридической обязательности норм внутреннего права закона суда. Составной частью этого механизма «негативного» регулирования является квалификация совместной воли сторон контракта в качестве юридического факта, определяющего применимую правовую систему. Таким образом, даже в такой достаточно радикальной трактовке концепции автономии воли источником обязательности выбранных сторонами правил выступает не сама воля сторон контракта, а правовая система lex fori <18>. ——————————— <18> Подробно о данном понимании института автономии воли см.: Третьяков С. В. Юридическая природа автономии воли в международном частном праве: Дис. … канд. юрид. наук. М., 2003.
Если же мы придерживаемся традиционной коллизионно-правовой модели автономии воли, то мы должны признать, что государство, не настаивая на обязательном применении того права, на которое указывает его коллизионная норма, придает воле сторон контракта всего лишь значение фактора, определяющего применимое право. Причем такое правонаделение будет иметь строго обозначенную цель и пределы — определение применимой правовой системы. При таком подходе блокирование действия императивных норм объективно применимого права (права, которое считалось бы применимым в отсутствие соглашения сторон контракта о выборе другого права) выступает не основным элементом автономии воли, а не более чем побочным следствием того, что воля сторон контракта превратилась в фактор локализации отношения, диктующий выбор применимого права. Без такого побочного следствия воля сторон не смогла бы полноценно определять lex causae, но из этого не следует, что воля сторон может деформировать применимое право, своевольно блокируя действие отдельных императивных норм lex causae. 2. Разрешение сторонам «расщеплять» право, применимое к их контракту (выбирать различное право для регулирования отдельных частей контракта), только подтверждает озвученный выше тезис о том, что традиционная коллизионно-правовая модель автономии воли даже в наиболее либеральном варианте не идет дальше признания за волей стороной значения фактора (критерия) локализации, определяющего применимое право. Институт depecage, который в ряде случаев на практике способен привести к достаточно уродливым сочетаниям применимых норм, демонстрирует, что у сторон контракта нет иной возможности повлиять на содержание правового регулирования, как только путем выбора какого-то из имеющихся правопорядков для контракта в целом или его отдельной части <19>. ——————————— <19> Отметим, что сторонники признания автономии воли самостоятельным способом правового регулирования, анализируя феномен depecage, делают более радикальные выводы, которые тем не менее не являются подтверждением выдвигаемой А. Боджиано теории о преимуществе контрактных условий перед положениями применимого национального права: «Допускаемая большинством национальных правопорядков возможность кумулятивного применения правовых норм разных национальных правопорядков для регулирования одного и того же общественного отношения, осложненного иностранным элементом, приводит к фактическому признанию за сторонами соответствующего материально-правового отношения способности не только выбора правовых норм одного из объективно существующи х национальных правопорядков, но и самостоятельного моделирования этого правоотношения, поскольку использование техники кумуляции приводит к такому сочетанию правовых норм, призванных регулировать соответствующее общественное отношение, которые не известны ни одному из национальных правовых порядков» (Третьяков С. В. Указ. соч. С. 10).
3. А. Боджиано использует достаточно странную интерпретацию концепции самоограниченных норм (self-limited rules). Если рассуждать вслед за автором последовательно, то, признав все обычные императивные нормы неприменимыми к международным контрактам вследствие подразумеваемого желания законодателя в их применении сугубо для внутренних договоров, мы должны были бы констатировать, что такие самоограниченные нормы уже никогда не смогут распространить свое действие на тот или иной международный контракт. При этом совершенно неважно, содержит ли определенный международный контракт специальные положения по тому или иному вопросу: раз истолковав норму, мы пришли к выводу о нераспространении ее действия на международные контракты, значит, эта норма уже не сможет оказаться применимой к международному контракту (согласно известному анекдоту, «умерла, так умерла»). Однако, осознавая, что такой механизм повлечет нахождение контракта в правовом вакууме, А. Боджиано неожиданно предлагает считать, что самоограниченные императивные нормы тем не менее будут применяться к международному контракту, если в его тексте не содержится специальных правил по данному вопросу. В итоге получается, что в трактовке аргентинского автора обычные императивные нормы превращаются в некий аналог диспозитивных норм для международных контрактов. Но такой подход не имеет ничего общего с концепцией самоограниченных норм (self-limited rules), на авторитет которой пытается опереться А. Боджиано. 4. А. Боджиано понимает, что, освободившись «от оков анахроничных и местечковых императивных норм» национальных правопорядков, мы должны тем не менее сформулировать механизм, который предотвратит потенциальные злоупотребления сторон теорией материальной автономии: неограниченные возможности в блокировании действия императивных норм применимого права неизбежно приведут к недобросовестным действиям со стороны экономически более сильных контрагентов. Посвятив выработке такого механизма значительную часть своей работы, аргентинский автор в итоге формулирует набор весьма расплывчатых и аморфных принципов, ограничивающих пределы материальной автономии воли сторон. К числу таких принципов автор в разных местах своей монографии относит: принципы разумного доверия и справедливого или честного обмена (principles of reasonable reliance and the justice or fairness of exchange) <20>, принципы разумного доверия и адекватного баланса интересов (principles of reasonable reliance and adequate balance of interests) <21>, разумность и отсутствие недобросовестности (reasonableness and unconscionableness) <22>. Сам автор признает, что практическое наложение этих принципов на конкретные положения контракта может представлять собой известную сложность, и последнее слово неизбежно остается за судами и арбитражами: «Конечно, указанные общие принципы являются гибкими и остается определенная степень непредсказуемости в отношении результатов… Очевидно, что разумность и отсутствие недобросовестности — это пустые критерии, реальное содержание которых зависит от сравнительного изучения дел, решенных в соответствии с данной формулой» <23>. ——————————— <20> Boggiano. Op. cit. P. 151. <21> Ibid. P. 156. <22> Ibid. P. 162. <23> Ibid. P. 159, 162. А. Боджиано также признает необходимым особо решать вопрос о пределах материальной автономии для контрактов, в которых присутствует заведомо слабая сторона (договоры с участием потребителей, трудовые договоры).
Но возникает вопрос: а действительно ли предлагаемый А. Боджиано механизм материальной автономии гарантирует сторонам международного контракта большую предсказуемость и стабильность правового регулирования, нежели традиционная школа международного частного права? К сожалению, ответ будет скорее отрицательным. Если при традиционной схеме действия коллизионной автономии стороны могут заранее просчитать те императивные нормы, которые повлияют на положения их контракта, то в предлагаемом механизме материальной автономии сделать вывод о действительности включенных сторонами в контракт положений будет более затруднительно, ведь решение этого принципиального вопроса будет зависеть от толкования судом или арбитражем описанных выше гибких принципов. И это не говоря уже о том, что само разделение норм применимого правопорядка на сверхимперативные (действие которых исключить нельзя) и обычные императивные (действие которых по общему правилу стороны могут блокировать) на практике обычно представляет собой весьма нелегкую задачу (иными словами, велика вероятность того, что стороны контракта неверно квалифицируют статус той или иной императивной нормы). Наконец, выдвигаемый автором аргумент о том, что принцип материальной автономии не будет испытывать проблем в своем практическом воплощении благодаря общепризнанному запрету на пересмотр иностранных судебных и арбитражных решений по существу, вряд ли может оправдать применение правовой конструкции, которая сама по себе не выглядит целостной и теоретически обоснованной. Таким образом, в качестве промежуточного итога наших рассуждений следует констатировать, что попытки различных исследователей найти источник свободы формулирования контрактных условий в самой воле сторон международного контракта выглядят малоубедительными. Неслучайно все описанные выше теории, в основе которых лежала отмеченная посылка, встретили серьезное сопротивление как в теории, так и на практике. Однако означает ли вышесказанное, что мы должны прийти к неутешительному выводу о том, что стороны лишены возможности избавить свой контракт от воздействия императивных норм национального права, которые не удовлетворяют стороны вследствие своей архаичности, местечковости или непригодности к потребностям международного коммерческого оборота? На наш взгляд, такие возможности у сторон международного контракта все же имеются, даже в рамках существующих конструкций международного частного права. Попробуем это продемонстрировать.
3. Диспозитивность правового режима, предоставляемого современными международными договорами в области международного частного права
Интересный (и весьма характерный) пример того, как стороны могут получить большую свободу в формулировании условий своего международного контракта, связан с механизмом наиболее часто применяемой на практике Венской конвенции 1980 г. о договорах международной купли-продажи товаров. Как известно, в случае, если соответствующий договор международной купли-продажи товаров подпадает под действие Венской конвенции (например, коммерческие предприятия продавца и покупателя находятся в разных государствах — участниках Конвенции) по вопросам, полностью урегулированным Венской конвенцией или общими принципами, на которых она основана, исключается применение национального права соответствующего государства. Как справедливо подчеркивает М. Г. Розенберг, с точки зрения положений Венской конвенции и п. 3 ст. 1186 ГК РФ недопустимой является одновременная ссылка на положения Венской конвенции и нормы субсидиарно применимого национального права <24>. Таким образом, применение Венской конвенции парализует действие целого массива норм национального права, в том числе императивных норм. ——————————— <24> См., напр., введение к следующему изданию: Практика Международного коммерческого арбитражного суда при ТПП РФ за 2005 г. / Сост. М. Г. Розенберг. М., 2006. С. 21 — 22.
Однако в соответствии со ст. 6 Венской конвенции «стороны могут исключить применение настоящей Конвенции либо, при условии соблюдения статьи 12, отступить от любого из ее положений или изменить его действие». Означает ли отступление сторонами в своем контракте от положений Венской конвенции, что по данному вопросу вновь может заработать императивная норма национального права, которая ранее была признана блокированной из-за применения Венской конвенции? Думается, что нет, поскольку отсутствуют основания полагать, что формулировки контракта могут изменить соотношение применимых норм национального права. Продемонстрируем ход наших мыслей на конкретном примере. Предположим, что стороны заключили договор международной купли-продажи товаров, подпадающий под действие Венской конвенции. При этом стороны включили в свой договор положения, существенно отличающиеся от некоторых императивных правил ст. 523 и 524 ГК РФ. Если бы договор не подпадал под действие Венской конвенции и применимым являлось российское право, то мы вынуждены были бы констатировать, что соответствующие положения договора недействительны как противоречащие императивным нормам применимого национального права. Однако режим Венской конвенции предполагает, что действие ст. 523 и 524 ГК РФ будет парализовано, поскольку вопрос об одностороннем расторжении договора купли-продажи и исчислении убытков при расторжении договора купли-продажи полностью урегулирован самой Венской конвенцией. При этом ст. 6 Венской конвенции позволяет сторонам в своем договоре отступить в том числе от указанных положений Венской конвенции. Следовательно, мы приходим к выводу, что согласованные сторонами в контракте положения в этом случае уже будут признаны действительными. Очевидно, что здесь мы встречаемся с важным примером того, как с санкции соответствующего государства, разрешившего применение к договорам международной купли-продажи товаров либерального режима Венской конвенции, стороны получают более широкие возможности для свободного формулирования своих договорных условий, нежели в ситуации, когда их контракт полностью подчинен национальному праву. При этом нельзя сказать, что стороны ничем не ограничены в формулировании контрактных условий, — соответствующие ограничения прямо установлены в Венской конвенции (в отношении письменной формы договора по ст. 12) или вытекают из ее общих принципов <25>. ——————————— <25> Следует согласиться с высказанной позицией, согласно которой стороны контракта, основываясь на ст. 6 Венской конвенции, не могут исключить применение таких принципов, как принцип добросовестности (п. 2 ст. 7 Венской конвенции) (см.: Венская конвенция о договорах международной купли-продажи товаров. Комментарий. М., 1994. С. 25).
4. Возможность применения вненациональных источников в качестве lex causae
В результате полемики по поводу теории lex mercatoria, развернувшейся в 80-х гг. XX в., ряд исследователей предложили отказаться от радикального понимания lex mercatoria в качестве самостоятельной правовой системы, имеющей внутренне присущее качество «юридичности» норм, в пользу трактовки lex mercatoria как свода правил, имеющего достаточную цельность и развитость, чтобы иметь возможность выступать в качестве применимого права наряду с национальными правовыми системами. При этом в качестве источника «юридичности» таких норм предлагается рассматривать не сами правила lex mercatoria и не некие общие принципы международного публичного права, а согласие lex fori на применение этих вненациональных источников в качестве lex causae (а не просто признание за такими нормами качества обычных контрактных условий, инкорпорированных в договор). Вот как характеризует такое понимание lex mercatoria австралийский ученый П. Най: «Система является вненациональной (a-national), но не наднациональной (supra-national). В любом национальном суде ее использование будет связано с теми же ограничениями, которые будут применяться в отношении действия иностранного национального права» <26>. И далее: «Именно национальный суд должен дать толкование и привести к принудительному исполнению контракт или, в случае с арбитражным решением, привести в исполнение это решение. Если национальные суды отказываются признавать lex mercatoria имеющим нормативную силу, то, следовательно, оно не существует. И наоборот, если национальные суды через нормы международного частного права применят вненациональные нормы или, по крайней мере, приведут в исполнение арбитражные решения, основанные на их применении, то lex mercatoria, действительно, существует, вне зависимости от своего теоретического статуса» <27>. ——————————— <26> Nygh P. Op. cit. P. 180. <27> Ibid. P. 183.
Теория lex mercatoria получила новое звучание после разработки и утверждения в середине 1990-х гг. Принципов международных коммерческих договоров УНИДРУА и Европейских принципов договорного права. Данные документы по сути представляют собой кодификацию общей части обязательственного права и по справедливому замечанию западных исследователей во многих случаях по своим качествам не только не уступают национальным системам права, но и превосходят их. Данные документы прямо предусматривают возможность их применения в качестве норм права, регулирующих контракт. При этом правовой режим, создаваемый Принципами, является значительно более либеральным, нежели режим национальных правовых систем. Так, ст. 1.5 Принципов УНИДРУА устанавливает, что «стороны могут исключить применение настоящих Принципов, отступать от них или изменять содержание любого из их положений, если иное не предусмотрено в Принципах». Такими явно выраженными ограничениями свободы усмотрения сторон являются соблюдение добросовестности и честной деловой практики (ст. 1.7 Принципов УНИДРУА), положения, относящиеся к обману, угрозе и существенному неравновесию сторон как основаниям недействительности договора (ст. 3.19 Принципов УНИДРУА), правило о возможности снижения согласованного платежа при неисполнении до разумных пределов (ст. 7.4.13 Принципов УНИДРУА). Кроме того, ст. 1.4 Принципов УНИДРУА устанавливает приоритет сверхимперативных норм национального, международного или наднационального происхождения, которые подлежат применению в силу соответствующих норм международного частного права. Либеральность правового режима ярко видна на примере норм Принципов УНИДРУА (в редакции 2004 г.), регулирующих продолжительность исковой давности. Устанавливая в ст. 10.2 общую продолжительность срока исковой давности в три года и максимальную продолжительность (с учетом возможных перерывов срока) в 10 лет, Принципы УНИДРУА в ст. 10.3 одновременно разрешают сторонам контракта сократить общую продолжительность срока исковой давности, но не более чем до одного года, сократить максимальную продолжительность, но не более чем до четырех лет и увеличить максимальную продолжительность, но не более чем до 15 лет. Каковы же пределы, в которых государства на сегодняшнем этапе санкционируют выбор подобного рода вненациональных источников в качестве права, применимого к международному контракту?
5. Процесс признания выбора вненациональных источников
Международный коммерческий арбитраж
Начиная с 80-х гг. XX в. в законодательстве и судебной практике стран Западной Европы активно прокладывает себе дорогу тенденция прямо выраженного признания за международным коммерческим арбитражем права на применение вненациональных источников. При этом в большинстве случаев соответствующая санкция государства на применение подобного рода норм скрывается за малозаметным изменением формулировок. Так, в ст. 1496(1) французского Гражданского процессуального кодекса, вступившего в силу в 1981 г., было установлено, что «арбитр разрешает спор в соответствии с нормами права (regles de droit), выбранными сторонами, а при отсутствии такого выбора, в соответствии с теми нормами права, которые он посчитает применимыми». Использование именно французского выражения «regles de droit» стало определяющим, поскольку (в отличие от термина «loi») это выражение не только означает право, санкционированное государством, но также включает и иные разновидности социальных норм. В дальнейшем данное различие в терминах было использовано при формулировании ст. 28 Типового закона ЮНСИТРАЛ 1985 г. о международном коммерческом арбитраже, который, в частности, был положен в основу одноименного российского Закона 1993 г. К сожалению, в английском и русском языках указанное различие в используемых терминах не является столь контрастным, как во французском языке («law» и «rules of law», «право» и «нормы права»), однако комментаторы Типового закона ЮНСИТРАЛ сходятся во мнении, что данное различие в используемых терминах специально направлено на констатацию возможности применения арбитрами вненациональных источников для разрешения споров <28>. На сегодняшний день большинство национальных законов, относящихся к международному коммерческому арбитражу, а также подавляющее большинство регламентов постоянно действующих арбитражных центров вслед за Типовым законом ЮНСИТРАЛ разрешают применение вненациональных источников права. В судебной практике западноевропейских государств сложилась стойкая позиция: применение арбитражем вненациональных источников не может рассматриваться как основание для отказа в признании и приведении в исполнение арбитражного решения <29>. ——————————— <28> Holtzmann and Neuhaus. A guide to the UNCITRAL Model Law on International Commercial Arbitration. 1989. P. 768. <29> См., в частности: Nygh P. Op. cit. P. 195 — 197.
Основываясь на этих позициях, можно усомниться в том, что МКАС при ТПП РФ выбрал правильный путь определения применимых норм права в описанном в начале настоящей статьи деле N 314/1999. В данном споре стороны международного контракта сделали прямо выраженный выбор в пользу именно ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг. Из описанных обстоятельств дела можно сделать вывод, что стороны желали обеспечить применение этого документа именно в качестве применимого права (а не преследовали целью простую инкорпорацию положений документа в свой контракт), указав, что только ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг. применяются по всем вопросам, не урегулированным в контракте. ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг., несмотря на свою ориентацию на применение в условиях социалистической экономики, представляют собой сбалансированный с точки зрения интересов продавца и покупателя свод правил, способный при необходимости самостоятельно обеспечить правовое регулирование договорных прав и обязанностей сторон. При этом признание за ОУП СЭВ 1968 — 1988 гг. статуса действующего или утратившего силу международного договора не имеет значения с позиций применения этого документа в качестве вненационального источника в соответствии с явно выраженной волей сторон и санкцией российского законодателя, заложенной в ст. 28 Закона 1993 г. «О международном коммерческом арбитраже». По нашему мнению, данная логика рассуждений должна использоваться и в ситуации, когда стороны предусмотрели подчинение своего договора международной купли-продажи товаров Венской конвенции 1980 г., несмотря на то что Венская конвенция 1980 г. не будет признаваться применимой в качестве обязательного международного договора в силу своей ст. 1 (коммерческие предприятия обеих сторон не находятся в странах — участницах Венской конвенции 1980 г., и объективно применимым национальным правом не может считаться право страны — участницы Венской конвенции 1980 г.) <30>. ——————————— <30> Как уже отмечалось выше, в отечественной доктрине на сегодняшний день преобладает противоположный подход (см.: Венская конвенция о договорах международной купли-продажи товаров. Комментарий. С. 24 (автор комментария к ст. 6 — М. Г. Розенберг)).
Следует отметить, что в практике МКАС имеется несколько характерных примеров того, как вненациональные источники применялись арбитражем в качестве применимого права. Так, в решении МКАС от 20 января 1997 г. по делу N 116/1996 состав арбитража пришел к следующему выводу: «Поскольку стороны в контракте не согласовали право, подлежащее применению, а в ходе арбитражного разбирательства договорились разрешить спор в соответствии с Принципами международных коммерческих договоров УНИДРУА, то в соответствии со ст. 1.4 указанных Принципов они подлежат применению как право, регулирующее договор» <31>. В решении МКАС от 5 июня 2002 г. по делу N 11/2002 состав арбитража, основываясь на выборе сторонами в контракте общих принципов права lex mercatoria, пришел к выводу об использовании Принципов УНИДРУА в качестве применимого права <32>. ——————————— <31> Арбитражная практика за 1996 — 1997 гг. / Сост. М. Г. Розенберг. М., 1998. С. 151 — 152. <32> Практика Международного коммерческого арбитражного суда при ТПП РФ за 2001 — 2002 гг. / Сост. М. Г. Розенберг. М., 2004. С. 353 — 359.
Весьма показательными являются также рассуждения арбитража по вопросу о применимом праве в решении МКАС от 10 октября 2002 г. по делу N 122/2001: «По вопросу о праве, применимом к правоотношениям сторон по данному делу, МКАС установил следующее. Стороны в контракте установили, что во всем остальном, что не урегулировано контрактом, стороны руководствуются Соглашением об общих условиях поставок товаров между организациями государств — участников Содружества Независимых Государств от 20 марта 1992 г. и Конвенцией ООН о договорах международной купли-продажи товаров 1980 г. Учитывая изложенное, МКАС пришел к выводу, что применимым правом при рассмотрении данного спора следует считать положения контракта от 10 декабря 1997 г., Соглашение об общих условиях поставок товаров между организациями государств — участников Содружества Независимых Государств от 20 марта 1992 г. и Конвенцию ООН 1980 г. о договорах международной купли-продажи товаров» <33>. ——————————— <33> Использованы материалы решения, содержащиеся в справочной правовой системе «КонсультантПлюс». Комментируя данное решение МКАС, В. Л. Толстых отмечает следующее: «В ряде случаев МКАС при ТПП РФ вообще не устанавливает применимое национальное право, ограничиваясь положениями международных договоров (особенно Венской конвенции 1980 г. о договорах международной купли-продажи)… Международные соглашения не регулируют все вопросы договорных отношений. Соответственно, они не могу быть достаточной правовой базой для судебного решения. Субсидиарно применимое национальное материальное право должно быть установлено во всех случаях» (Толстых В. Л. Нормы иностранного права в международном частном праве Российской Федерации. СПб., 2006. С. 245 — 246). Приведенная точка зрения В. Л. Толстых является весьма характерным примером непонимания существа проблемы использования вненациональных источников в качестве применимого права.
Государственные суды
Значительно более консервативной выглядит позиция национальных законодателей по вопросу о возможности применения вненациональных источников в качестве применимого права в государственных судах. Так, Римский договор 1980 г. стран ЕС о праве, применимом к договорным обязательствам, прямо не решает данный вопрос, не обсуждается он и в официальном отчете разработчиков Римского договора проф. М. Джулиано и П. Лагарда <34>. Тем не менее в западноевропейской доктрине преобладающей стала точка зрения о том, что действующая редакция Римского договора не предусматривает возможности выбора сторонами вненациональных источников в качестве применимого права. ——————————— <34> Report on the Convention on the law applicable to contractual obligations by M. Giuliano and P. Lagarde // OJ. 1980. C 282. P. 0001 — 0050.
Аналогичная ситуация сложилась и в России. Несмотря на то что ГК РФ прямо не говорит о поставленной проблеме, доминирующей в российской доктрине является следующая точка зрения: «К категории права не могут быть отнесены не вступившие в силу международные конвенции, их проекты, типовые законы, проекты национальных нормативных актов и т. п. В свете изложенных соображений согласие сторон на применение общих принципов права и/или справедливости не является достаточным для признания выбора права состоявшимся. Ссылка сторон в соглашении на акт (документ), не укладывающийся в категорию «право», может придать ему характер положений контракта, но такой акт или документ, как и любое другое условие контракта, не может противоречить императивным нормам применимого права. В данной ситуации речь может идти не о соглашении о выборе права, а о способе согласования между сторонами контрактных условий» <35>. ——————————— <35> Комментарий к части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации / Под ред. А. Л. Маковского, Е. А. Суханова. М., 2002. С. 427 (автор комментария к ст. 1210 ГК РФ — И. С. Зыкин).
Тем не менее необходимо отметить, что тенденция признания возможности применения вненациональных источников начинает распространяться и на сферу государственного правосудия. Так, по мнению ряда комментаторов, Межамериканская конвенция в Мехико 1994 г. о праве, применимом к международным контрактам, допускает возможность применения государственными судами вненациональных источников, таких, как Принципы УНИДРУА <36>. Далее, в связи с поставленной задачей трансформации Римского договора 1980 г. в Регламент Европейского союза Европейской комиссией был подготовлен проект, в котором среди прочего предлагается прямо разрешить выбор в качестве применимого права принципов и сводов контрактного права, признанных на международном уровне или на уровне европейских сообществ: «Стороны могут также выбрать в качестве применимого права принципы и нормы материального договорного права, признаваемые на международном уровне или на уровне Сообщества. Однако вопросы, относящиеся к применению таких принципов или норм, которые прямо ими не регулируются, должны решаться в соответствии с общими принципами, на которых они основаны, или при отсутствии таких общих принципов в соответствии с правом, применимым в отсутствие выбора по настоящему Регламенту» (п. 2 ст. 3 проекта Регламента ЕС о праве, применимом к договорным обязательствам). Данная новелла рассматривается разработчиками в качестве одной из важнейших реформ международного частного права, диктуемой давно назревшими потребностями международного коммерческого оборота. Хочется надеяться, что законодательная реформа западноевропейского коллизионного права рано или поздно поставит и перед отечественным законодателем вопрос о признании вненациональных источников в качестве права, применимого при разбирательстве споров в государственных судах. ——————————— <36> Juenger F. The UNIDROIT Principles of Commercial Contracts and Inter-American Contract Choice of Law, available at: http://www. cisg. law. pace. edu/cisg/biblio/juenger. html (last visited on 23 October 2006); Лугинина Ю. С. Основные положения Конвенции 1980 г. о праве, применимом к договорным обязательствам, и Межамериканской конвенции 1994 г. о праве, применимом к международным договорам (Сравнительный анализ) // Актуальные проблемы гражданского права: Сб. статей. Вып. 5 / Под ред. В. В. Витрянского. М., 2002. С. 397 — 398.
6. Вывод
На протяжении истории развития доктрины международного частного права мы наблюдаем непрекращающиеся попытки обоснования свободы сторон в формулировании положений международных контрактов. Однако поиск источника свободы формулирования контрактных условий в самой воле сторон международного контракта не дал ожидаемого результата. Вместе с тем на рубеже XX и XXI вв. мы стали свидетелями образования вненациональных систем правовых норм, способных к полноценному (и в большинстве случаев более эффективному) регулированию отношений из внешнеэкономических сделок. Признание государствами возможности применения таких вненациональных систем (как в виде прямо выраженной законодательной санкции, так и в виде судебной практики, ограничительно толкующей основания для отказа в признании и приведении в исполнение судебных и арбитражных решений) открывает широкие возможности для использования сторонами более либерального режима, предоставляемого такими вненациональными системами. Однако это не означает, что стороны международного контракта получают ничем не ограниченную свободу формулирования договорных условий. Вненациональные системы формулируют собственные границы усмотрения сторон, а также признают приоритет сверхимперативных норм национального и международного происхождения. Возможность подчинения международных контрактов вненациональным источникам в сфере международного коммерческого арбитража стала общепризнанной еще в 80-е гг. XX в. Данный механизм доступен и с точки зрения российского права в соответствии со ст. 28 Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже» и абз. 2 п. 1 ст. 1186 ГК РФ. К сожалению, отечественные арбитражные центры пока недостаточно широко применяют открывающиеся таким образом возможности. Процесс распространения на судопроизводство в государственных судах данной методологии выбора права, применимого к международным контрактам, только зарождается. В настоящий момент обращение за разрешением споров в государственный российский суд не дает возможность реализовать описанную выше схему. Однако ориентация отечественного законодателя на западноевропейские страны, которые находятся на пороге законодательной реформы по данному вопросу, позволяет надеяться, что рано или поздно возможность выбора либеральной вненациональной системы в качестве применимого права станет доступна и в рамках отечественных государственных судов.
