(Агутин А. В.) («Международное публичное и частное право», 2013, N 3)
О НЕКОТОРЫХ ВОПРОСАХ ОРГАНИЗАЦИОННО-ПРАВОВОГО МЕХАНИЗМА ФОРМИРОВАНИЯ ВНУТРЕННЕГО УБЕЖДЕНИЯ: СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ <*>
А. В. АГУТИН
——————————— <*> Agutin A. V. On certain issues of organizational-law mechanism of formation of internal conviction: comparative research.
Агутин Александр Васильевич, профессор кафедры уголовно-правовых и специальных, дисциплин Московского гуманитарного университета, доктор юридических наук, профессор.
Внутреннее убеждение всегда играло значительную роль как в судебной, так и в следственной деятельности. В России концепция внутреннего убеждения находилась под сильным влиянием западноевропейской философии. Однако автором предлагается концепция самобытности российского внутреннего убеждения в правоохранительной деятельности, основанного на собственных христианских традициях.
Internal conviction always played a material role both in judicial and investigative activity. The concept of internal conviction was under a strong influence of the Western European philosophy in Russia. However the author proposes the concept of singularity of the Russian internal conviction in law-enforcement activity based upon its own Christian traditions.
Следует отметить, что во Франции механизм внутреннего убеждения формировался на внутреннем уровне. Так, В. Ф. Бохан указывает на то, смысл внутреннего убеждения во французском уголовном судопроизводстве заключался в том, что «присяжные должны были внимательно углубиться в свое сознание и получить внутреннее убеждение из глубины своего внутреннего мира без учета того, на основании каких объективных данных у них сложилось убеждение» <1>. ——————————— <1> Бохан В. Ф. Формирование убеждения суда. Минск, 1973. С. 40 — 41.
Иная интерпретация дана Мишелем Фуко, который указывал <2> на следующие наиболее общие и существенные признаки внутреннего убеждения: 1) не следует выносить приговор, не придя к полной уверенности: профессиональный судья или присяжный заседатель должны приступить к осуждению, лишь придя к внутреннему убеждению в виновности, а не просто при наличии подозрений; 2) следует принимать во внимание не только определенные признанные законом доказательства, но и любое доказательство, лишь бы оно было убедительным, т. е. лишь бы оно могло уверить разум, восприимчивый к суждению; 3) критерием, на основании которого доказательство признается установленным, является убежденность — убежденность некого субъекта, беспристрастного субъекта, мыслящего индивида, способного к познанию. ——————————— <2> Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974 — 1975 году / Пер. с француз. А. В. Шестакова. СПб., 2004. С. 29.
Сравнивая два понятия, мы можем сделать объективный вывод о том, что понятие, данное М. Фуко, значительно более широкое и развернутое, при этом везде отмечено субъективное внутренне убеждение. Идея внутреннего убеждения в уголовном судопроизводстве Франции в свое время явилась западному миру в качестве политического идеала. Она представляла собой не что иное, как идею разумного средства достижения политических целей. В том случае, когда правовая идея выступает в качестве средства достижения политических целей, она не имеет к праву никакого отношения. В свою очередь, политизация уголовного судопроизводства посредством политических идей является действенным средством дезорганизации уголовно-процессуальной деятельности. По мнению американского историка Ричарда Уортмана, в книге «Сценарии власти» обращается внимание на то, что российское государствоведение в большинстве своем опиралось на чужеземные образцы политической власти. Вначале в качестве такого образца выступала Византия, затем Римская империя, а впоследствии немецкая идеалистическая философия. При этом проведение в исследованиях красной нитью чужеземных черт приводило «к положительной оценке, а отечественных — к нейтральной или отрицательной» <3>. ——————————— <3> Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии (материалы и исследования по истории русской культуры). Вып. 8. М., 2002. Т. 1: От Петра Великого до смерти Николая I. С. 20 — 21.
Воспитанные в духе пренебрежения собственной культурой судебные реформаторы XIX в. выражали «в своих произведениях превосходство иноземных идей (образцов). Не осталась без подобного воздействия и уголовно-процессуальная наука» <4>. В результате произошел окончательный разрыв между традициями и обычаями народонаселения России и способами управлениями в российском обществе посредством права, включая и ту его часть, которая относится к уголовно-процессуальному праву. Особенно ясно произошедший разрыв усматривается при сопоставлении с доктриной судебной реформы второй половины XIX в. и парадигмой судебных реформ, имевшими место в московский период русской истории. «У нас даже во время московского периода русской истории, — отмечает В. Случевский, — народный обычай не только не игнорировался со стороны усилившейся правительственной власти, но, напротив, власть считала его основным уголовно-процессуальным источником и требовала, чтобы правительственные судьи не оправляли юрисдикции своей без присутствия судных мужей и целовальников» <5>. ——————————— <4> Агутин А. В., Агутина Н. В. Теоретические и нравственные основания принципов в современном отечественном уголовном судопроизводстве: Монография. М., 2009. С. 61. <5> Случевский В. Учебник русского уголовного процесса. Судоустройство — судопроизводство… С. 4.
Внутреннее убеждение в том виде, в котором оно стало одним из атрибутов так называемой современной эпохи уголовного судопроизводства, является плодом и увлеченностью в мировосприятии и миропонимании ресурсами разума и интеллекта. В результате в уголовно-процессуальной науке сформировалось объективистское миропонимание. Искусственно поддерживаемое и пропагандируемое, оно стало объектом веры, в силу чего оно было интуитивно наделено свойствами, не имеющими общего с тем, что вкладывалось в смысл убеждения, например, в христианской религии. В отличие от христианской религии, где на веру принимаются необъяснимые с позиции человеческого мышления (сознания) метафизические явления, обрамленные весьма емким словосочетанием «христианская вера», в правовой науке, включая и ту ее часть, которая имеет дело с уголовно-процессуальной наукой, на место Бога было поставлено внутренне убеждение в качестве внешнего объекта. Однако у христианской веры нет внешнего объекта. «В нашем подходе к вере, — пишет православный священник Георгий Завершинский, — необходимо сразу увидеть отсутствие внешнего объекта веры. Мы не рассматриваем и не анализируем адресат нашей веры, но безотчетно предаем себя ему так, что наша жизнь без него становится неполной. Анализ его как объекта, на который направлена наша вера, может привести к утрате подлинности состояния веры. Вера как доверие, верность и преданность тогда подменяются синтезом некоего объекта с теми характеристиками, которые мы ему задаем. При этом уходит самое главное — реальность отношения веры, на место чего заступает понятность, предсказуемость и, к сожалению, неподлинность веры в некий синтетический объект, который был соотворен нашим сознанием» <6>. ——————————— <6> Завершинский Г. Природа веры. Клин, 2008. С. 30 — 31.
«Христианство противопоставляет вере грех, — отмечает священник Георгий Завершинский, — а греху — не добродетель, но веру. В основе всего, а главным образом знания и добродетели, лежит именно вера. Это фундаментальное положение христианства несет с собой качественно иное отношение к тому, что есть благо для человека. Если философы древности, начиная с Сократа, полагали, что высшим благом для человека является познание добродетели, а последующая человеческая мысль, включая философию Нового времени, лишь утверждалась в этом, то христианство в лице апостола Павла видит иной фундамент для человеческого блага — веру в Единого Бога и посланного им Христа. Бог, — продолжает Георгий Завершинский, — сказал первому человеку: не доверяйся плодам с дерева познания, они несут с собой величайшую опасность утраты веры. Знание, которое не отталкивается от веры, в общем случае есть продолжение адамова грехопадения, и именно оно «порождает многие скорби» для человека» <7>. ——————————— <7> Там же. С. 5.
Формулируя постулат внутреннего убеждения в правовой сфере, западноевропейская философская и правовая мысль произвела следующие структурные преобразования, связанные с религиозной верой. Веру-доверие, основывающуюся на духовности и нравственности, они отсекли. Вследствие чего противопоставили части единого целого: разум и душу человека. А веру-убеждение, покоящуюся на той или иной религиозной доктрине, например христианской, заменили внутренним убеждением, основанным на вере в силу и могущество сконструированной ими рационалистической философии и правового учения, выдав его за единственно возможный продукт человеческого разума. Попросту говоря, внутреннее убеждение в уголовно-процессуальной сфере означает веру в силу положенной в ее основу философско-правовой доктрины. Подобная подмена привела к потере уголовным судопроизводством цельности и единства, а также утрату уголовным процессом своих не только духовных, но и разумных начал. Мы не одиноки в своих мыслях. Идею о невозможности рассмотрения духовных начал, свойственных человеку, в отрыве от Бога у одного из первых мы встречаем в концепции Гегеля, который после углубленного и предметного изучения Канта и Евангелия пришел к выводу об ограниченности кантовский этики, о принципиальном различии между «моралью» и «нравственностью». Свои размышления по этому поводу Гегель изложил в трактате «Дух христианства и его судьба». «Содержание его, — отмечает И. А. Ильин, — позволяет установить с непреложностью, что самый глубокий и основной замысел Гегеля — духовная сращенность людей в Боге, имманентность Божества человеческому роду («миру»), реальность Божества как конкретного целого, субстанционально питающего свои части, и, наконец, конститутивное рассмотрение совершенства — был навеян ему, — заключает И. А. Ильин, — нравственным и мистическим духом евангельского учения» <8>. ——————————— <8> Ильин И. А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. М., 1994. С. 472.
Правомерность сказанного подтверждается и результатами исследований, осуществленных иными авторами, включая и тех из них, которые весьма последовательно в своих работах приветствовали организацию уголовного судопроизводства на доктринах, порожденных концепцией внутреннего убеждения. Например, А. Жиряев обращает внимание на то, что в уголовном судопроизводстве имеют место лишь три «способа познания, которые могут быть обозначены следующими выражениями: а) чувственное восприятие на сам предмет убеждения, б) умственное в него проникновение чрез указывающие обстоятельства и в) восприятие или усвоение чужих убеждений» <9>. ——————————— <9> Жиряев А. Теория улик. Дерпт, 1855. С. 28.
Классически теория улик в уголовном судопроизводстве опирается на убеждение, которое к внутреннему убеждению имеет самое опосредованное отношение. Вследствие чего в теории улик убеждение выступает в качестве своеобразного средства (критерия) установления действительности (достоверности) и достаточности доказательств. При всем сожалении, внутреннее убеждение, например, судей и следователей к теории улик не имеет никакого отношения. «Происходящее в нашей душе, — отмечал А. Жиряев, — познаем внутренним самоощущением; случившееся же вне нас — или поведением его под наши внешние чувства, или умственным созерцанием взаимной, постоянной связи между фактами, по силе коей несомненное существование одного из них заставляет предполагать существование и другого, или, наконец, принятием за неложные показания, делаемым людьми, имевшими возможность удостовериться в истинности показываемого либо и из трех теперь лишь поименованных способов» <10>. ——————————— <10> Там же. С. 27.
В теории улик убеждение выступало и выступает в качестве цели-задачи в процессе познания истины. По своему организационному статусу убеждение в уголовно-процессуальной сфере должно было собой явить внутрисистемные основания уголовно-процессуальной деятельности. Отсюда в отечественной уголовно-процессуальной теории (особенно на переломных этапах реформ) столь пристальное внимание уделяется целесообразности как одной из форм проявления убеждения. Например, в современной уголовно-процессуальной науке целесообразность рассматривается одними авторами исключительно с утилитарных позиций. Так, А. С. Александров полагает, что «принцип целесообразности — это предусмотренная законом свобода правоусмотрения стороны в деле (в том числе обвинителя) предпринять то или иное процессуальное действие, использовать то или иное процессуальное право, основываясь исключительно на соображениях эффективности, экономии, выгоды для достижения своего процессуального интереса в деле» <11>. ——————————— <11> Александров А. С., Ковтун Н. Н., Поляков М. П., Сереброва С. П. Характеристика принципов уголовного процесса в их соотношении друг с другом // Уголовный процесс России: Учебник / Науч. ред. В. Т. Томин. М., 2003. С. 101.
Другие авторы исходят из того, что своими истоками целесообразность упирается в организацию английской судебной системы. Принцип же целесообразности, по мнению И. Л. Петрухина, «в большой мере характерен для англо-американского процесса» <12>. Применительно к УПК РФ данный принцип неприемлем, поскольку он преемник Судебной реформы 1864 г., которая была проведена под влиянием именно французского процесса <13>, а не англо-американского процесса. В результате принцип целесообразности при такой системной организации уголовно-процессуальной деятельности представлен в свернутом виде. В силу чего в российской уголовно-процессуальной теории он рассматривается в качестве одного из проявлений принципа законности. Например, на подобный статус целесообразности указывает один из корифеев российской уголовно-процессуальной науки П. С. Элькинд. В частности, она писала: «Соотношение между законностью и целесообразностью — это соотношение между обязанностью точного и безусловного выполнения предписания правовых норм и оперативной самостоятельностью компетентных органов государства (их представителей), применяющих такие нормы, в силу которой они учитывают все особенности конкретного случая, возникающего в условиях уголовно-процессуальной ситуации» <14>. ——————————— <12> Петрухин И. Л. От инквизиции — к состязательности // Государство и право. 2003. N 7. С. 32. <13> Там же. С. 32. <14> Элькинд П. С. Сущность советского уголовно-процессуального права. Л., 1963. С. 155.
Подводя итог, мы можем сказать, что внутреннее убеждение как в западноевропейской философской мысли, так и в российской мысли выступало важно составляющей познания истины в правоохранительной деятельности.
