А. Наумов, главный научный сотрудник Института государства и права РАН, доктор юридических наук, профессор.
Трудности реформирования правосудия и системы правоохранительных органов известны. Не последнее место среди них занимают и причины концептуального характера, выражающиеся в противоречивом понимании ряда магистральных направлений реформы представителями судебной и прокурорской власти, а также их теоретическом обосновании в юридической доктрине. Прошедшие в минувшем году форумы (различного масштаба и уровня) судей, прокурорских и научных работников выявили определенные несостыковки их основополагающих идей. И вряд ли принятие новых законов (о судебной системе, о судоустройстве и статусе судей, о прокуратуре и др.), Уголовно — процессуального кодекса само по себе снимет эти противоречия. Их эффективность будет зависеть и от того, как эти законы будут применяться. И в этом отношении специфика правопонимания соответствующих вопросов, формально пусть и разрешенных в законе, еще долго будет способна влиять на практическую реализацию законодательных установлений.
Водораздел взглядов и мнений происходит по степени радикальности ломки старой системы и создания новой. В принципе, все это естественно. Плохо лишь то, что оппоненты (при этом сторонники радикальных изменений считаются демократами, а приверженцы умеренных — ретроградами; на самом деле эти обозначения достаточно условны, я признаю высокий профессионализм и искренность тех и других и буду поэтому употреблять приведенные понятия в кавычках) не слышат и не хотят слышать друг друга. Не осознают, что порой их «заносит» в ту или другую сторону. Задача же состоит в том, чтобы обе стороны проявили взаимную терпимость, мужество и ответственность и в какой-то степени «поступились своими принципами». Остановимся лишь на некоторых проблемах, требующих для своего продвижения вперед уступок с обеих сторон.
«Демократы» и «ретрограды» «насмерть» бьются в определении роли суда в решении проблемы преступности. Для первых принципиально недопустимой является сама мысль о том, что суд относится к органам борьбы с преступностью. Как полагает один из по-настоящему мною уважаемых авторов Концепции судебной реформы 1991 года профессор С. Вицин, «многие просто никак не могут понять, что суд — это не инструмент борьбы с преступностью» (Известия. 28 мая 2001 г.). При этом приводятся доводы, которые сами по себе сомнений не вызывают. Основной из них следующий: задача суда — не вставать априорно на сторону обвинения или защиты, а рассматривать и проверять доказанность предъявленных обвинением и защитой материалов, т. е. выступать арбитром между обвинением и защитой и отвечать на вопрос: виновен человек или нет. Против этого спорить действительно трудно. Иное противоречит принципу состязательности сторон в уголовном процессе и приводит к обвинительному уклону в правосудии, пожалуй, самому отвратительному дефекту советской судебной системы, не изжитому и в настоящее время. Однако эти, повторяю, правильные сами по себе соображения являются достаточными для вывода об ошибочности опровергаемого тезиса (об отнесении суда к органам борьбы с преступностью) лишь с позиции принципа состязательности уголовного процесса. Но как быть с правом уголовным? Боюсь, что об этом уважаемые (уважаемые по-настоящему) коллеги — процессуалисты просто забыли. Забыли о том, что такое уголовное наказание, кем и в каких целях оно применяется. В связи с этим придется напомнить азбучные, в уголовно-правовом плане, истины.
Во-первых, наказание есть мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда. Во-вторых, наказание применяется к лицу, признанному виновным в совершении преступления. В-третьих, наказание заключается в предусмотренных Уголовным кодексом лишении и ограничении прав и свобод этого лица. В-четвертых, наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений. Все это достаточно четко сформулировано в ст. 43 УК РФ. Из этого прямо и без всяких оговорок вытекает, что наказание есть уголовно-правовой инструмент, как раньше было принято говорить, борьбы с преступностью. Сейчас, исходя из того, что государству не удается в этой борьбе достичь громких побед, появилась более «скромная» формулировка о том, что наказание есть инструмент сдерживания и контроля преступности (хотя думается, что различие между прежней и новой формулировками в значительной мере метафорично: разве сдерживание роста преступности не есть борьба с ней?). Инструмент этот (можно сказать и орудие) по своей карательной направленности самый жесткий, если даже не самый жестокий (увы, иного пока человечество не изобрело). В его (наказании) арсенале: смертная казнь (которую на законодательном уровне в России еще никто не отменял); пожизненное лишение свободы, лишение свободы на определенный срок («аж» до тридцати лет!), штрафы в достаточно «приличном» денежном выражении и даже конфискация имущества (в том числе и всего имущества, являющегося собственностью осужденного). Более репрессивного инструмента право, как наше, так и других государств (демократических, менее демократических, тоталитарных), не знает. Наказание, следовательно, является не просто инструментом уголовно-правовой борьбы с преступностью, но и главнейшим таким инструментом (орудием). Иные средства (освобождение от уголовной ответственности и наказания, принудительные меры медицинского и воспитательного характера) являются хотя и важными, но все же дополнительными по отношению к наказанию. И этот основной инструмент, это главное орудие наиболее карательного свойства Закон, Конституция вложили в руки Суда.
Противники возложения на суд задачи борьбы с преступностью считают, что это принижает его до уровня других правоохранительных органов — дознания, следствия, прокуратуры… Помилуйте, с чего вы это взяли? При самом богатом воображении уравнять указанные правоохранительные органы с судом по силе и мощи карательного оружия, вложенного государством в их руки, просто невозможно. Возьмем, к примеру, область такого ограничения прав человека, как ограничение свободы. Что дано Юпитеру (суду), вовсе не дано ни дознанию, ни следствию. Первый, как уже отмечалось, может лишить этого права навсегда (пожизненно), другие — на время проведения предварительного следствия (измеряется месяцами). Какое уж тут равенство? Органы дознания и предварительного следствия также получают (или получали) репрессивные инструменты, но если провести параллель с военным делом, разница между судебным и их инструментом как между стрелковым оружием и ракетно-бомбовым арсеналом.
В доказательство якобы несовместимости судебных функций с задачей борьбы с преступностью приводится и положение Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» о том, что суд не входит в систему тех органов борьбы с преступностью, координация деятельности которых возложена на прокуратуру. Суд среди них действительно не значится, и правильно не значится. Но вовсе не потому, что он не борется с преступностью. А потому, что включение его в число органов, подведомственных в этом смысле прокуратуре, подорвало бы принцип независимости власти судебной (в узком смысле) по отношению к власти прокурорской. Это было бы равносильно тому, чтобы Президента страны с его «ядерной кнопкой» подчинить Министерству обороны.
Таким образом, хотят этого или нет противники материально — правовой (уголовно — правовой) концепции наказания, нравится это им или нет, объективно суд не может не являться органом борьбы с преступностью (сдерживания, контроля), так как главное оружие («меч», «ядерная кнопка») в этой борьбе — наказание вложено в руки именно суда. Правда, до определенной стадии уголовного процесса (до вынесения обвинительного приговора) суду не дано права помнить об этом, что совершенно справедливо для состязательного, а не инквизиционного, процесса. Право это (и одновременно обязанность) возникает у суда после того, как с помощью состязательно — демократических процедур, предписанных уголовно-процессуальным законом (новым!), суд придет к выводу о виновности подсудимого в совершении инкриминируемого ему преступления. Лишь в связи с этим суд приобретает право на применение тех мер борьбы с преступностью (сдерживания, контроля), которые предусмотрел для этого уголовный закон.
Много сил сторонники первого направления тратят на то, чтобы лишить прокуратуру так называемого «общего надзора», т. е. в первую очередь надзора за исполнением законов федеральными министерствами и ведомствами, представительными (законодательными) и исполнительными органами, органами местного самоуправления, военного управления, контроля, их должностными лицами. Этот контроль (надзор) предлагается упразднить и сделать его полностью судебным. Соглашусь, что в идеале такой контроль выглядит более предпочтительным. Но лишь в идеале. Если же на нашу российскую далеко не романтическую «прозу» взглянуть не через «розовые очки», то картина (сегодняшнего дня) будет увидена не столь благостной. Если сегодня («здесь и сейчас») отказаться от общего надзора прокуратуры, с охраной прав и свобод простых граждан станет куда хуже. Бесспорно, что гражданину «достучаться» до прокурорских работников хотя и не так легко, но все же куда проще, чем до судьи. И предлагаемое увеличение числа судей в стране кардинально ничего в обозримом будущем не изменит. Нельзя сбрасывать со счетов и десятилетиями накопленный работниками прокуратуры опыт в этом отношении. Приведу следующие цифры: лишь за год в органах прокуратуры разрешено около 1 млн. жалоб, 210 тыс. из которых связаны с восстановлением нарушенных прав, при этом отменено по протестам прокуроров 55 тыс. незаконных правовых актов государственной и муниципальной власти и должностных лиц; вышестоящими судами по протестам прокуроров отменены и изменены десятки тысяч решений, или 51% от числа всех пересмотренных в кассационном порядке (Сухарев А. Я. К вопросу о реформе прокуратуры. Державное «око» в осаде. М.: ИМПЭ им. А. С. Грибоедова, 2001. С. 22). Способен ли суд в единственном числе сразу же взять на себя эти функции и приобретет ли его деятельность такую же оперативность? Мягко говоря, вряд ли. В связи с этим нужно компромиссное решение. Пусть суд приобретает такой опыт, но одновременно пусть и прокуратура делает то, что ей по силам и достаточно эффективно. Простые граждане только выиграют от такого «двойного» (параллельного) контроля за соблюдением их прав.
Чтобы выдержать баланс объективности в предъявлении упреков в адрес оппонентов по их пониманию Концепции судебной реформы, обратимся к уязвимым, на наш взгляд, позициям и «ретроградов». Последние, к примеру, «на дух» не переносят суд присяжных. Их основные доводы против такого суда сводятся к тому, что это-де суд толпы, суд непрофессионалов, способный под влиянием эмоций выносить неправосудные приговоры, оправдывающие вопреки закону настоящих преступников (в подтверждение нередко приводится вердикт присяжных, вынесших оправдательный приговор по знаменитому в дореволюционной России делу Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника генерала Трепова и ранившей его).
Указанные доводы противников суда присяжных просты до примитивности и с точки зрения формальной логики вполне справедливы. Но ведь изначально суд присяжных и был задуман именно как суд, способный разрешить противоречие между буквой закона и жизнью, на что другой суд не способен по определению. Да, присяжные — не юристы. Они и не вникают в юридическою сторону дела. Они решают вопросы «факта»: совершил ли подсудимый то деяние, которое вменяется ему в вину («виновен или невиновен»), и если «да», то заслуживает или не заслуживает снисхождения. Выдающийся юрист — реформатор А. Ф. Кони по этому поводу утверждал: «Присяжные заседатели — люди жизни, а не рутины, поэтому от них нельзя требовать, чтобы они замкнулись в сухие юридические схемы там, где жизнь выдвигает перед ними вопиющие картины своих противоречий… Приходится признать, что часто в их, по-видимому, неправильном решении кроется действительная справедливость, внушенная не холодным рассуждением ума, а голосом сердца».
Да, суд присяжных способен корректировать закон. Но это тот случай, когда применительно к конкретной ситуации закон не способен воплотить в жизнь высший принцип юстиции — ее справедливость (решение присяжных по делу Веры Засулич только подтверждает это). Но даже если такую способность суда присяжных признать за правовой дефект, его надо рассматривать в контексте с куда большим дефектом традиционного правосудия — его обвинительным уклоном. Последнее, увы, еще не стало достоянием нашей истории. И не случайно оправдательные приговоры — это удел не профессионального суда (они и сейчас являются редким исключением), а именно суда присяжных. Главное его достоинство — равенство сторон (обвинения и защиты) в уголовном процессе. И именно этого боятся больше всего противники такого суда (не случайно больше всего их в ведомстве прокуратуры). Боятся потому, что обвинение в этом случае выступает без пока что отпускаемой ему в обычном процессе «форы» в виде благожелательного отношения суда к доказательствам, предъявленным обвинением, к профессиональному мастерству обвинителей. Боятся, а надо бы приветствовать, так как только робкие ростки суда присяжных, и только они, начали приводить обвинителей в требуемую профессиональную форму. Адвокат — защитник — серьезный противник обвинителя в суде присяжных, и для последних прав лишь тот, кто из них выиграет в профессиональном споре. Но состязательность и равный поединок в суде до сих пор не любимы обвинительной стороной. Хотя казалось, чего бояться. В силу финансовых трудностей суд присяжных еще долго будет занимать в нашей судебной системе незначительное (по своему объему) место. На сегодняшний день такие суды действуют лишь в девяти (!) субъектах Российской Федерации (суда присяжных нет даже в Москве). Но и эти совсем немногочисленные суды вполне выполняют свою главную задачу — ставят барьер на пути обвинительного уклона, от которого традиционному правосудию (в том числе и самому профессиональному), по-видимому, не избавиться никогда (последнее относится не только к нашему «родному» российскому правосудию, но и к профессиональному суду в любой стране с любой судебной системой). Разумеется, что такой вывод большинству из юристов вряд ли придется по душе. Однако основания для столь неутешительного вывода есть и достаточно веские.
Возьмем, к примеру, дела о необходимой обороне и ее превышении. Известно, что наши граждане не всегда прибегают к необходимой обороне, боясь ответственности за ее превышение. В этом случае обычно «винят» уголовный закон. Однако дело заключается не столько в самом законе, сколько в судебном толковании и практике его применения. К сожалению, в понимании профессиональными юристами условий правомерности необходимой обороны существует одна, на первый взгляд, непонятная странность. Большинство ошибок в применении уголовного закона о необходимой обороне заключается в том, что решение по делу как в стадии предварительного следствия, так и судебного разбирательства выносится обычно не в пользу обороняющегося, а в пользу лица, совершившего общественно опасное посягательство. Ошибки эти являются уж очень односторонними, приводящими к необоснованному осуждению граждан, действовавших в состоянии необходимой обороны. Утешением может служить лишь то, что в высшей судебной инстанции (в Верховном Суде РФ) эти ошибки нередко исправляются (вывод о типичной односторонности указанных ошибок сделан нами на основании материалов судебной практики, опубликованных в официальном «Бюллетене Верховного Суда Российской Федерации»). Однако, во-первых, сколько времени проведет осужденный в местах «не столь отдаленных», пока его дело дойдет до Верховного Суда РФ, а во-вторых, дойдет ли оно до него?
Мне не раз доводилось задавать задачку на необходимую оборону и ее превышение (составленную на основе справедливого решения Верховного Суда РФ) гражданам — не юристам и студентам юридических вузов. Так вот, как это ни покажется странным, чаще всего позиция не юристов по этим вопросам совпадала с позицией Верховного Суда и совпадала по части квалификации содеянного в пользу признания в действиях осужденного правомерной необходимой обороны. У студентов — юристов же возникали сомнения, нередко разрешаемые в пользу обвинительного уклона. Судей районных, городских, областных судов мне не было нужды опрашивать, так как из решений высшей судебной инстанции, как правило, отменявшей решения первых, вытекает, что те в этих спорных случаях были за признание деяния обороняющегося преступным и наказуемым. В суде присяжных такие дела заканчиваются, конечно же, оправдательным приговором, справедливо возлагающим все издержки реализации права граждан на необходимую оборону не на обороняющегося, а на лицо, которое спровоцировало такую ситуацию. И такое «общежитейское» понимание законодательных норм о необходимой обороне, отражающее нравственные на этот счет воззрения общества, способно, как уже отмечалось, не противоречить, а совпадать с их толкованием высшей судебной инстанцией. Не надо бояться суда присяжных, а нужно развивать и совершенствовать его. Он не суд «толпы», а суд народной мудрости, и не случайно, что его существование возможно только в демократическом обществе.
