А была ли экспертиза?

(Султанов А.) («ЭЖ-Юрист», 2013, NN 31, 32)

А БЫЛА ЛИ ЭКСПЕРТИЗА?

/»ЭЖ-Юрист», 2013, N 31/

А. СУЛТАНОВ

Айдар Султанов, юрист, г. Нижнекамск.

Основанием для признания информационных материалов экстремистскими является, как правило, представленное прокуратурой заключение. То есть суд получает уже готовую «экспертизу», проведенную во внесудебном порядке. Безусловно, она не может признаваться экспертизой в правовом смысле, поскольку не соблюдены все процессуальные требования. Однако суды зачастую принимают такие заключения в качестве доказательств.

Суды должны составить собственное мнение

Профессор Т. Морщакова отмечает: «Важно понять, почему суд остается неспособным вынести справедливое решение, но оказывается вполне пригодным, чтобы одобрить предварительное решение органов, представивших ему свои материалы» <1>. ——————————— <1> Право и власть. Международные институциональные стандарты в российском контексте. М., 2013.

Надо отметить, что Генеральная прокуратура РФ в Приказе от 19.11.2009 N 362 «Об организации прокурорского надзора за исполнением законодательства о противодействии экстремистской деятельности» ориентировала органы прокуратуры на следующее: «При выявлении информационных материалов экстремистского характера обеспечивать проведение соответствующих исследований и судебных экспертиз… При наличии положительных экспертных заключений своевременно решать вопрос о направлении в суды заявлений об установлении наличия в информационных материалах признаков экстремизма и признании их экстремистскими». Но на практике складывается впечатление, что выявление экстремистских информационных материалов заключается в получении «экспертиз», в которых утверждается, что информационные материалы являются экстремистскими. Возможно, данное предположение ошибочно, но оно основано лишь на том факте, что в ряде случаев сотрудники прокуратуры, поддерживая свое обвинение в том, что литература является экстремистской, были незнакомы с содержанием литературы, а ссылались лишь на заключение «экспертов». Причем порой сотрудники прокуратуры полагали, что ознакомление с экстремистской литературой не входит в их обязанности, что стороне не удастся заставить их читать ее… В одном судебном заседании представитель Министерства юстиции РФ назвал требование представителя заинтересованного лица об исследовании текста книги попыткой распространения экстремистской литературы… Иначе как «удивительным» упорством в нежелании составлять собственное мнение эту ситуацию трудно назвать. Ранее, столкнувшись с тем, что порой судьи выносят судебные акты, так и не прочитав книг, которые они признают экстремистскими, мы предположили, что, испытывая внутреннее несогласие с необходимостью толковать книги, а не факты, часть судей стала прикрываться экспертными заключениями <2>. Некоторые коллеги посчитали, что данное суждение слишком великодушно, так как мы исходили из того, что человек всегда осознает, что правильно, а что нет, и лишь иногда он не желает знать правды и ищет оправдание этому. ——————————— <2> Султанов А. Р. Европейские правовые стандарты: уроки истории и правоприменительная практика. М., 2012.

К сожалению, на сегодняшний момент наш опыт и опыт коллег при рассмотрении споров о признании религиозной литературы экстремистской показал, что судья выносит судебное решение без собственного правового анализа литературы по причине наличия у него предубеждения. Данное предположение основано на поведении некоторых судей. Причем, на наш взгляд, предубеждение иногда имеет место не по отношению конкретно к той или иной религиозной литературе, а вообще по отношению к религии.

Опиум для народа

Давным-давно греческий писатель-сатирик, адвокат, под конец жизни — прокуратор в Египте Лукиан (около 120 — 180 годов н. э.) писал: «Вообще клеветники изобретают и распространяют такие вещи, которые, как им известно, способны вызывать в слушателе наибольший гнев; узнав уязвимое место каждого, клеветники в него-то и направляют свои стрелы, в него и мечут дротики, чтобы человек, мгновенно возмущенный гневом, был уже недоступен исследованию истины. И если бы иной подвергшийся клевете и пожелал бы оправдаться, он не получает к тому возможности, ибо нелепый слух как мнимая истина уже захватил его» <3>. ——————————— <3> Лукиан. О том, что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете. М., 2005.

Многие из этих «стрел» были выпущены уже давно: большинство правоприменителей сформировали свое правосознание еще в советское время, когда отношение к религии выражалось словами: «Религия — опиум для народа». Эта фраза, широко использовавшаяся в идеологической обработке будущих юристов, и не только, до настоящего времени осталась для некоторых фундаментом отношения к религии. Имея такое отношение к религии вообще, судье, безусловно, трудно сформировать объективное суждение о религиозной литературе, ему проще прикрыться наличием уже сделанной кем-то экспертизы. Давайте разберемся, чьи это слова про «опиум для народа». Оказывается, они вырваны из контекста. Полная цитата звучит так: «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» <4>. Написал ее К. Маркс в одном из своих сочинений. И он придавал этой фразе иной смысл. Тем более что опиум считался в XIX веке обезболивающим лекарством, а не наркотиком. ——————————— <4> Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1.

Статья К. Маркса с комментируемыми словами была опубликована в 1844 году. Впервые зависимость от морфия как болезненное состояние была описана лишь в 1877 году германским медиком Левенштайном. Конечно, нам об этом никто не говорил, и это привело к тому, что вырванная из контекста фраза создала крайне искаженное отрицательное отношение к религии. Пора уже признать истинное значение религии в обществе. Надо отметить, что именно религиозная свобода была родоначальницей всех «естественных прав» <5>. ——————————— <5> Котляревский С. А. Конституционное государство. Опыт политико-морфологического обзора // Конституционное государство. Юридические предпосылки русских основных законов. М., 2004.

На почве признания полной религиозной свободы <6>, отделения церкви от государства выросли американские декларации прав (как отдельных штатов, так и всего Союза) — декларации, послужившие образцом для знаменитого акта французского национального собрания <7> — Декларации прав человека и гражданина 1789 года. Убедительное исследование немецкого юриста Г. Еллинека в книге «Декларация прав человека и гражданина» о корнях рождения концепции прав человека показывает, что именно стремление к религиозной свободе стало причиной принятия Декларации штата Виргиния 1776 года, которая оказала сильнейшее воздействие на все последующие декларации прав человека <8>. ——————————— <6> Международная и внутригосударственная защита прав человека. Казань, 2007. <7> Там же. <8> Еллинек Г. Декларация прав человека и гражданина. Одесса, 2006 (репринт издания 1906 года).

К сожалению, эти акты и труды не входили в перечень того, что изучали будущие юристы в СССР. Возможно, для нынешнего поколения «воинствующий атеизм» уже не является основной идеологией, но те или иные отголоски ее можно найти почти в каждом из нас, в наших детях и, конечно, в правосознании правоприменителей, «экспертов», исследующих религиозные тексты на предмет содержания в них экстремистских материалов. «Экспертов», для которых уважаемый религиозный лидер, говорящий о сокровенном, — всего лишь один из торговцев «опиумом для народа». Мои коллеги из Славянского правового центра (старейшей в России организации, профессионально занимающейся защитой в области свободы совести и вероисповеданий) рассказывали о том, что в их практике они сталкивались с религиоведческой экспертизой, сделанной патологоанатомом…

Нужны факты

Не можем не отметить, что порой экспертиза по делам о признании информационных материалов экстремистскими является единственным доказательством экстремизма. Как указывает представитель экспертного сообщества А. Смирнов, «непонимание у судебно-следственных работников вызывают отнюдь не материалы экспертизы, то есть не проверяемые на экстремизм высказывания. Объектом их непонимания является экстремистское законодательство, по которому они должны оценивать событие преступления и в том числе некоторые тексты. Иными словами, законодательные акты об экстремизме написаны настолько невнятно, что исполнительные органы, суд и следствие, просто не способны их осознанно применить». Далее он пишет: «…поэтому они, не стесняясь, перекладывают эту задачу на экспертов-лингвистов. Вначале они вместо вопросов к экспертизе присылали экспертам полный текст закона об экстремизме, со временем стали ограничиваться отдельными его фрагментами, на первый взгляд, относящимися к речевой деятельности» <9>. ——————————— <9> Смирнов А. А. Заметки о лингвистической экспертизе — 2 (экстремизм и утрата искренности) // URL: http://www. textology. ru.

Действительно, неясность и противоречивость законодательства приводят к тому, что для квалификации деяния как экстремистского суду недостаточно здравого смысла и общего знания (освобождающего от доказывания) как в советские времена <10>. А эксперты, которых суд привлекает как бы для разъяснения непонятного, не имеют права квалифицировать деяние, но тем не менее фактически делают это, поскольку кроме них больше некому. ——————————— <10> Султанов А. Р. Защита свободы совести, распространения убеждений через призму постановлений Европейского суда по правам человека. М., 2013.

Любой процессуалист знает, что экспертиза необходима для выявления фактов, однако в экспертизах по делам о признании информационных материалов экстремистскими мы чаще всего не находим никаких фактов, а лишь субъективное мнение «экспертов». К сожалению, в процессе не всегда получается допросить «экспертов», но в тех случаях, когда это удается, выясняются удивительные факты. Так, в ходе рассмотрения дела о признании экстремистскими текстов Бхагавад-гиты суд решил допросить «экспертов», подписавших заключение, которое легло в основу заявления прокурора. Одной из причин такого допроса стало то, что в заключении были приведены цитаты, вообще отсутствующие и в комментариях, и в оригинальных текстах Бхагавад-гиты. В результате судебного допроса выяснилось, что один из подписавших заключение «экспертов» С. Аванесов не проводил исследование, а только организовал его. Анализ проводили В. Свистунов и В. Наумов <11>. ——————————— <11> Ученые не смогли доказать наличие экстремизма в «Бхагавад-гите как она есть» // URL: http://globalsib. com.

Допрошенный судом В. Свистунов сообщил, что С. Аванесов предложил ему сделать философское исследование, а не судебную экспертизу, что задачи перед ним были поставлены нечетко, что раньше эту книгу он не читал, а при составлении заключения пользовался информацией с антисектантских сайтов, что его исследование — это субъективное мнение… В. Наумов заявил, что проводил просто исследование, а не судебную экспертизу, и признался, что не знал, кто был заказчиком работы, и что «книгу и лист с вопросами (не на бланке, без подписей или печатей) передал ему лаборант кафедры». Он сказал, что при проведении исследования применял компонентный анализ, при котором контекст не учитывается, а текст раскладывается на минимальные семантические единицы, то есть смысл слов объясняется просто по словарям. Когда же представители защиты указали суду на тот факт, что данный метод не является общепризнанным, то В. Наумов с этим согласился. Также судья при допросе указала В. Наумову на ряд мест в его экспертном заключении, где приводимые цитаты отсутствовали на указанных им же страницах в книге <12>. ——————————— <12> Дело Бхагавад-гиты // Запрещенное искусство. 2011. URL: http://artprotest. org.

В данном судебном процессе допрос «экспертов» показал несостоятельность представленного прокурором заключения. На наш взгляд, эксперты должны оказывать помощь в выявлении объективной истины, а не высказывать субъективное мнение, доказывая не научную обоснованность своих выводов, а лишь то, что у них есть право на такое мнение.

В чью пользу сомнения?

Еще одна проблема заключается в том, что принцип привлечения к публично-правовой ответственности, заключающийся в толковании всех неустранимых сомнений в пользу обвиняемого, почему-то не применяется при признании информационных материалов экстремистскими. В пункте 21 Устава о цензуре 1804 года <13> цензор был связан необходимостью исходить из добросовестности автора при наличии различных толкований цензурируемого текста. «Цензура в запрещении печатания или пропуска книг и сочинений руководствуется благоразумным снисхождением, удаляясь от всякого пристрастного толкования сочинений или мест в оных, которые по каким-либо мнимым причинам кажутся подлежащими запрещению. Когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать» (данное положение было сохранено и в третьем цензурном Уставе 1828 года). ——————————— <13> Русская журналистика в документах: История надзора / Сост. О. Д. Минаева; под ред. Б. И. Есина и Я. Н. Засурского. М., 2003; Законодательство императора Александра I. 1801 — 1811 годы / Сост. и автор вступительной статьи В. А. Томсинов. М., 2011.

Спустя два века правоохранительные органы ищут скрытый смысл: «В соответствии с Методическими рекомендациями «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды», утв. заместителем Генерального прокурора РФ М. Катышевым 29.06.1999 N 27-19-99, если идеи автора выражены прямо, а не завуалированно, содержательный анализ текстов может быть проведен без специальных познаний (методов)» <14>. Этот подход предполагает скорее презумпцию виновности, нежели презумпцию добросовестности. ——————————— <14> Официально не опубликовано, цитируется по тексту экспертизы в URL: http://www. ansar. ru; Оленников С. М. Пределы ограничения свободы слова средствами уголовного права: проблемы законодательной конструкции статьи 282 УК РФ // Адвокат. 2010. N 2.

/»ЭЖ-Юрист», 2013, N 32/

В прошлом номере газеты «ЭЖ-Юрист» мы начали разговор о том, какими мотивами руководствуются прокуроры и суды, объявляя те или иные материалы экстремистскими. Сегодня — продолжение темы.

На взгляд цензора

В первой части статьи мы приводили положение цензурного Устава 1804 года, в котором было закреплено следующее положение: «…когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать». Любопытно, что прекрасные, тонкие, мудрые строки: Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать… — написаны не кем иным, как председателем Комитета иностранной цензуры. Да-да, Ф. И. Тютчев занимал пост высокопоставленного цензора более 15 лет. Современная цензура не озабочена установлением прямого смысла и необходимостью соблюдения принципа добросовестности, наоборот, она занимается толкованием и поиском скрытых смыслов, находя даже то, что не имели в виду авторы. Как тут не вспомнить А. С. Пушкина и его «Послание к цензору»: «Подозревая все, во всем ты видишь яд» <1>. ——————————— <1> http://www. rvb. ru

Впрочем, не будем идеализировать цензуру XIX века. Царская Россия отнюдь не была образцом либерализма и политкорректности. Литература духовного содержания подлежала рассмотрению комитетами внутренней духовной цензуры на основании особых и притом более строгих правил, чем постановления о светской цензуре. Запрещению подлежали не только сочинения, прямо противные началам христианства, его догматам, основаниям государственного устройства и т. д., не одобрялись к напечатанию «сочинения большие или малые, с большими недостатками в основательности мыслей, чистоте христианских чувств, доброте слога, ясности и правильности изложения». Рассмотрению духовной цензурой <2> подлежали книги собственно духовного содержания и сочинения, относящиеся к нравственности, но заключающие в себе места духовного содержания <3>. ——————————— <2> См. подробнее о духовной цензуре уникальное исследование: Котович А. Н. Духовная цензура в России (1799 — 1855). СПб., 1909; Кизеветтер А. Духовная цензура в России. М.: Русская мысль, 1909. Том X. <3> Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Том I. СПб., 1875.

Претензии духовной цензуры были велики, она постоянно пыталась расширить свою компетенцию, получить еще больше прав для запретов. Широко известен факт, когда митрополит Филарет пожаловался Бенкендорфу на «оскорбляющие святыню» слова из «Евгения Онегина»: «…и стаи галок на крестах». Цензор, которого призвали по этому поводу к ответу, сказал, что галки, как ему известно, действительно садятся на кресты московских церквей и что, по его мнению, виноват здесь больше всего московский полицеймейстер, допускающий это, а не поэт и цензор. Менее известен факт, когда «Христианский катехизис Православныя кафолическия восточныя греко-российския церкви», подготовленный митрополитом Филаретом и опубликованный с одобрения Синода в 1823 году, был через год запрещен. Эту книгу сочли вредной, в частности, из-за того, что в ее первоначальной редакции цитаты из Священного Писания приводились на русском языке. Катехизис был переработан и переиздан в 1827 году, но через 10 лет снова уличен в недостатке уважения к религиозному преданию. «Незыблемый» текст переписали снова и опубликовали в новой редакции в 1839 году. Если духовная цензура запрещала литературу, одобренную Синодом, то, пожалуй, нетрудно представить, что происходило с другой религиозной литературой — она нещадно запрещалась.

Религия в центре внимания

В настоящее время признание религиозной литературы экстремистской также происходит более активно, нежели другой литературы. Так, заместитель Генерального прокурора РФ, рассматривая проблему экстремизма, пришел к выводу, что «религиозный экстремизм имеет догматическую основу, поскольку каждая религия стремится утвердить собственный абсолютный и всеобъемлющий характер и ложность других религиозных учений» <4>. ——————————— <4> Забарчук Е. Л. Религиозный экстремизм как одна из угроз безопасности российской государственности // Журнал российского права. 2008. N 6.

Выполняя поручения прокуратуры, экспертам оставалось лишь угодить и найти в религиозном тексте хоть что-то похожее на утверждение, что данное вероучение является истинно верным, а другие верования — ошибочными, и текст в мгновение ока становился в заключении экстремистским. В дальнейшем такое утверждение легко переходило из заключения в текст судебного решения, где суд не смущало то, что эксперт фактически пытался дать правовую оценку религиозному тексту. Легитимизация заключения экспертов в судебном решении происходит без ее оценки самим судом (что, конечно, является грубым процессуальным нарушением, но вышестоящие судебные инстанции на данное нарушение смотрят, как правило, сквозь пальцы), лишь путем указания на то, что эксперты ознакомлены с уголовной ответственностью за дачу ложных заключений и поэтому нет оснований им не доверять… <5>. ——————————— <5> Ершов Ю. Л. Реванш мракобесия. Антиэкстремистское законодательство наносит очередной удар // Право и жизнь. 2012. Ноябрь. N 11; Ершов Ю. Л. Лысенковщина: теперь и в праве // Новая адвокатская газета. 2012. Октябрь. N 19.

К сожалению, в этот момент суды не замечают, что они вмешиваются в религиозную свободу и нарушают требования ст. 9 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.

Европейская практика

В Постановлении от 10.06.2010 по делу «Религиозная община Свидетелей Иеговы в г. Москве против Российской Федерации» (жалоба N 302/02) ЕСПЧ специально напомнил по поводу своей уже сформировавшейся судебной практики о том, что в соответствии со ст. 9 Европейской конвенции свобода мысли, совести и религии является одной из основ демократического общества. Именно этот ее религиозный параметр является одним из наиболее важных элементов, из которых складывается личность верующих и их мировоззрение, но это же является и ценнейшим достоянием для атеистов, агностиков, скептиков и безразличных. На нем основывается плюрализм, неотделимый от демократического общества и завоеванный дорогой ценой на протяжении веков (п. 114 Постановления ЕСПЧ по делу «Церковь Бессарабской Митрополии и другие против Молдовы» (Metropolitan Church of Bessarabia and others v. Moldova) по жалобе N 45701/99, ECHR 2001-XII). Религиозная свобода, будучи прежде всего делом совести каждого отдельного человека, предусматривает в числе других свободу «исповедовать (свою) религию» индивидуально, частным порядком или сообща с другими, публичным порядком или в кругу соверующих. Поскольку религиозные общины традиционно существуют в виде организованных структур, необходимо толковать ст. 9 Европейской конвенции в свете ст. 11 данной Конвенции, которая предусматривает гарантии против необоснованного вмешательства государства в деятельность объединений. С учетом этого право верующих на свободу религии, включающее в себя право исповедовать свою религию сообща с другими, дает основания ожидать, что верующим будет разрешено свободно вступать в объединения без произвольного вмешательства государства. Действительно, независимое существование религиозных сообществ — неотъемлемое условие плюрализма в демократичном обществе и, соответственно, ключевой объект защиты, гарантированной ст. 9 Европейской конвенции. В соответствии с судебной практикой ЕСПЧ обязанность государства по сохранению нейтралитета и беспристрастности несовместима с любыми из его полномочий по оценке легитимности религиозных убеждений (п. п. 118, 123 вышеуказанного Постановления по делу «Церковь Бессарабской Митрополии и другие против Молдовы»; п. 62 Постановления Большой палаты ЕСПЧ по делу «Хасан и Чауш против Болгарии» (Hasan and Chaush v. Bulgaria [GC]) по жалобе N 30985/96, ECHR 2000-XI) <6>. ——————————— <6> Султанов А. Р. Европейские правовые стандарты, уроки истории и правоприменительная практика. М., 2012.

Насколько такие подходы приемлемы для России?

Нужда в терпимости

В начале XIX века профессор Императорского лицея А. П. Куницын писал, что свобода исповедовать религию основана на праве свободно мыслить и действовать: «Достоинство и святость религии состоит в том, что она способствует людям в преуспеянии нравственности и поддерживает оную. Меру сего содействия только сам человек определить может, ибо убеждение в истине не зависит от произвола; только исследование доводов, утверждающих или опровергающих наше мнение, состоит в нашей воле. Посему любое гонение за религию есть противозаконное насилие… Кто может присвоить себе исключительное право необманчивости и поставить свои мнения непреложным законом для прочих?» <7>. ——————————— <7> Куницын А. П. Право естественное. СПб., 1818. URL: http://www. twirpx. com.

Нам кажется, что подходы профессора А. П. Куницына очень похожи на подходы ЕСПЧ. Не зря великий русский поэт А. С. Пушкин писал: «Куницыну дань сердца и вина! Он создал нас, он воспитал наш пламень. Поставлен им краеугольный камень, им чистая лампада вожжена». И подходы ЕСПЧ, и подходы А. П. Куницына направлены на уважение религиозных верований. Полагаем, что Россия больше всего нуждается в экспертах, которые представят обществу механизмы создания атмосферы терпимости и толерантности, поскольку лишь при их наличии возможно бесконфликтное выживание в обществе.

——————————————————————