(Матиенко Т. Л.) («Журнал российского права», 2009, N 9)
ГЕНЕЗИС СЫСКА В РОССИИ (IX — XII ВВ.): ЗАКЛИЧ, СВОД, ГОНЕНИЕ СЛЕДА
Т. Л. МАТИЕНКО
Матиенко Татьяна Львовна — докторант Московского университета МВД России, кандидат юридических наук.
Современные реалии и потребности государственно-правового развития России, связанные с признанием государством в качестве высшей ценности человека, его прав и свобод, привели к общетеоретическому переосмыслению понятий права, правоохранительной системы, правоохранительной деятельности и выдвинули задачу разрешения вопросов правовой регламентации правоохранительных органов, четкого определения их компетенции и взаимодействия. В его составе особое место принадлежит выработке новых принципов совершенствования правового регулирования, а также формам и методам сыскной деятельности. Это, в свою очередь, непосредственно ориентирует на познание сущности, места и роли сыска в защите законных интересов личности, общества и государства, а соответственно, и на раскрытие процесса его генезиса. В российской историографии генезис сыска традиционно связывался с возникновением государства и рассматривался как часть его правоохранительной функции. Общетеоретические и научно-практические разработки в области изучения правоохранительной деятельности открывают в настоящее время новые возможности в изучении отечественного сыска и позволяют глубже раскрыть начальный этап его становления, сущность и особенности. Сыск является одним из древнейших видов социальной практики и одним из немногих ее направлений, получивших уже на ранних стадиях развития государственности признаки юридической деятельности, непосредственно связанной с защитой нарушенных прав и интересов участников общественных отношений. Истоки генезиса отечественного сыска восходят к эпохе политогенеза у восточных славян в VII — VIII вв. В этот период восточнославянское общество имело родовую организацию общественных отношений. Как и любая другая родовая организация, восточнославянская община представляла собой тесно сплоченный круг входящих в нее членов, объединенных общими интересами и целями обеспечения жизнедеятельности. Внутри родовой общины проходили процессы имущественной и статусной дифференциации, порождавшие противоречие между возрастающими потребностями людей и неравными возможностями их удовлетворения. Эти процессы являются важнейшей предпосылкой возникновения государства и одновременно источником преступности, что дает основание утверждению «Преступность так же стара, как государство, и вечна, как общество». В случае конфликта в рамках одного родового или племенного сообщества он разрешался тут же коллективно в общих интересах, и не было необходимости искать злоумышленника. В редких случаях, когда злоумышленник до разбора дела добровольно покидал свой род или племя, члены родоплеменной группы «задружно» решали искать его или считать этот поступок изгнанием из общины. Конфликты между членами разных родовых или племенных групп разрешались путем возмещения причиненного вреда выкупом, но чаще кровной местью. Поэтому достаточным было наличие самого факта причинения вреда и установление не конкретного обидчика, а его принадлежности к чужой родоплеменной группе. Проявлением родовой солидарности была обязанность всех членов «обиженного» рода помогать в осуществлении кровной мести чужаку и его общине. Эти правила отношений между потерпевшим и причинителем вреда, основанные на антагонизме «свой-чужой», диктовались суровыми условиями необходимости самосохранения родовой общины, борьбой за существование <1>. ——————————— <1> Подробнее об этом см.: Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 21. С. 4 — 61; Дробышевский С. А. Политическая организация, право и доклассовое общество // Правоведение. 1988. N 5. С. 34 — 38; История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1982. С. 32 — 34; Андреев И. Л. Происхождение человека и общества. М., 1988. С. 21 — 26.
С переходом восточнославянского общества на новую ступень организации в форме соседской территориальной общины, образованием Древнерусского государства в IX в. племенные обычаи, регулировавшие отношения между потерпевшим и причинителем вреда, не только не утратили значения, но и, напротив, развивались применительно к новым условиям. Ввиду особой значимости регулирования данной формы отношений в интересах общества в целом, защиты стабильности и солидарности внутри него, в целях общественной безопасности нормы обычного права, регулировавшие общественные отношения, возникающие по поводу причинения вреда личности и имуществу, получая фиксацию в букве древнейших законов, преобразуются в нормы права. Эти нормы составили первоначальное ядро древнейшего судопроизводства, материального и процессуального права. Некоторое представление об уровне развития древнерусского материального и процессуального права IX — X вв. дают сочинения восточных и античных авторов, отечественные литературные и правовые памятники: «Повесть временных лет», договоры Руси с Византией (912, 945 гг.). Основными чертами уголовного права этого периода были: замена кровной мести выкупом, отсутствие понятия преступления, деликтный характер отношений между пострадавшим и причинителем вреда, развитие системы уголовных штрафов, шедших князю, и композиций пострадавшим. Процессуальное право характеризовалось господством состязательного процесса и весомым значением ордалий. Эти же источники содержат указания на судебную деятельность князей. Наряду с судебной функцией княжеской власти идет формирование ее законодательной деятельности. С укреплением княжеской власти в конце X — начале XI в. среди других ее функций (военной и финансовой) судебная и законодательная развиваются особенно интенсивно. Первая выражалась в организации судебных органов и отправлении правосудия. Расширялась юрисдикция князей: они непосредственно судили жителей Киева, а княжеские судьи — все остальное население. Выражением второй стало появление первого юридического сборника — Русской Правды. В Русской Правде сообщается о древнейших процессуальных формах: заклич, свод и гонение следа. В исследованиях истории организационно-правовых основ деятельности правоохранительных органов, уголовного процесса и суда в России, в зависимости от поставленных исследовательских задач, эти формы обычно рассматриваются как стадии древнерусского судебного процесса или первоначальные формы сыскной деятельности. Причем, как правило, исследователи не учитывают, что Русская Правда не единый нормативный акт, а памятник права, формировавшийся на протяжении почти двух веков, последние списки которого относятся к XIV в. Поэтому они ограничиваются констатацией основного содержания заклича, свода и гонения следа, представляя их как уже сложившиеся статичные стадии древнерусского судебного процесса или даже как методы сыска в XI — XII вв. Учитывая спорность в характеристике заклича, свода и гонения следа, в их оценке, а также важность разрешения вопроса об их причастности к генезису отечественного сыска, полагаем, что их происхождение, сущность и взаимодействие в древнерусском судопроизводстве следует проанализировать более тщательно и детально. Основополагающими принципами такого анализа являются тезисы об источниках, структуре и сущности Русской Правды как памятника древнейшего права. Источниками кодификации древнейшего права, как правило, являются нормы обычного права и судебная практика высших органов власти и управления государства на начальном этапе его становления. Русская Правда в этом отношении не является исключением. Каждая из составляющих ее частей — Краткая Правда (Суд Ярослава (30-е гг. XI в.), Суд Ярославичей (ок. 1072 г.)), Пространная Правда (Суд Ярослава Володимировича (рубеж XI — XII вв.), Устав Владимира Мономаха (после 1113 г.)) — это новый этап в развитии права, отражающий динамичные социально-экономические и политические изменения общества, выражающиеся в становлении феодальной собственности на землю, зарождении классов феодального общества и укреплении княжеской власти <2>. ——————————— <2> Подробнее об этом см.: Юшков С. В. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение / Под ред. О. И. Чистякова. М., 2002.
Свод в массиве норм Русской Правды предстает как древнейший институт русского права. В историко-правовой литературе дореволюционного периода встречается немало суждений о его сущности, содержании и значении. Так, И. Ф. Эверс <3>, Ф. Л. Морошкин <4>, К. А. Неволин <5>, Н. В. Качалов <6>, Н. Дювернуа <7> и М. Ф. Владимирский-Буданов <8> считали свод начальной стадией процесса. С. П. Пахман <9>, Н. Ланге <10> и В. И. Сергеевич <11> полагали, что свод — это очная ставка. Ф. И. Леонтович рассматривал свод как особый порядок уголовного судопроизводства <12>. С. В. Юшков выразил точку зрения, что свод — это «сложное юридическое понятие, которое не может быть разложено на составляющие части и которое изменялось во времени, по мере того как развивался процесс в феодальном государстве» <13>. ——————————— <3> См.: Эверс И. Ф. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. СПб., 1835. С. 332. <4> См.: Морошкин Ф. Л. О владении по началам русского законодательства. М., 1837. С. 88. <5> См.: Неволин К. А. История российских гражданских законов. СПб., 1845. Т. 2. С. 110. <6> См.: Качалов Н. В. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. Вып. 1. СПб., 1880. С. 204, 212 — 214. <7> См.: Дювернуа Н. Источники права и суд в Древней России. С. 172. <8> См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1995. С. 588. <9> См.: Пахман С. П. О судебных доказательствах по древнему русскому праву, преимущественно гражданскому, в историческом их развитии. М., 1851. С. 133. <10> См.: Ланге Н. Исследование об уголовном праве Русской Правды. СПб., 1859. С. 233. <11> См.: Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1910. С. 361 — 362. <12> См.: Леонтович Ф. И. Русская Правда и Литовский статут // Университетские известия. Киев, 1865. С. 16 — 25. <13> См.: Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 516 — 517.
В тексте Краткой Правды (ст. 13, 14, 16) свод предстает как процедура изъятия собственником вещи (коня, оружия, одежды, челядина) из чужого владения. В Суде Ярослава Володимировича постановления о своде получают дальнейшее развитие. В статьях 35 — 39 Пространной Правды свод выглядит как процесс розыска виновника кражи или присвоения чужой вещи (коня, скота, одежды). Он начинался с опознания собственником своей вещи и имел целью найти лицо, укравшее или присвоившее вещь, а затем передавшее ее другим лицам. При доказательстве добросовестности приобретения вещи, опознанной первоначальным собственником, вещь оставалась во владении добросовестного приобретателя. Но он обязан был указать собственнику утраченной вещи на продавца. Если указанное лицо также подтверждало добросовестность своего приобретения спорной вещи, то оно тоже обязано было указать лицо, у которого оно приобрело данную вещь. Свод продолжался до тех пор, пока не находился похититель вещи: «Кто будет виноват, на того татьба снидеть» <14>. Примечательно, что в Уставе Ярослава Володимировича утрата фактического обладания вещью, находящейся в чьей-либо собственности, связывается как с ее уничтожением, так и с кражей: «…что будет погубил или украдено у него что» <15>, в отличие от Краткой Правды, где утрата собственности связывалась с простым изъятием вещи из владения собственника: «Аще поиметь кто чюжь конь, любо оружие, любо потр…» <16>. Отсюда логично право собственника не только изъять вещь из чужого незаконного владения, но и разыскать похитителя. Поиск вора мог продолжаться и вне города или общины. Собственник утраченной вещи шел только до третьего свода, после чего получал от лица, к которому привел свод и которому передавалось право продолжения свода и т. д., стоимость пропавшей вещи. ——————————— <14> Российское законодательство X — XX вв. Т. 1. М., 1984. С. 66. <15> Там же. С. 66. <16> Там же. С. 47.
Заклич отражен только в Уставе Ярослава Володимировича (ст. 32 Пространной Правды) и в контексте памятника права предстает как начальная стадия свода по поводу пропавшего холопа: «А закличють и на торгу» <17>. Это было публичное извещение на городской торговой площади о бежавшем челядине (холопе), вероятно, с указанием его отличительных признаков. В историко-правовой литературе оно обычно отождествляется с исковым прошением <18>. Исследователи древнейших форм уголовного процесса экстраполировали заклич и на свод по поиску других пропавших вещей, хотя в тексте Правды в силу казуистичности ее норм указаний на то не присутствует. ——————————— <17> Там же. С. 66. <18> См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. С. 582.
Таким образом, свод как своеобразное общественно-правовое явление не может быть разложен на составные части. По мере развития судебного феодального процесса его содержание изменялось во времени. Не утратив первоначального содержания — изъятия вещи собственником из чужого владения, зафиксированного в праве к середине XI в., в конце XI — начале XII в. свод приобретает цель определить и разыскать виновника (татя), будущего ответчика в судебном процессе. В этом смысле свод в Пространной Правде выступает как досудебная процедура, содержащая розыскные начала, направленная на обнаружение ответчика — незаконного приобретателя вещи, возможно, вора, с целью вызова его в суд по поводу установления права собственности на спорную вещь. Можно предполагать, что в более отдаленное время свод был значительной частью процесса. В эпоху же Русской Правды он стал утрачивать свое значение. Процесс мог начаться и без свода <19>. ——————————— <19> См.: Чельцов-Бебутов М. А. Курс советского уголовно-процессуального права. Очерки по истории суда и уголовного процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. СПб., 1995. С. 636.
В оценке и характеристике свода как уголовно-процессуального явления мы согласны с мнением профессоров С. В. Юшкова и М. А. Чельцова-Бебутова в том, что он был чем-то средним между предварительным следствием и начальной стадией судебного рассмотрения <20>. В этом смысле в своде усматриваются лишь некоторые элементы поисковой деятельности, основанные на частной инициативе и материальной заинтересованности потерпевшего. Исходя из вышеизложенного, считаем, что существующая в современной юридической литературе (в последние два десятилетия) точка зрения на свод как на метод уголовного сыска эпохи Русской Правды <21> подлежит решительному опровержению. ——————————— <20> См.: Юшков С. В. Общественно-политический строй… С. 518 — 519; Чельцов-Бебутов М. А. Указ. соч. С. 636. <21> См., например: Елинский В. И. История уголовного сыска в России (X — начало XX в.). М., 2004. С. 5; Ковалев О. Г., Вагин Е. Г., Юдин Е. Г. Оперативно-розыскная деятельность. М., 2006. С. 5.
В дальнейшем свод растворялся в процессуальных формах русского судопроизводства. Упоминания о нем находятся в памятниках права XIV — XVI вв.: Псковской судной грамоте и Уставных грамотах наместничьего управления Московского государства: «А у кого что познают татебное, и тот сведет свод хотя и до десяти сводов» <22>. ——————————— <22> Уставные грамоты наместничьего управления. М., 1909. С. 1, 2, 6, 9, 10, 13, 16, 19, 22, 30, 33, 38.
Не менее сложным институтом древнерусского права было и гонение следа. В хронологическом отношении оно имеет более позднюю фиксацию в княжеском законодательстве, чем свод и заклич. Его письменное закрепление состоялось в Уставе Владимира Всеволодовича, т. е. около 1113 г. В статье 77 Пространной Правды гонение следа описано как отыскание преступника, не пойманного на мете преступления, по оставленным следам: «Не будеть ли татя, то по следу женуть; аже не будеть следа ли к селу или к товару, а не отсочять от собе следа, ни едуть на след или отбьться, то не платити татбу и продажю; а след гнати с чюжими людми, а с послухи; аже погубять след на гостинце на велице, а села е будеть, или на пустее, кде же не будеть ни села, ни людии, то не платити ни продажи, ни татьбы» <23>. ——————————— <23> Российское законодательство… Т. 1. С. 69.
Большинство исследователей справедливо связывают гонение следа с судебно-административными обязанностями общины, с ее круговой порукой <24>. В исследованиях, посвященных изучению организационно-правовых основ сыскной деятельности, гонение следа однозначно признается как древнейшая форма и метод борьбы с преступностью, заключавшийся в розыске преступника по горячим следам <25>. Некоторые историки права рассматривают гонение следа как одну из досудебных процедур <26>, исследователи этимологии оперативно-розыскной деятельности — даже как метод уголовного сыска <27>. ——————————— <24> См.: Попов А. Русская Правда в отношении к уголовному процессу. М., 1841; Ланге Н. И. Указ. соч.; Ефименко А. Я. Южная Русь: Очерки, исследования, заметки. СПб., 1905; Гейман В. Г. Сочение следа в Белозерском уезде XVII в. // Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII — XVII вв. М.-Л., 1960; Чельцов-Бебутов М. А. Указ. соч. и др. <25> См.: Мулукаев Р. С. Общеуголовная полиция дореволюционной России. Ее классовый характер. М., 1979. С. 3. <26> См.: Момотов В. В. Формирование русского средневекового права в IX — XIV вв. М., 2003. С. 352. <27> См.: Елинский В. И. Указ. соч. С. 5; Ковалев О. Г., Вагин Е. Г., Юдин Е. Г. Указ. соч. С. 5.
Исходя из смысла приведенной статьи, связанной по смыслу с предыдущими ст. 7 — 76, следует, что речь идет о поиске татя (вора), уничтожившего борт (дупло, наполненное сотами с медом) и похитившего мед, которые были объектом феодальной собственности. Цель гонения следа, на первый взгляд очевидна и, бесспорно, установлена — обнаружение и поимка преступника. Однако требование истинного определения значения гонения следа в генезисе уголовно-сыскной деятельности, на наш взгляд, предполагает по возможности более полную и точную реконструкцию его содержания, порядка проведения и значения как института древнерусского права. На первый взгляд данная задача представляется практически невозможной из-за скудости дошедших до нас источников той эпохи. Вместе с тем, принимая во внимание, что гонение следа как институт обычной правовой практики сохраняется вплоть до XVIII в. <28> и получает отражение в средневековых памятниках XIII — XVII вв., мы имеем возможность на этой основе воссоздать исходный прототип процедуры, зафиксированный в русском праве начала XII в. Весьма ценными для уяснения смысла ст. 77 Русской Правды являются архивные материалы, отражающие галицкую общинную практику гонения (сочения) следа в начале XV — середине XVIII в., собранные и обобщенные историком В. Ф. Инкиным, аналогичное исследование В. Г. Геймана о сочении следа в Белозерском уезде в XVII в. и сведения, представленные в работе А. Я. Ефименко <29>. ——————————— <28> См.: Громыко М. М. Территориальная крестьянская община в Сибири (30-е годы XVII в. — 60-е годы XIX в.) // Крестьянская община в Сибири XVII — начала XX в. Новосибирск, 1977. С. 85. <29> См.: Древнейшие государства на территории СССР: материалы и исследования. М., 1985. С. 131 — 140; Гейман В. Г. Указ. соч.; Ефименко А. Я. Указ. соч.
В обычной практике гонение (сочение) следа как процессуальная процедура применялось при уводе лошадей, крупного рогатого, а иногда мелкого скота. При установлении процессуальных отношений обычай придавал формальное значение крику потерпевшего, по терминологии Русской Правды — закличу <30>. Потерпевший (истец) не мог претендовать на помощь общины, если не кричал о ней, причем без проволочки, по горячему следу, иначе община снимала с себя ответственность. Обязательным условием являлось наличие следов, свидетельствующих о понесенном ущербе. Выборный глава общины или его помощники, услышав крик, созывали общину и возглавляли ее на протяжении всей процедуры. ——————————— <30> См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. С. 582.
Первой задачей общины было взять верный след. Сходиться на след община была обязана в полном составе. Отсутствие на следу кого-либо из ее членов должно было иметь веские основания, иначе влекло за собой в глазах общины и суда презумпцию виновности отсутствующего. Кроме того, если община «пригнала» след к соседнему селу в неполном составе, доказательность следа подвергалась сомнению. Для удостоверения подлинности следов преступника привлекались люди из соседних сел: «А след гнати с чюжими людми, а с послухи». Безошибочность следа гарантировалась «пробой» или «мерой», которую снимали при свидетелях. «Проба» представляла собой зарубку или отметину на палке, воспроизводящую размер следа. Палка расщеплялась пополам, и одна, контрольная, хранилась у истца, а другая находилась у «погонщиков» следа до конца процедуры. Дойдя по следу до границы соседнего села, община была обязана «залеч» на нем, чтобы его не затоптать и сохранить. Пока община охраняла след, ее выборные лица, перейдя границу, направлялись в дом тамошнего главы (старосты) с требованием собрать всю его общину, чтобы «браться за след». «Выдача» следа была обставлена рядом формальностей. След передавали друг другу только общины, имевшие общую границу. В противном случае община могла отказаться «взять след». Могла она отказать и непосредственным соседям, если след не был подтвержден свидетельством представителей других общин, через которые он проходил и которые нельзя было «оминуть», не нарушив обычая. В каждый момент процедуры в ней участвовало несколько сел: одни в полном составе, другие через выборных представителей. Община следовала до третьей границы. А. Я. Ефименко, изучавшая практику южнорусских общин, подметила в источниках «как бы намек на особенное значение именно трех границ», связав его с предписанием Русской Правды истцу идти до третьего свода <31>. В этом усматривается формальное сходство свода и гонения следа, хотя первый не был связан с круговой порукой. Истец был обязан лично «подкреплять след» до конца, а потом взыскивать ущерб, так как только он мог удостоверить поличное. ——————————— <31> См.: Ефименко А. Я. Указ. соч. С. 338.
К участию в гонении следа с самого начала также привлекались другие общины в полном составе или через своих представителей, которые были лишь свидетелями. В качестве таковых могли выступать и отдельные лица — чужие люди, которые проживали на территории общины, но не были каким-либо образом связаны с ее членами и пострадавшим. Таким образом, субъектами гонения следа были все полноправные члены общины. В большинстве работ, посвященных Русской Правде, утвердилось представление о том, что по следу шел сам потерпевший с участием нескольких свидетелей и чужих людей <32>. Оно могло возникнуть у исследователей либо при наблюдении этого обычая в той стадии, когда «розыск производился уже не общинными силами» <33>, либо потому, что в источниках истец как наиболее активная фигура процедуры заслонял собой остальных ее участников. Тем не менее материалы, расширяющие возможности анализа, показывают, что в гонении следа определяющую роль играли сельские общины и сама процедура была общинным установлением. ——————————— <32> См.: Попов А. Указ. соч. С. 103. <33> См.: Зимин А. А. Феодальная государственность и Русская Правда // Исторические записки. 1965. N 76. С. 274.
Из общего контекста Русской Правды следует, что гонение следа практиковалось не только при разыскании предметов пчеловодства (и скотоводства) и их похитителей. Статья 20 Краткой Правды и ст. 3 Пространной Правды предоставляют общине выбор в случае убийства на ее территории представителя княжеской администрации: искать преступника и выдать его властям либо выплатить князю штраф — виру. Предписания законодателя эпохи Русской Правды, регулирующие общественные отношения в случаях кражи и убийства, имеют общие начала — круговую поруку и коллективную ответственность общины, на которых основывалось и гонение следа в случае кражи. Следовательно, есть основания предполагать, что гонение следа, практиковавшееся для поимки вора, применялось и для розыска убийцы. В Краткой Правде (ст. 20) законодатель, ограничившись указанием на альтернативную обязанность общины искать преступника: «Любо оубиицоу не ищуть, то вирное платити» <34>, — не закрепил процедуру его розыска, вероятно, вследствие того, что судебная власть и порядок судопроизводства в тот период основывались пока еще больше на обычаях, чем на законах. В княжеском предписании первой половины XI в. не посчиталось нужным поместить такие правила, которые были всем известны и не требовали тогда ни отмены, ни пояснения <35>. Закрепление же процедуры гонения следа в законе спустя приблизительно 70 — 80 лет (учитывая хронологию развития текста Русской Правды) было продиктовано, прежде всего, как следует из контекста статей 75 — 77 Пространной Правды, потребностью защиты растущей феодальной собственности. ——————————— <34> Цит. по: Юшков С. В. Русская Правда. С. 202. <35> См.: Куницын А. Историческое изображение древнего судопроизводства в России. СПб., 1843. С. 160.
В качестве побудительного мотива в организации и проведении гонения следа всеми членами общины явно просматривается материальный коллективный интерес: «Или убиица не ищут, то вирное платити» (ст. 20 Краткой Правды); «а головника не ищут, то виревную платити» (ст. 3 Пространной Правды); «А не отсочат от собе следа, ни едуть на след или отбьться, то тем платити татьбу и продажу» (ст. 77 Пространной Правды) <36>. Штрафы были достаточно велики: например, за убийство на своей территории община должна была выплатить дикую виру в сумме, равной стоимости стада из 50 (40 гривен) или 100 (80 гривен) коров. Продажа за кражу с верви взималась в размере 12 гривен <37>, т. е. 15 коров. ——————————— <36> Российское законодательство… Т. 1. С. 48, 64, 69. <37> См.: Древнейшие государства на территории СССР… С. 136.
Многие исследователи и комментаторы Русской Правды обоснованно полагали, что основанием ответственности общины за кражу или убийство на ее территории было доказательство, что преступник ее член. Об этом свидетельствуют положения ст. 4 и 5 Пространной Правды, в которых упоминаются случаи, когда убийца является членом общины (верви), на территории которой произошло убийство. Не желая выдавать преступника, община платит дикую виру. Здесь проявлялся реликтовый принцип общественных отношений, уходящий корнями в родоплеменное прошлое, когда каждый член союза обладал правом иметь за собой опору всего союза в силу принадлежности к нему. В силу «задружных связей, заединства, которое тесно сплачивало членов верви» <38>, а затем общих материальных интересов, основанных на коллективном владении и пользовании землей, и, наконец, круговой поруки община не могла не встать на защиту своего члена и не вложиться в платеж. ——————————— <38> Гальперин С. Д. Очерки первобытного права. СПб., 1893. С. 208.
На том же принципе было основано право лица в случае нарушения его материального интереса обращаться к помощи всего сообщества, что ярко проявлялось в процедуре свода. Указанные связи дают основание считать гонение следа и свод синхронными по времени возникновения, несмотря на дихогамию их закрепления в букве закона, происходящими из общего источника — родоплеменных обычаев, регулировавших отношения между потерпевшим и обидчиком. Анализ общинной практики гонения следа в XIII — XVII вв. показывает, что другим веским основанием ответственности общины в случае кражи являлось место обнаружения поличного (украденного имущества). Так, община могла отвести след, доказав, что поличное находилось не на ее территории. Вместе с тем община могла дать отвод поличному, обнаруженному на ее территории, если не было следов вора. Она могла даже не выходить на след, если поличное было обнаружено на ее дальних полях или лесных расчистках <39>. Это соответствовало казусу ст. 77 Пространной Правды, когда след терялся «на пусте». Кроме того, община бралась не за всякий след. Он должен был быть четким, чтобы его можно было читать. Община могла отказаться вести «старый след», пригнанный не сразу, а «назавтра». Отводила община и след пешего вора, особенно если была сухая летняя погода или «землю сковал мороз» <40>. Практически пешего вора искали внутри села, что и было определено в ст. 70 Пространной Правды: «По верви искати татя», где прямо указывалось, что основанием ответственности является не след, а признаки совершения преступления: «Будет россечена земля» (разрыта бобровая нора, нанесен ущерб охотничьим владениям феодала), и улики — сеть (орудие ловли бобра). По индивидуальным признакам сети общинники вполне могли установить ее владельца, а следовательно, и преступника. Также и в более поздние времена по брошенной вором кадке из-под меда соседи могли определить, кто обокрал пасеку <41>. ——————————— <39> См.: Древнейшие государства на территории СССР… С. 136. <40> Там же. С. 137. <41> Там же.
Таким образом, процедура гонения следа была, прежде всего, формой коллективной взаимопомощи членов сельской общины, которую со временем утверждавшаяся государственная власть поставила на службу собственным фискальным и классовым интересам. Свод и гонение следа, имплементированные из обычаев взаимоотношений между потерпевшими и обидчиками в начальный период становления государственности на территории восточного славянства в нормы уголовного и процессуального права законодателем Киевского раннефеодального государства, предстают как сложные формы начальной стадии состязательного (обвинительного) судебного процесса. В этом качестве они имеют в качестве элемента своего содержания частную поисковую деятельность (индивидуальную, коллективную), побудительным мотивом которой выступает материальная заинтересованность субъекта (частного лица — потерпевшего, коллектива — сельской общины). В этой связи свод и гонение следа не могут быть признаны ни формами, ни методами уголовно-сыскной деятельности. Наряду с этим гонение следа, имеющее в своей основе закрепленную законом круговую поруку, может рассматриваться как древнейшая форма противодействия преступности. Сохранение процедуры гонения следа средствами законодательного закрепления позволяло, активно привлекая большую массу людей, осуществлять поиск и изобличать преступников без участия представителей государственной власти. Раскрытие содержания процедур заклича, св ода и гонения следа и их характеристика как комплексных институтов древнерусского права позволяют установить природу и сущность отечественного сыска. Его актуализация была продиктована социальной потребностью специфическими способами обеспечить нормализацию и устойчивость общественных отношений, особенно в сфере межличностных и имущественных отношений, охрану общественного порядка в целях обеспечения условий жизнедеятельности. Социальным источником генезиса сыска являлась практика разрешения имущественных и вытекавших из причинения вреда личности и имуществу споров, регулируемых обычаями, выработанными в догосударственном, родовом обществе. В этом отношении сыск имеет социальную природу. Законодательное закрепление этих обычаев как общеобязательных норм, обнаруживаемых в институтах древнерусского права — закличе, своде и гонении следа, установило правовую природу сыска. Правовая природа сыска обусловлена правом и объективной необходимостью воздействия на общественные отношения для обеспечения соответствия их содержания тем, которые зафиксированы в правовых нормах, выраженных в законодательстве. Законодательство с самого момента возникновения государства определяло круг общественных отношений и ценностей, подлежащих охране, и запрещенных поведенческих актов. Устанавливался объект уголовного преследования и его основного средства — сыска. Законодательство формировало то правовое поле, в рамках которого разворачивалась предметная человеческая деятельность по поиску преступника (обидчика), фактов его преступной деятельности, похищенного и утраченного имущества и лиц, скрывающихся от правосудия. Установление социально-правовой природы сыска раскрывает его сущность и предназначение — поиск информации о преступлении и преступнике (обидчике), способствование правосудию, охране общественного порядка, защите охраняемых правом интересов личности, общества и государства. Данные выводы, как представляется, имеют основополагающее методологическое значение для изучения процесса становления сыска как особого вида правоохранительной деятельности. Социальная природа сыска предопределяет статичность его сущности и предназначения в любых исторических условиях. Напротив, правовая природа сыска указывает на постоянную динамику принципов, форм и организационно-правовых основ его реализации, находящихся в прямой зависимости от экономических и социально-политических условий того или иного исторического периода развития общества и государства и содержания государственной уголовной политики.
