(Абушенко Д. Б.) («Арбитражный и гражданский процесс», 2012, NN 4, 5, 6)
СОГЛАСОВАННОЕ ВОЛЕИЗЪЯВЛЕНИЕ ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ СУБЪЕКТОВ КАК ОСНОВАНИЕ ПРОЦЕССУАЛЬНОГО ПРАВОПРЕЕМСТВА В ЦИВИЛИСТИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ <*>
/»Арбитражный и гражданский процесс», 2012, N 4/
Д. Б. АБУШЕНКО
——————————— <*> Abushenko D. B. Coordinated will expression of stakeholders as a basis of procedural legal continuity in a civil process.
Абушенко Дмитрий Борисович, доцент кафедры гражданского процесса Уральской государственной юридической академии, кандидат юридических наук.
В статье подвергаются критическому анализу установленные действующим законодательством основания процессуального правопреемства; в качестве единственного основания процессуального правопреемства в гражданском и арбитражном процессе предлагается рассматривать согласованное волеизъявление заинтересованных субъектов; исследуется межотраслевая проблематика реализации предложенного подхода к основаниям процессуального правопреемства.
Ключевые слова: процессуальное правопреемство, основания процессуального правопреемства, волеизъявление заинтересованных субъектов как основание процессуального правопреемства.
This article subject to critical analysis required by law procedural grounds legal succession, as the sole grounds of procedural succession in civil and arbitration process is invited to consider the will of the stakeholders in a consistent, cross-sectoral issues examined implementation of the proposed approach to the foundations of a succession of procedural.
Key words: procedural succession, grounds of procedural succession, expression of interest subjects as the basis of a succession of procedural.
I. Критика материально-правовых оснований процессуального правопреемства
Действующее процессуальное законодательство достаточно четко указывает на факты материального правопреемства как на основание правопреемства процессуального. «В случаях выбытия одной из сторон в спорном или установленном судебным актом арбитражного суда правоотношении (реорганизация юридического лица, уступка требования, перевод долга, смерть гражданина и другие случаи перемены лиц в обязательствах) арбитражный суд производит замену этой стороны ее правопреемником и указывает на это в судебном акте. Правопреемство возможно на любой стадии арбитражного процесса» (ч. 1 ст. 48 АПК РФ). Схожая норма имеется и в гражданском процессе: «В случаях выбытия одной из сторон в спорном или установленном решением суда правоотношении (смерть гражданина, реорганизация юридического лица, уступка требования, перевод долга и другие случаи перемены лиц в обязательствах) суд допускает замену этой стороны ее правопреемником» (ч. 1 ст. 44 ГПК РФ). При этом, несмотря на некоторые отличия применительно к правовой регламентации процессуальных действий арбитражного суда и суда общей юрисдикции (далее — суд), не вызывает сомнений, что в обеих процессуальных нормах речь идет об императиве — правоприменитель обязан произвести замену стороны ее правопреемником. Причем такая замена субъекта в уже существующем процессуальном правоотношении происходит исключительно в связи с фактами материального правопреемства, волеизъявлению спорящих сторон при вынесении соответствующего судебного акта законодатель значения не придает. Пожалуй, можно утверждать, что отечественная процессуальная доктрина не восприняла базовые подходы традиционного правового «донора» — германского законодателя, который, во-первых, прямо указал на то, что цессия «не влияет на процесс», и, во-вторых, посчитал необходимым испрашивать согласие ответчика на вступление в процесс правопреемника «в качестве основной стороны» <1>. Действующее правовое регулирование института процессуального правопреемства предполагает, что возможный правовой спор о том, кто из двух субъектов (материальный правопреемник или материальный правопредшественник) занимает место кредитора (должника) в спорном материальном правоотношении, должен быть разрешен не в итоговом судебном решении, а в рамках процедуры замены выбывшей стороны либо в самостоятельном (другом) судебном деле, где сторонами выступают правопреемник и правопредшественник. Следствием такой идеи является постулат о необходимости допуска к участию в деле материального правопреемника вместо материального правопредшественника. Соответственно, ситуация, при которой лицо, де-юре ставшее правопреемником спорящей стороны, могло бы быть не допущено в процесс, в принципе недопустима. Это, в свою очередь, влечет обязательное удаление из процесса материального правопредшественника. ——————————— <1> См.: § 265 (2) Гражданского процессуального уложения Германии (использован перевод по: Гражданское процессуальное уложение Германии — Deutsches Buergerliches Gesetzbuch mit Einfuehrungsgesetz: Ввод. закон к Гражд. уложению: Пер. с нем. / В. Бергманн, введ., сост. М.: Волтерс Клувер, 2006. С. 87). Более подробно о правовых последствиях уступки требования по Гражданскому процессуальному уложению Германии см.: Шмидт С. Г. Отчуждение предмета спора во время судебного разбирательства (по праву Германии). В сб.: Иски и судебные решения: Сборник статей / Под ред. М. А. Рожковой. М.: Статут, 2009. С. 94 — 103.
Законодательное закрепление идеи о следовании процессуального правопреемства за материальным тем не менее не снимает вопросы об эффективности и разумности такого подхода. Во-первых, замена стороны исключительно по материально-правовым основаниям полностью игнорирует ее интерес к участию в уже возбужденном деле. Прежде всего это касается истца, который после вынесения судебного определения о процессуальном правопреемстве лишается судебной защиты по предъявленному им иску. Конечно, можно возразить, что это является следствием реализации судебной процедуры, в рамках которой происходит проверка принадлежности истцу спорного субъективного права. Более того, судебное определение о замене может быть обжаловано (ч. 2 ст. 48 АПК РФ, ч. 3 ст. 44 ГПК РФ), а сама сделка, на основании которой перешло право требования, ранее принадлежавшее истцу, может быть оспорена в самостоятельном судебном деле. И все же, полагаем, устранение истца из процесса помимо его воли есть действие глубоко неверное, действие, коренным образом не согласующееся с правом на судебную защиту. Получается, что вопрос принадлежности истцу спорного права разрешается в некой усеченной судебной процедуре — процедуре, установленной законодателем для принятия промежуточных определений; истец в итоге лишен тех возможностей, которые ему предоставляют правила «полноценного» судебного разбирательства. В тех же случаях, когда инициируется самостоятельное судебное дело по оспариванию сделки, на основании которой перешло право требования, защита субъективных прав и охраняемых законом интересов истца в первом судебном деле невозможна вплоть до вступления в законную силу судебного акта по делу об оспаривании сделки (п. 1 ч. 1 ст. 143, п. 1 ст. 145 АПК РФ, абз. 5 ст. 215, абз. 4 ст. 217 ГПК РФ). Кроме того, при рассмотрении такого дела в случае, когда в нем участвуют те же лица, что и в «основном» деле, неизбежно применение правил о преюдиции (если судебное определение о замене стороны правопреемником уже вступило в законную силу — ч. 2 ст. 69 АПК РФ, ч. 2 ст. 61 ГПК РФ): факты, установленные при вынесении определения о замене стороны правопреемником, не доказываются вновь и не подлежат оспариванию при рассмотрении дела об оспаривании сделки <2>. ——————————— <2> О проблемах преюдициальной силы судебных определений см.: Безруков А. М. Преюдициальная связь судебных актов. М.: Волтерс Клувер, 2007. С. 46 — 48.
Ответчик также может иметь интерес быть учтенным, интерес в сохранении своего процессуального статуса (содержательная сторона такого интереса более подробно будет рассмотрена ниже). И так же, как и истец, он устраняется из дела в рамках процедуры, которая отнюдь не идентична процедуре рассмотрения дела по существу. Во-вторых, материальный правопреемник, по сути, автоматически принимает на себя все негативные процессуально-правовые последствия, которые возникли к моменту перехода материальных прав в уже возбужденном судебном деле. Причем определить содержание возможных негативных последствий, как правило, невозможно вплоть до момента, пока не будет вынесен соответствующий судебный акт (например, акт о взыскании убытков, причиненных обеспечительными мерами, акт о взыскании расходов на оплату услуг судебного представителя и т. п.). Насколько вообще допустимо такое «следование» неопределенных по своему содержанию процессуально-правовых последствий вслед за переходом материального права (обязанности)? Материальное законодательство по вполне понятным причинам обходит этот вопрос стороной, однако для субъекта, занимающего место кредитора или должника в уже существующем правоотношении, совсем не безразлично, ограничен ли его объем прав и (или) обязанностей исключительно рамками известного материального обязательства, или же по каким-либо, пусть и сугубо процессуальным, основаниям он может быть в будущем принужден к уплате дополнительных денежных средств. В-третьих, замена стороны исключительно по материально-правовым основаниям создает неопределенную ситуацию, при которой весь результат судебного производства может быть опровергнут при отмене судебного определения о замене стороны ее правопреемником в проверочной судебной инстанции. Попутно заметим, что недобросовестная сторона с целью затягивания процесса может (по соглашению с «дружественным» контрагентом или в одностороннем порядке) расторгнуть договор, на основании которого произошла перемена лиц в спорном правоотношении, изменить условие о моменте перехода спорного права (обязанности) и т. п. В конце концов недобросовестному субъекту ничто не мешает заключить новый договор о перемене лиц. Формально-юридически (даже если сторона не имела права корректировать субъектный состав спорного правоотношения) суд всякий раз должен давать оценку таким сделкам и выносить соответствующее определение о замене стороны либо об отказе в замене стороны ее правопреемником. И поскольку такие определения могут быть самостоятельно обжалованы, это может повлечь существенное затягивание сроков рассмотрения «основного» дела. В-четвертых, почву для злоупотреблений создает также и возможность истца самоустраниться из процесса (по общему правилу п. 2 ст. 382 ГК РФ цессия допускается без согласия должника). «И вот лицо, вчинившее легкомысленный или дерзкий иск против известного лица, убедившись, что не только ему откажет суд в иске, но его привлекут к ответственности за убытки и расходы, — уступает тяжбу нищему, с которого нечего взыскать, так что ответчик лишается вознаграждения за судебные издержки по напрасно навязанному ему процессу» <3>. ——————————— <3> Энгельман И. Е. Курс русского гражданского судопроизводства: извлечения // Гражданский процесс: Хрестоматия: Учеб. пособие / Под ред. М. К. Треушникова. М., 2005. С. 304.
В-пятых, «автоматическая» (вслед за материальным правопреемством) замена стороны ее процессуальным правопреемником может порождать коллизии в подведомственности. К примеру, в случае, если дело было принято к производству арбитражным судом, при уступке права новый кредитор может перестать удовлетворять субъектному критерию судебно-арбитражной подведомственности. Рассмотрение арбитражным судом переставшего ему быть подведомственным дела вряд ли согласуется с императивными правилами, регламентирующими институт подведомственности. В то же время прекращение производства по делу (п. 1 ч. 1 ст. 150 АПК РФ) оставляет безрезультатным само обращение к судебной защите. Подчеркнем, по действующему законодательству истец в описанной ситуации не может рассчитывать ни на разрешение дела по существу, ни на оставление искового заявления без рассмотрения, поскольку судебное определение о замене истца его правопреемником разрешает вопрос о кредиторе в спорном правоотношении. В итоге приобретатель требования имеет возможность инициировать самостоятельный иск в суде общей юрисдикции, а первоначальному кредитору остается лишь возможность обжалования в вышестоящих судебных инстанциях определения о замене истца его правопреемником.
II. О согласованном волеизъявлении заинтересованных субъектов как о единственном основании процессуального правопреемства в цивилистическом процессе
Итак, возможен ли какой-то принципиально иной подход к основаниям процессуального правопреемства? Возможно ли такое правовое регулирование, которое бы исключило вышеуказанные недостатки либо минимизировало их негативные последствия? Полагаем, что применительно к случаям, когда наряду с материальным правопреемником сохраняется в качестве субъекта права также и материальный правопредшественник, можно было бы использовать в качестве основания для процессуального правопреемства волеизъявление заинтересованных субъектов — тех, чьи интересы напрямую затрагиваются заменой стороны. Таких субъектов по вполне объективным причинам всего четыре — это собственно сами стороны (истец и ответчик), которые выбывают из процесса, и те субъекты, которые занимают их место в уже возникшем процессуальном правоотношении (процессуальные правопреемники истца и ответчика). Смысл предлагаемого нами подхода состоит в том, что волеизъявлению указанных субъектов не просто придается значение, оно должно являться единственным юридически значимым фактом, который учитывается при замене процессуального правопредшественника его правопреемником. Подчеркнем, здесь совершенно не имеет значения то, имеется ли легальное материально-правовое основание для правопреемства. Суд не дает оценки такому основанию, суд вообще не учитывает его в рамках процедуры замены правопредшественника правопреемником. Это, однако, не означает, что юридический факт, лежащий в основании материально-правового правопреемства, совсем «выпадет» из предмета доказывания — при вынесении судебного решения суд неизбежно должен будет установить, является ли истец действительно кредитором в спорном правоотношении (а если правопреемство имело место на ответной стороне — является ли ответчик действительно должником в спорном правоотношении) <4>. ——————————— <4> Как будет показано ниже, проверка действительности материально-правового основания для замены должника или кредитора должна также проводиться и при утверждении судом мирового соглашения.
Теперь необходимо детально проанализировать, насколько волеизъявление каждого из четырех вышеупомянутых субъектов заслуживает того, чтобы быть учтенным при процессуальном правопреемстве. 1. Наиболее логично здесь начать с волеизъявления истца. Какие доводы могут быть приведены в пользу того, что именно волеизъявление истца должно быть определяющим? Не вызывает сомнений, что право на судебную защиту предполагает возможность, во-первых, искать в суде защиты своих прав и охраняемых законом интересов и, во-вторых, определять того субъекта, который должен привлекаться в качестве ответной стороны. Отталкиваясь от этой базовой посылки, можно утверждать, что независимо от того, какие изменения произошли в субъектном составе спорного правоотношения, именно истец должен решить, будет ли он настаивать на своих притязаниях (и соответственно, сохранять соответствующий процессуальный статус) либо же согласится с тем, что спорное право (требование) перешло к иному субъекту, который и должен занять его место в процессуальном правоотношении. И далее, именно истец должен определить, следует ли ему обратить свое требование к предполагаемому правопреемнику должника либо же его интересам соответствует сохранение статус-кво ответчика. Несомненно, что приоритет волеизъявления истца наиболее органично согласуется с диспозитивным началом. Действительно, если принять во внимание институты замены ненадлежащего ответчика, отказа истца от иска, то станет очевидным, что и при процессуальном правопреемстве именно лицо, уже ищущее судебной защиты, должно определять будущую судьбу субъектного состава спорящих сторон. Дополнительным аргументом также может выступать имеющееся у истца полномочие изменять предмет или основание иска (ч. 1 ст. 49 АПК РФ, ч. 1 ст. 39 ГПК РФ). Если содержательная трансформация иска происходит исключительно по воле истца, то почему применительно к изменению субъектного состава иска надо отступать от этого правила? Тем не менее следует отметить, что предлагаемый нами учет волеизъявления истца не находит поддержки не только в действующем российском законодательстве (что вполне объяснимо в силу реализации принципиально иной идеи об основаниях процессуального правопреемства), но и у германского законодателя. Вышеупомянутая норма § 265 (2) Гражданского процессуального уложения Германии не распространяется на случаи замены должника (перевода долга), что объясняется «непосредственным участием» истца в сделке о переводе долга либо его согласием на указанную сделку <5>. В этом, безусловно, есть определенная логика — волеизъявление кредитора по поводу замены должника в материальном правоотношении, кончено же, свидетельствует о его согласии к изменению субъектного состава. Но такое согласие касается именно материального правоотношения. Автоматический перенос его и на процессуальное правоотношение представляется нам неверным по сути. Кроме того, само соглашение о переводе долга может быть порочным, и если исходить из того, что его проверка проводится только в итоговом судебном акте, то тогда не имеющий какого-либо правового значения факт «непосредственного участия» истца в таком соглашении (факт согласия на сделку) будет ошибочно учтен в рамках реализации процедуры замены ответчика его правопреемником. ——————————— <5> См.: Шмидт С. Г. Указ. соч. С. 99.
Итак, волеизъявлению истца должно придаваться значение при процессуальном правопреемстве как на активной, так и на пассивной стороне. Но можно ли утверждать, что такое волеизъявление должно иметь приоритет перед волеизъявлением иных заинтересованных субъектов? Попробуем выявить негативные аспекты такого приоритета. Во-первых, если волеизъявление истца является единственным обстоятельством, которое учитывается для замены на его стороне, то вполне резонно предположить, что могут возникнуть ситуации, когда его правопреемник не желает вступать в дело. Следует ли тогда наделять статусом истца правопреемника в материальном правоотношении? Не будет ли означать такой подход, по сути, принудительное навязывание судебной защиты лицу, которое этого не требует или, более того, возражает против этого? Конечно, можно возразить, что правопреемник истца после привлечения его к участию в деле может отказаться от иска (ч. 2 ст. 49 АПК РФ, ч. 1 ст. 39 ГПК РФ) либо не являться в судебные заседания с целью оставления искового заявления без рассмотрения (п. 9 ч. 1 ст. 148 АПК РФ, абз. 8 ст. 222 ГПК РФ). Но это, видимо, слабый аргумент, поскольку даже если дело не будет рассмотрено по существу, то у такого правопреемника могут возникнуть дополнительные обременения, связанные с конкретными последствиями уже возникших процессуальных правоотношений (например, обязанность возместить ответчику убытки, причиненные обеспечением иска, судебные издержки, связанные с рассмотрением дела, и т. п.). Во-вторых, полное игнорирование волеизъявления ответчика (в случае замены на его стороне), который настаивает на своем участии в деле, в ряде случаев могло бы привести к нарушению прав и интересов такого ответчика (более подробно возможные нарушения мы рассмотрим ниже). 2. Процессуальное правопреемство может быть также поставлено в зависимость от волеизъявления ответчика. Есть ли разумные основания к тому, чтобы волеизъявление ответчика учитывалось (либо являлось определяющим) при замене правопредшественника правопреемником? 2.1. Рассмотрим сначала случаи, когда правопреемство происходит на стороне субъекта, привлекаемого к ответу. У ответчика, конечно же, есть прямой интерес к самоустранению из процесса — к примеру, при переводе долга он перестает быть обязанным лицом и потому вполне обоснованно может желать, чтобы его место заняло лицо, принявшее долг в спорном обязательстве. С другой стороны, ответчик также может быть заинтересован и в сохранении своего процессуального статуса, если, к примеру, считает порочной сделку, на основании которой изменился обязанный субъект в спорном материальном правоотношении, а саму материально-правовую обязанность — не возникшей. В этом случае конечная цель ответчика состоит в судебной констатации отсутствия такой обязанности. Поскольку, как указывалось выше, легальное материально-правовое основание для правопреемства судом на стадии замены правопреемника исследоваться не должно, допустить, что ответчик сам, исключительно по своей воле, может самоустраниться из процесса, совершенно невозможно. Это, безусловно, порождало бы возможность для злоупотреблений со стороны привлеченного к ответу лица и делало бы дефектным само право на судебную защиту, поскольку ответчик всегда мог бы «ускользнуть» от материально-правовых притязаний истца. Вместе с тем в противоположном случае (когда ответчик настаивает на сохранении своего процессуального статуса) ситуация выглядит совершенно по-иному. Первое, на что бы мы обратили внимание, — это вполне объяснимое намерение ответчика в получении судебного ответа по поводу правовой определенности спорного правоотношения. Полагаем, что возможное возражение — ссылка на то, что истец с ответчика уже ничего не требует, — должно быть подвергнуто критике: истец ведь не отказался от иска к ответчику, спорность отношения между истцом и ответчиком никуда не пропала, просто истец в силу состоявшейся сделки (либо по иным основаниям) теперь полагает, что на стороне должника произошла замена. Ответчик-правопредшественник может иметь сомнения по поводу юридической действительности такой сделки (таких оснований), а потому его интерес к участию в деле с целью получения искомого судебного ответа довольно очевиден. Можно также указать и на интерес ответчика в сохранении своего процессуального статуса в случае, когда в рамках рассматриваемого дела уже приняты обеспечительные меры абсолютного характера (например, запрещающие совершать какие-либо действия всем и каждому). Ясно, что при замене ответчика такие меры могут быть сохранены в неизменном виде. Поэтому если к моменту возможного вступления в процесс правопреемника ответчик обжаловал обеспечительное определение, но жалоба еще не рассмотрена, то очевидно, что в его интересах — личное участие в суде проверочной инстанции. Кроме того, сохраняя статус лица, участвующего в деле, ответчик также имеет возможность обратиться к суду с ходатайством о замене обеспечительной меры (ч. 1 ст. 95 АПК РФ, ч. 1 ст. 143 ГПК РФ). Наконец, нельзя не упомянуть и довод о личном характере процессуальных отношений между истцом и ответчиком, высказанный в свое время К. П. Победоносцевым: «Между сторонами в тяжбе возникает, по предмету ее, личное обязательное отношение, которое не может быть изменено по воле одной из сторон, и на место одного лица представлено по произволу его другое» <6>. ——————————— <6> Победоносцев К. П. Судебное руководство. Сборник правил, положений и примеров, извлеченных из теории и практики гражданского судопроизводства с полным указателем к судебным и распорядительным решениям по сему предмету кассационных департаментов Сената. СПб., 1872. Переизд.: М., 2004. С. 168.
Итак, разумные основания к учету интереса ответчика в сохранении своего процессуального статуса, безусловно, есть. В то же время истец имеет прямо противоположный интерес — интерес в привлечении в процесс надлежащего (с его точки зрения) субъекта материально-правовой обязанности. Поэтому мы, конечно, не можем обойти стороной этот конфликт интересов. Какие аргументы могут быть приведены в пользу того, что волеизъявление ответчика все же должно учитываться при процессуальном правопреемстве? Во-первых, перевод долга допускается лишь с согласия кредитора (п. 1 ст. 391 ГК РФ). Следовательно, истец как предполагаемый кредитор, настаивая (уже после возбуждения судебного дела) на замене должника в материальном правоотношении, не может не предполагать возможного наличия интереса у ответчика-правопредшественника к сохранению своего процессуального статуса. И здесь совершенно не имеет значения, что сам по себе перевод долга является материально-правовым институтом. Акцент делается именно на осведомленности кредитора о такой сделке (неважно — действительной или недействительной). Соответственно, все риски, которые возникают с заменой должника, кредитор принимает на себя. А риски эти могут быть самого различного характера — начиная от возможных дефектов сделки, вероятности неисполнения обязательств новым должником и заканчивая негативными последствиями сугубо процессуального толка (вплоть до наличия интереса у ответчика-правопредшественника к сохранению своего процессуального статуса). Во-вторых, если допустить, что дело рассмотрено с пожелавшим сохранить свой статус ответчиком-правопредшественником, то ничто не препятствует предъявлению истцом самостоятельного иска к ответчику-правопреемнику <7>. Более того, такой иск может быть предъявлен и до того, как завершится производство по первому делу. ——————————— <7> Вопрос о пределах законной силы судебных актов при реализации предлагаемого нами подхода к основаниям процессуального правопреемства будет рассмотрен ниже.
В-третьих, истец волен как продолжать настаивать на рассмотрении своих исковых требований, так и распорядиться средством исковой защиты, вообще отказавшись от иска к ответчику-правопредшественнику. Последний же лишен возможности «возвратиться» в процесс после замены его правопреемником — для него устранение из дела необратимо <8>, и вполне возможно, что никаких иных способов для отыскания правовой определенности по поводу спорного правоотношения у ответчика не останется. ——————————— <8> Если только в дальнейшем сам истец не передумает и не заменит ответчика-правопреемника на ответчика-правопредшественника в рамках института замены ненадлежащего ответчика (ч. 1 ст. 47 АПК РФ, ч. 1 ст. 41 ГПК РФ).
Поэтому полагаем, что для случая, когда ответчик настаивает на сохранении своего процессуального статуса, суд не вправе заменить его правопреемником, даже если на этом настаивает истец.
/»Арбитражный и гражданский процесс», 2012, N 5/
2.2. Теперь обратимся к случаям, когда правопреемство имело место на стороне управомоченного субъекта. С позиций отечественной процессуальной доктрины придание какого-либо определяющего значения волеизъявлению ответчика при правопреемстве на стороне истца выглядит довольно сомнительно. Даже М. А. Гурвич, предлагавший при процессуальном правопреемстве на стороне истца учитывать наличие «согласования с первоначальным истцом», самым категорическим образом указывал на то, что замена правопреемника производится «независимо от согласия ответчика» <1>. ——————————— <1> Гурвич М. А. Право на иск // Избранные труды: В 2 т. Краснодар, 2006. Т. 1. С. 255.
Тем не менее в дополнение к высказанному К. П. Победоносцевым доводу о личном характере процессуальных отношений между истцом и ответчиком позволим себе также некоторым образом развить идею И. Е. Энгельмана о порочности «уступки тяжбы нищему, с которого нечего взыскать». И. Е. Энгельман, как мы полагаем, основывался на потенциально двусторонне обязывающем характере правовой связи между истцом и ответчиком. Понятно, что не в каждом судебном деле такая связь проявляется — здесь необходимы определенные условия (отказ в иске либо принятый судом отказ истца от иска, имущественные потери ответчика в связи с возбужденным делом, требование ответчика к истцу о возмещении таких потерь). И все же не учитывать такой характер связи и гипотетическую возможность возникновения обязательств истца перед ответчиком нельзя, поскольку на момент замены истца его правопреемником судьба предъявленного иска еще неизвестна. Иное бы позволяло истцу (по крайней мере в отношении таких материально-правовых обязательств, где уступка требования производится без согласия должника) избегать возможных притязаний со стороны ответчика. Единственный случай, когда и после уступки требования ответчик-правопредшественник сохранял бы право требовать с истца возмещения потерь, возникших в связи с предъявлением необоснованного иска, возможен лишь при условии, что замена в процессе рассмотрения дела истца его правопреемником повлекла возникновение содержательно нового процессуального отношения между вступившим в дело правопреемником и противоположной стороной. Соответственно, прежнее процессуальное отношение — отношение между истцом-правопредшественником и ответчиком — сохранялось бы в той его части, которая определяет правовые последствия совершенных ранее процессуальных действий. Однако такой подход вступает в противоречие с самой сутью института процессуального правопреемства: возникновение нового процессуального правоотношения между истцом-правопреемником и ответчиком (а не продолжение прежнего, ранее возникшего между истцом-правопредшественником и ответчиком) — это признак обычной замены процессуального субъекта, не имеющей никакого отношения к переходу процессуальных прав и обязанностей от одного субъекта к другому. По этим соображениям полагаем, что имеются достаточные доводы к тому, чтобы при правопреемстве на стороне истца испрашивать у ответчика его прямое согласие на замену истца правопреемником. 3. Должно ли иметь для процессуального правопреемства какое-либо значение волеизъявление предполагаемого процессуального правопреемника? 3.1. Привлечение к участию в деле вместо ответчика его правопреемника независимо от волеизъявления последнего ставит ряд вопросов. С одной стороны, статус ответчика возникает независимо от его воли лишь по причине наличия к нему материально-правовых притязаний лица, которое в установленном порядке обратилось с соответствующими требованиями в суд. Собственно, какая разница: то ли этот статус возник в силу принятия судебного определения о принятии искового заявления к производству, то ли в силу определения о процессуальном правопреемстве. И в том и в другом случае имеется явно выраженная воля истца к ведению судебного дела именно против конкретного субъекта. Однако, с другой стороны, привлечение правопреемника ответчика в уже возбужденное дело означает, что он принимает на себя все возможные негативные последствия ранее совершенных его правопредшественником процессуальных действий (процессуальное правоотношение хоть и с новым субъектом, но ведь продолжается!). Это может касаться как чисто процессуальных институтов (заключения соглашения по фактическим обстоят ельствам, признания невыгодных фактов, непредставления или несвоевременного представления возражений и т. п.), так и вполне конкретных имущественных возмещений (например, судебных издержек, связанных с рассмотрением дела). Не означает ли принудительное помещение в уже возникшее процессуальное правоотношение ограничение права на судебную защиту? Выше (применительно к недостаткам материально-правового подхода к основаниям процессуального правопреемства) мы высказали сомнения по поводу идеи следования не определенных по своему содержанию процессуально-правовых последствий вслед за переходом материального права (обязанности). Поэтому вывод напрашивается самый что ни на есть очевидный: привлечение к участию в деле вместо ответчика его правопреемника независимо от волеизъявления последнего категорически недопустимо. 3.2. Схожим образом следует подходить и к вопросу о волеизъявлении правопреемника истца. Как указывалось нами выше, принудительное навязывание судебной защиты лицу, которое этого не требует (или возражает против нее), принципиально недопустимо. Кроме того, и у вступившего в дело правопреемника истца (так же как и у правопреемника ответчика) могут возникнуть дополнительные обременения, связанные с конкретными последствиями уже возникших процессуальных правоотношений. Полагаем, что можно сформулировать некий универсальный подход, который в равной мере относился бы к привлечению к участию в деле как правопреемника истца, так и правопреемника ответчика. Право на судебную защиту в принципе не может быть поставлено в зависимость от материально-правовой сделки, даже если такая сделка влечет правовые последствия для субъектного состава спорного материально-правового отношения. Если заинтересованный субъект (предполагаемый материальный правопреемник) не согласен принять на себя правовые последствия уже возникшего процессуального правоотношения, право на судебную защиту должно быть реализовано во всей его полноте, со всеми гарантиями, которыми наделены всякий и каждый из субъектов (что возможно только при возбуждении нового судебного дела). В то же время сама по себе возможность реализации права на судебную защиту предполагаемым материальным правопреемником никоим образом не должна ни ограничивать противную сторону, ни давать дополнительные преимущества какой-либо из сторон в спорном материально-правовом правоотношении. Итак, если имеются достаточные основания к тому, чтобы учитывать при процессуальном правопреемстве волеизъявления истца, ответчика и их предполагаемых правопреемников, если учет таких волеизъявлений не вступает в противоречие с логикой применения материально-правовых институтов, то можно сформулировать конкретные процессуальные правила, которые могли бы привести к реализации изложенных выше идей. Лицо, не являющееся стороной в спорном правоотношении и при этом полагающее, что по основаниям, установленным действующим законодательством, оно заняло место кредитора (должника) в спорном правоотношении, вправе заявить ходатайство о привлечении его в дело в качестве процессуального правопреемника истца (ответчика). Истец или ответчик, полагающий, что по основаниям, установленным действующим законодательством, место кредитора (должника) в спорном правоотношении заняло иное лицо, вправе заявить ходатайство о замене истца (ответчика) процессуальным правопреемником. Ходатайство лица, полагающего, что по основаниям, установленным действующим законодательством, оно заняло место кредитора (должника) в спорном правоотношении, о привлечении его в дело в качестве процессуального правопреемника истца (ответчика) подлежит удовлетворению при наличии согласия на такую замену истца и ответчика. Ходатайство стороны о замене истца (ответчика) процессуальным правопреемником подлежит удовлетворению при наличии согласия на такую замену другой стороны и предполагаемого материального правопреемника. В случае если хотя бы один из указанных субъектов возражает против замены истца (ответчика) процессуальным правопреемником, суд отказывает в удовлетворении ходатайства о привлечении в дело процессуального правопреемника (о замене стороны процессуальным правопреемником) и рассматривает дело по предъявленному иску.
III. О действии некоторых материально-правовых институтов при применении предложенных правил процессуального правопреемства
Но могут ли быть эффективно реализованы сформулированные подходы, если целый ряд институтов материального права связывает возникновение, изменение либо прекращение материального правоотношения именно с реализацией права на судебную защиту (в частности, с фактом обращения в суд за защитой нарушенного или оспоренного права)? Исходной посылкой здесь должна быть следующая идея: хронологически более позднее обращение к судебной защите предполагаемого материального правопреемника не влечет поражения тех правовых последствий, которые возникли для спорного материального правоотношения в период с момента обращения в суд правопредшественника (предъявления иска к его правопредшественнику) до произошедшей замены субъекта в материальном правоотношении. При ином подходе у заинтересованного субъекта (материального правопреемника) всегда возникал бы соблазн использовать возможность не вступать в уже возбужденное в суде дело в качестве процессуального правопреемника исключительно лишь в целях нейтрализации невыгодных материально-правовых последствий, вызванных возбуждением дела, в котором истцом или ответчиком является его материальный правопредшественник. Рассмотрим, как предлагаемый подход может быть реализован применительно к конкретным материально-правовым институтам. Если иное не предусмотрено законом, иными правовыми актами или договором, при определении убытков принимаются во внимание цены, существовавшие в том месте, где обязательство должно было быть исполнено, в день добровольного удовлетворения должником требования кредитора, а если требование добровольно удовлетворено не было — в день предъявления иска (п. 3 ст. 393 ГК РФ). Если кредитор уступил требование о взыскании убытков, а приобретатель требования по каким-либо причинам не пожелал стать его процессуальным правопреемником в уже возбужденном деле (либо против такой замены заявил возражения ответчик), то при предъявлении им самостоятельного иска для целей определения убытков должны будут учитываться цены, существовавшие в день предъявления иска правопредшественником. Аналогичным образом следует подходить и к ситуации, когда произошла замена должника в материальном правоотношении, но новый должник отказался вступить в дело в качестве процессуального правопреемника (либо не был допущен в дело в качестве процессуального правопреемника вследствие возражений кого-либо из заинтересованных лиц). При предъявлении к новому должнику самостоятельного иска для целей определения убытков будут учитываться цены, существовавшие в день предъявления иска истцом к правопредшественнику должника. Пункт 1 ст. 395 ГК РФ устанавливает, что за пользование чужими денежными средствами вследствие их неправомерного удержания, уклонения от их возврата, иной просрочки в их уплате либо неосновательного получения или сбережения за счет другого лица подлежат уплате проценты на сумму этих средств. Размер процентов определяется существующей в месте жительства кредитора, а если кредитором является юридическое лицо — в месте его нахождения, учетной ставкой банковского процента на день исполнения денежного обязательства или его соответствующей части. При взыскании долга в судебном порядке суд может удовлетворить требование кредитора, исходя из учетной ставки банковского процента на день предъявления иска или на день вынесения решения. В случае если лицо, которое приобрело право требовать уплаты процентов, по какой-либо причине не стало процессуальным правопреемником первоначального кредитора, при предъявлении им самостоятельного иска ставка банковского процента будет определяться исходя из учетной ставки банковского процента на день предъявления иска или на день вынесения судебного решения по делу, рассмотренному по иску правопредшественника кредитора. Схожим образом следует поступать и в случае, когда замена должника в материальном правоотношении не привела к процессуальному правопреемству: при предъявлении к новому должнику самостоятельного иска для целей определения учетной ставки банковского процента будут учитываться ставки на день предъявления иска или на день вынесения судебного решения по делу, рассмотренному по иску к правопредшественнику должника. Отдельно отметим, что не всякое предъявление иска материальным правопредшественником (предъявление иска к материальному правопредшественнику) должно порождать материально-правовые последствия для нового дела, рассматриваемого с участием материального правопреемника. Здесь также необходимо учитывать итоговый судебный акт, вынесенный судом первой инстанции. Например, если производство по делу было прекращено в связи с неподведомственностью (п. 1 ч. 1 ст. 150 АПК РФ, абз. 2 ст. 220 ГПК РФ), то совершенно очевидно, что ошибка истца в избрании надлежащего судебного органа не может влечь позитивно-правовых последствий, в том числе и материально-правовых. Поэтому при рассмотрении дела с участием материального правопреемника (будь то правопреемник кредитора или должника) суд вообще не должен учитывать факт более раннего обращения к судебной защите материального правопредшественника. Также не должно влечь последствий для нового дела и прекращение производства по делу в случае наличия вступившего в законную силу судебного решения (ставшего обязательным для сторон решения третейского суда) по тождественному иску (п. п. 2, 3 ч. 1 ст. 150 АПК РФ, абз. 3, 6 ст. 220 ГПК РФ) — здесь истец, по сути, проигнорировал уже ставший обязательным для спорного правоотношения судебный акт. Такая ошибка порочит обращение к судебной защите, что, конечно же, исключает саму возможность придания позитивно-правовых последствий такому обращению. В то же время иные основания прекращения производства по делу хронологически возникают уже после перехода прав или обязанностей к материальному правопреемнику и поэтому не могут рассматриваться как порочащие само первоначальное обращение к судебной защите. К примеру, ликвидация юридического лица, являвшегося стороной в деле, не ставит под сомнение первоначальное обращение в суд; имевшее место до такой ликвидации материальное правопреемство не должно страдать от того, что материальный правопредшественник прекратил свое существование. Следовательно, при рассмотрении нового дела (дела с участием материального правопреемника) суд, если это имеет значение с точки зрения материального права, должен соответствующим образом учесть факт предъявления иска по уже прекращенному делу. Аналогичным образом следует расценивать и оставление искового заявления без рассмотрения. Если основанием для такой формы окончания производства в суде первой инстанции послужили факты, изначально препятствовавшие предъявлению иска (наличие тождественного судебного спора, несоблюдение истцом досудебной процедуры, обращение к исковой процедуре при наличии банкротного дела, обращение в суд при наличии третейской оговорки, отсутствие волеизъявления на обращение за судебной защитой, обращение за судебной защитой недееспособного лица — п. п. 1, 2, 4, 5, 7 ч. 1 ст. 148 АПК РФ, абз. 2 — 6 ст. 222 ГПК РФ), то было бы явно несправедливо учитывать сам факт предъявления иска при рассмотрении другого дела с участием материального правопреемника одной из сторон. Оставление же искового заявления без рассмотрения по основаниям, возникшим после перехода прав или обязанностей к материальному правопреемнику, напротив, не должно расцениваться как порочащее само обращение к судебной защите — здесь суд, рассматривающий новое дело с участием материального правопреемника, должен будет учесть факт предъявления иска по делу с участием материального правопредшественника.
/»Арбитражный и гражданский процесс», 2012, N 6/
Судебное решение, принятое по делу с участием материального правопредшественника, по общему правилу не должно каким-либо образом влиять на дело, возбужденное по иску материального правопреемника (по иску к материальному правопреемнику). Иной подход к правовым последствиям законной силы судебного решения для предлагаемой нами конструкции процессуального правопреемства неприемлем концептуально: как указывалось выше, мы исходим из необходимости обеспечения материальному правопреемнику надлежащих условий для реализации права на судебную защиту, а потому распространение на него (на процессуальное правоотношение с его участием) правовых последствий юридических актов, принятых по делу с участием материального правопредшественника, делало бы такую защиту иллюзорной. Итак, если вынесено судебное решение об отказе в иске, то ситуация предельно ясна: материальный правопредшественник к моменту принятия судебного акта, по существу, уже перестал быть стороной в спорном правоотношении, а потому отказ в удовлетворении требований наиболее логичен. Конечно, в иске может быть отказано и по иным основаниям (отсутствие спорного правоотношения, недоказанность фактов, входящих в предмет доказывания, и т. п.). Однако независимо от оснований сам по себе такой отказ не делает порочным первоначальное обращение истца за судебной защитой, что позволяет учитывать данный факт в деле с участием материального правопреемника. В случае, когда суд, напротив, требования удовлетворил, возникает на первый взгляд очевидная коллизия, ведь место одной из сторон в спорном материальном правоотношении уже занял другой субъект, а правопредшественник сохранил свой процессуальный статус! Однако это противоречие только кажущееся — выше мы говорили, что юридическая оценка сделки или иного юридического факта, на основании которого произошло материальное правопреемство, не дается в рамках каких-то промежуточных судебных определений. Такую оценку вправе дать как суд, рассматривающий первое дело (с участием мнимого или действительного правопредшественника), так и суд, рассматривающий второе дело (с участием мнимого или действительного правопреемника). Поэтому если по первому делу суд пришел к выводу о ничтожности, к примеру, соглашения о переводе долга, то (при условии установления иных необходимых материально-правовых фактов) он просто обязан вынести судебное решение об удовлетворении исковых требований. Другое дело, что для целей стабильного оборота такое судебное решение не должно вступать в противоречие с судебным решением, вынесенным по иску к псевдодолжнику. Однако необходимый процессуальный инструментарий здесь давно известен: при рассмотрении первого дела суд, установив, что имеется соглашение о переводе долга, вправе привлечь к участию в деле в качестве третьего лица, не заявляющего самостоятельных требований относительно предмета спора, на стороне ответчика нового должника <1>. Тогда для второго дела судебное решение по первому будет иметь преюдициальное значение (это можно рассматривать как специальное правило по отношению к общему о недопустимости влияния судебного решения, принятого по делу с участием материального правопредшественника, на дело, возбужденное по иску материального правопреемника либо по иску к материальному правопреемнику). ——————————— <1> В сравнительно-правовом плане отметим, что германский законодатель ставит допуск в процесс правопреемника в качестве третьего лица, не заявляющего самостоятельных требований относительно предмета спора, в зависимость от согласия противной стороны. «Отчуждение вещи или уступка требования не влияют на процесс; правопреемник не вправе без согласия противной стороны вступить в процесс вместо передавшего право лица в качестве основной стороны или в качестве третьего лица, не заявляющего самостоятельные требования относительно предмета спора», — § 265 (2) Гражданского процессуального уложения Германии. См.: Гражданское процессуальное уложение Германии. Deutsches Buergerliches Gesetzbuch mit Einfuehrungsgesetz: ввод. закон к Гражд. уложению / Пер. с нем. Введ. и сост. В. Бергманн. М.: Волтерс Клувер, 2006. С. 87. На наш взгляд, такое ограничение малооправданно. Конечно, допуск к участию в деле нового субъекта определенным образом усложняет процесс. Однако потребность в вынесении непротиворечивых судебных актов, очевидно, должна иметь приоритет перед таким усложнением. И здесь также может быть проигнорирован и прямой интерес противной стороны: привлечение к участию в деле третьего лица, не заявляющего самостоятельные требования относительно предмета спора, не означает навязывание иного противостоящего в материально-правовом споре субъекта; это, если можно так выразиться, сугубо процессуальная конструкция, не имеющая прямого отношения к защите спорного права такой стороны.
Итак, даже если по первому делу спор был рассмотрен по существу, факт предъявления иска истцом по этому делу, безусловно, должен учитываться (опять же если это имеет значение с точки зрения материального права) при рассмотрении нового дела — дела с участием материального правопреемника. Попутно заметим, что возможное влияние итогового судебного акта по делу на саму возможность следования правовых последствий, возникших для спорного материального правоотношения в период с момента обращения в суд правопредшественника (предъявления иска к правопредшественнику) до произошедшей замены субъекта в материальном правоотношении, должно влечь необходимость приостановления производства по тем судебным делам, где такое влияние должно учитываться при разрешении материально-правового спора. Собственно, это позволяет делать и действующее процессуальное законодательство (п. 1 ч. 1 ст. 143 АПК РФ, абз. 5 ст. 215 ГПК РФ). Отметим, что сложность некоторых материально-правовых институтов, наличие возможных коллизий в интересах различных субъектов материально-правовых отношений не позволяют ограничиться лишь самым общим правилом о возможности инициирования материальным правопреемником нового судебного спора (предъявления к материальному правопреемнику самостоятельного иска). Равным образом нуждается в определенном уточнении и идея о том, что хронологически более позднее обращение к судебной защите предполагаемого материального правопреемника не влечет поражения тех правовых последствий, которые возникли для спорного материального правоотношения в период с момента обращения в суд правопредшественника (предъявления иска к его правопредшественнику) до произошедшей замены субъекта в материальном правоотношении. Абзацем 1 ст. 398 ГК РФ предусмотрено, что в случае неисполнения обязательства передать индивидуально-определенную вещь в собственность, в хозяйственное ведение, в оперативное управление или в возмездное пользование кредитору последний вправе требовать отобрания этой вещи у должника и передачи ее кредитору на предусмотренных обязательством условиях. Это право отпадает, если вещь уже передана третьему лицу, имеющему право собственности, хозяйственного ведения или оперативного управления. Если вещь еще не передана, преимущество имеет тот из кредиторов, в пользу которого обязательство возникло раньше, а если это невозможно установить — тот, кто раньше предъявил иск. Рассмотрим случай, когда спорная вещь должником еще не передана, а установить хронологию возникновения обязательств, по которым вещь подлежала передаче, невозможно. Если правопредшественник кредитора раньше другого лица, имеющего притязание на такую индивидуально-определенную вещь, предъявил иск, однако сам материальный правопреемник не был допущен в процесс в качестве правопреемника процессуального, возникает ряд вопросов. Как поступать суду, рассматривающему дело по иску кредитора, предъявившего более поздний иск? Должен ли он дожидаться предъявления иска материальным правопреемником кредитора и вынесения судебного решения по такому иску? Если да, то как долго? Если нет, то какое значение будет иметь предъявление иска материальным правопреемником после вынесения судебного решения по иску кредитора, предъявившего более поздний иск? Можно ли пересмотреть такое судебное решение, если суд удовлетворит иск материального правопреемника? Несложно заметить, что поставленные вопросы вытекают из факта наличия самостоятельного материально-правового притязания у совершенно постороннего лица — субъекта, который не являлся ни стороной в возбужденном деле, ни правопреемником одной из сторон, однако хоть и с опозданием, но предъявил самостоятельный иск. Игнорирование интереса такого субъекта недопустимо уже хотя бы потому, что материальное законодательство допускает защиту его субъективного права. Да, эта защита поставлена в зависимость от итогового судебного акта по первому делу. Но это только усложняет задачу. Полагаем, что здесь необходимо учитывать следующее. Защита прав кредитора, предъявившего более поздний иск, не может быть поставлена в зависимость от расторопности материального правопреемника истца в первом иске: если он по каким-либо причинам не занял место истца в рамках института процессуального правопреемства в уже возбужденном деле, то он должен принимать на себя все риски, вытекающие из несвоевременного обращения за судебной защитой перешедшего к нему материального права. Если, к примеру, материальный правопреемник кредитора предъявил иск уже после вынесения судебного решения об удовлетворении требования об отобрании спорной вещи у должника и передаче ее кредитору, предъявившему более поздний иск, то наиболее справедливым в этой ситуации как раз было бы игнорирование тех правовых последствий, которые возникли для спорного материального правоотношения в связи с предъявлением иска материальным правопредшественником. В конце концов кредитор, предъявивший более поздний иск, не должен страдать из-за возникших пертурбаций в другом спорном правоотношении. Итак, сформулируем специальное правило. Если материальное право, определяя приоритет в судебной защите прав нескольких конкурирующих кредиторов, в качестве критерия устанавливает момент предъявления иска каждым из них, то недопуск в качестве процессуального правопреемника истца, предъявившего иск первым, приобретателя материального требования или непредъявление таким приобретателем самостоятельного иска (вплоть до вынесения судебного решения об удовлетворении иска конкурирующим кредитором) порождает правовые последствия более раннего предъявления иска; соответственно, суд, рассматривающий иск конкурирующего кредитора (кредитора, предъявившего хронологически более поздний иск), не учитывает факт предъявления иска материальным правопредшественником другого кредитора. Отдельного рассмотрения требует вопрос о судьбе давностных сроков. Статья 201 ГК РФ предусматривает, что перемена лиц в обязательстве не влечет изменения срока исковой давности и порядка его исчисления. Понятно, что логика законодателя состоит в том, что действие этой материально-правовой нормы должно порождать одинаковые правовые последствия независимо от того, имело место процессуальное правопреемство или нет. Если место истца (ответчика) занимает новый кредитор (должник), то никаких сложностей не возникает — на него в полном объеме распространяются все правовые последствия уже возникших правоотношений. Прежде всего это последствия, вызванные предъявлением иска (перерыв течения срока исковой давности — ст. 203 ГК РФ) и заявлением ответчика о применении исковой давности (самостоятельное основание к вынесению судом решения об отказе в иске — п. 2 ст. 199 ГК РФ). Также полагаем, что нет никаких видимых препятствий и для игнорирования обстоятельств, которые по действующему законодательству могут учитываться для восстановления срока исковой давности: «В исключительных случаях, когда суд признает уважительной причину пропуска срока исковой давности по обстоятельствам, связанным с личностью истца (тяжелая болезнь, беспомощное состояние, неграмотность и т. п.), нарушенное право гражданина подлежит защите» (ст. 205 ГК РФ). Хотя закон и упоминает об обстоятельствах, связанных с личностью истца, вряд ли разумно было бы распространять действие положений ст. 383 ГК РФ о недопустимости перехода к другому лицу прав, неразрывно связанных с личностью кредитора, на основания восстановления срока исковой давности. Во-первых, все-таки буквальное толкование ст. 383 ГК РФ говорит о спорном материальном обязательстве (а не об обстоятельствах, препятствовавших реализации судебной защиты). Во-вторых, есть более общее соображение: ограничивая нового кредитора (ставшего истцом) в возможности ссылаться на уважительные причины пропуска срока исковой давности его правопредшественником, мы тем самым безосновательно даем дополнительное преимущество должнику в спорном материальном правоотношении. Но что изменится, если новый кредитор не вступит в дело в качестве процессуального правопреемника, а предъявит самостоятельный иск о том же предмете и по тем же основаниям к ответчику? Если исходить из сформулированной выше общей посылки о недопустимости поражения правовых последствий, которые возникли для спорного материального правоотношения в период с момента обращения в суд правопредшественника до произошедшей замены субъекта в материальном правоотношении, то можно прийти к довольно парадоксальному выводу. Дело в том, что основное правовое последствие, вызванное предъявлением иска, состоит в перерыве течения срока исковой давности. Получается, что имевший место вследствие предъявления иска истцом по первому делу перерыв привел к тому, что срок исковой давности начал заново течь для требования о защите нарушенного права нового кредитора! Это, конечно, явно несправедливо по отношению к должнику и, по сути, подрывает идейную основу самого института исковой давности: если цессия, имевшая место до возникновения судебного дела, не влияет на течение исковой давности, то почему такая же уступка права требования уже после возбуждения судебного дела влечет совсем иное последствие? Теперь рассмотрим противоположный подход к последствиям предъявления самостоятельного иска новым кредитором. Если допустить, что имевшее место предъявление иска по первому делу (делу с участием правопредшественника нового кредитора) вообще никак не повлияло на течение исковой давности для требования нового кредитора, то обнаружится очевидная почва для злоупотреблений со стороны ответчика. Касается это случаев, когда исковая давность (без учета факта предъявления иска по первому делу) истекает в промежуток между возбуждением первого судебного дела и цессией: здесь ответчик, конечно же, будет возражать против допуска в процесс правопреемника кредитора в качестве процессуального правопреемника истца, рассчитывая, что при предъявлении новым кредитором самостоятельного иска он заявит о применении исковой давности. Итак, если оба варианта неприемлемы, то следует отыскать некое промежуточное решение, которое бы учло как интерес ответчика в недопустимости безосновательного удлинения срока исковой давности, так и интерес нового кредитора в предъявлении «незадавненного» материально-правового требования. Полагаем, что такое решение обнаруживается лишь в том случае, когда для целей исчисления исковой давности по требованию, предъявленному новым кредитором, в полном объеме учитывается срок исковой давности, истекший к моменту предъявления иска правопредшественником (иска по первому делу), но не учитывается период времени с момента предъявления иска правопредшественником до момента перехода прав в спорном материальном правоотношении к новому кредитору. В итоге получается некое искусственное расщепление течения срока исковой давности: для первого судебного дела (с участием предполагаемого правопредшественника кредитора) исковая давность в обычном порядке была прервана предъявлением иска, а для второго дела предъявление иска по первому повлекло приостановление течения исковой давности, причем продолжение течения исковой давности произойдет (в отличие от классического подхода) не в силу отпадения основания для приостановления, а под воздействием совершенно самостоятельного юридического факта — перехода прав в спорном материальном правоотношении к новому кредитору. Конечно, такой подход требует корректировки соответствующих положений института приостановления течения срока исковой давности. Необходимо также дополнение общего правила о том, что перемена лиц в обязательстве не влечет изменения срока исковой давности и порядка его исчисления (ст. 201 ГК РФ), специальным правилом, относящимся к случаям предъявления самостоятельного иска новым кредитором. Обратим внимание и на то, что расщепление течения срока исковой давности требует специального правила о восстановлении срока исковой давности применительно к случаю, когда материальный правопреемник истца предъявляет самостоятельный иск. Если к моменту такого обращения за судебной защитой срок исковой давности не истек, то для оставшегося срока обстоятельства, которые по действующему законодательству могут учитываться для восстановления срока исковой давности, должны устанавливаться применительно к личности материального правопреемника (истца по второму делу), а не его правопредшественника (истца по первому делу). Наконец, необходима корректировка положений ч. 1 ст. 204 ГК РФ («если иск оставлен судом без рассмотрения, то начавшееся до предъявления иска течение срока исковой давности продолжается в общем порядке»). Выше мы сформулировали общий подход к правовым последствиям оставления искового заявления без рассмотрения (имеется в виду исковое заявление, на основании которого было возбуждено первое дело — дело по иску материального правопредшественника). Очевидно, что логика этого подхода, основанная на хронологии возникновения фактов, явившихся основанием для оставления искового заявления без рассмотрения, должна учитываться и применительно к исчислению исковой давности. Поэтому если, к примеру, производство по первому делу было окончено вынесением определения об оставлении искового заявления без рассмотрения в связи с вторичной неявкой истца (п. 9 ч. 1 ст. 148 АПК РФ, абз. 8 ст. 222 ГПК РФ), то было бы явно несправедливо не учитывать факта предъявления иска по такому делу при рассмотрении другого дела — дела с участием материального правопреемника истца. Повторимся: для института исковой давности придание правового значения факту предъявления иска материальным правопредшественником будет означать, что течение исковой давности по требованию материального правопреемника приостановлено, что период с момента предъявления иска материальным правопредшественником до момента перехода права к новому кредитору вообще не учитывается для целей исчисления срока исковой давности. Иной подход, состоящий в сохранении действия лишь общего правила ч. 1 ст. 204 ГК РФ, ставил бы защиту прав и законных интересов предъявившего самостоятельный иск нового кредитора в зависимость от процессуальной активности его материального правопредшественника: очевидно, что в большинстве случаев последний после перехода прав к иному субъекту утрачивает интерес к продолжению инициированного им судебного дела, поэтому его вторичная неявка в судебное заседание вполне объяснима. Полагаем, что такое взаимосогласование материально-правовых норм с предлагаемыми нами правилами о порядке допуска в судебное дело процессуального правопреемника, безусловно, необходимо — в противном случае неизбежно возникнут проблемы с эффективной реализацией института давностных сроков. Каковы правовые последствия имевшего место заявления ответчика о применении исковой давности в рамках первого судебного дела (дела с участием правопредшественника) для рассмотрения иска по второму судебному делу (делу с участием правопреемника)? Здесь мы должны исходить из изложенной выше идеи о том, что хронологически более позднее обращение к судебной защите предполагаемого материального правопреемника не влечет поражения тех правовых последствий, которые возникли для спорного материального правоотношения в период с момента обращения в суд правопредшественника до произошедшей замены активного субъекта в материальном правоотношении. Итак, если заявление о применении исковой давности сделано ответчиком до перехода прав в спорном правоотношении к новому кредитору, то в новом судебном деле ответчику достаточно будет лишь представить доказательства, подтверждающие факт сделанного им заявления о применении исковой давности в рамках первого судебного дела. Напротив, если такое заявление было сделано уже после состоявшегося перехода спорного материального права, то никакого значения для второго дела оно иметь не будет: ответчик и во втором деле должен заявлять о применении исковой давности. Подобным же образом следует подходить и к случаю, когда правопреемство имело место на пассивной стороне. При предъявлении самостоятельного иска к новому должнику последний может ссылаться на заявление о применении исковой давности, сделанное его правопредшественником в первом деле, только лишь в том случае, если это имело место до момента перехода спорной обязанности. В противном случае новый должник должен сделать самостоятельное заявление о применении исковой давности. В гражданском праве наряду с давностными сроками также выделяются сроки пресекательные (преклюзивные) — «сроки, с истечением которых преграждается путь, пресекается существование субъективного гражданского права» <2>. Для целей настоящего исследования необходимо рассмотреть лишь те пресекательные сроки, которые влекут прекращение обязательства исключительно в связи с непредъявлением в установленный промежуток времени конкретного иска. Например, п. 4 ст. 367 ГК РФ предусмотрено, что «поручительство прекращается по истечении указанного в договоре поручительства срока, на который оно дано. Если такой срок не установлен, оно прекращается, если кредитор в течение года со дня наступления срока исполнения обеспеченного поручительством обязательства не предъявит иска к поручителю. Когда срок исполнения основного обязательства не указан и не может быть определен или определен моментом востребования, поручительство прекращается, если кредитор не предъявит иска к поручителю в течение двух лет со дня заключения договора поручительства». ——————————— <2> Грибанов В. П. Осуществление и защита гражданских прав. М.: Статут, 2001. С. 258 — 259.
Полагаем, что, несмотря на сущностное отличие пресекательных сроков от сроков давностных, для целей настоящей работы вполне уместно использовать тот же исследовательский инструментарий, что и ранее. Итак, если место истца (ответчика) занимает новый кредитор (должник), то главное для рассматриваемой группы пресекательных сроков последствие — предъявление иска и, как следствие, снятие угрозы прекращения спорного обязательства — в полной мере распространяется на процессуального правопреемника. Однако если новый кредитор не вступит в дело в качестве процессуального правопреемника, а предъявит самостоятельный иск о том же предмете и по тем же основаниям к ответчику, то возникает ситуация, содержательно схожая с изложенной выше для давностных сроков. Если исходить из того, что на приобретателя требования последствия истечения пресекательного срока не распространяются, то это, конечно же, нарушит права должника, поскольку помимо его воли на неопределенный срок продлит жизнь спорного правоотношения. Если же, напротив, предположить, что предъявление иска материальным правопредшественником истца никоим образом на течение пресекательного срока не повлияло, то это создаст почву для злоупотреблений, поскольку ответчик будет препятствовать вступлению в дело процессуального правопреемника истца исключительно в расчете на пропуск пресекательного срока (особенно в тех случаях, когда пресекательный срок истек в период между предъявлением иска материальным правопредшественником и переходом спорного права к другому субъекту). Таким образом, и для пресекательных сроков имеет смысл исходить из искусственного расщепления их течения: для первого судебного дела (с участием предполагаемого правопредшественника кредитора) течение пресекательного срока было прервано предъявлением иска, а для второго дела предъявление иска по первому повлекло приостановление течения пресекательного срока, причем продолжение его течения будет иметь место с момента перехода прав в спорном материальном правоотношении к новому кредитору. Аналогичным образом следует поступать и в случае, когда имела место замена должника в спорном материальном правоотношении. Если материальный правопреемник должника по какой-либо причине не занял место ответчика в первом деле, то при предъявлении к нему самостоятельного иска для целей исчисления пресекательного срока следует исключать промежуток времени между предъявлением иска по первому делу и моментом перехода обязанности к новому должнику. Безусловно, легальное закрепление предлагаемого нами подхода вызовет определенные юридико-технические сложности: материальное законодательство не содержит общих положений, которые бы устанавливали правила о течении пресекательных сроков. Тем не менее согласование материально-правовых норм с предлагаемыми нами правилами о порядке допуска в судебное дело процессуального правопреемника так же необходимо, как и в случае с давностными сроками.
