(Кашников Б. Н.) («Военно-юридический журнал», 2012, N 11)
КРИТИКА СОВРЕМЕННОГО ДИСКУРСА СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЫ <*>
Б. Н. КАШНИКОВ
——————————— <*> Kashnikov B. N. Criticism of the modern discourse of just war. В работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения исследовательского проекта «Доктрина необходимой войны», поддержанного факультетом философии НИУ ВШЭ. ТЗ. 2012. N 20.
Кашников Борис Николаевич, профессор кафедры практической философии Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики», доктор философских наук.
Спор между противниками войны как метода решения конфликтов и ее сторонниками имеет давние корни в доктрине и практике. Данная статья исследует компромиссную теорию справедливой войны, которая делит войны на справедливые и несправедливые. Автор приводит критику современного дискурса справедливой войны.
Ключевые слова: справедливая война, Bellum Justum, пацифизм, милитаризм.
Dispute between the opponents of war as the method of solving of conflicts and its supporters has deep roots in doctrine and practice. This article examines compromise theory of just war, which divides wars into just and unjust ones. The author cites criticism of the modern discourse of just war.
Key word: just war, Bellum Justum, pacifism, militarism.
Дискурс морально оправданной войны существует уже более двух тысяч лет. За это время в его рамках сложились некоторые традиционные нормативные решения — теории и доктрины. Четыре классических способа нормативного отношения к войне — это пацифизм, милитаризм, реализм и теория справедливой войны. Пацифизм утверждает, что война несправедлива и прибегать к насилию нельзя ни при каких обстоятельствах. Милитаризм поет гимн войне, считая ее величайшим проявлением человеческой силы духа. Реализм утверждает, что война и справедливость просто не встречаются. Теория справедливой войны занимает более гибкую позицию. Она утверждает, что войны могут быть справедливыми и несправедливыми в зависимости от обстоятельств. Однако конкретный исторический дискурс справедливой войны никогда не соответствует идеальному типу. На него накладывают отпечаток многочисленные культурные и исторические случайности. Например, в современной России вряд ли можно всерьез говорить о пацифизме и теории справедливой войны. На современном Западе, напротив, теория справедливой войны представляет собой главное содержание дискурса. В имперской России пацифизм был более заметным и влиятельным способом решения проблемы. Парадигмы пацифизма, реализма, милитаризма и справедливой войны при ближайшем рассмотрении не так уж очевидны и постоянны. Здесь тоже возможны варианты. Так, в имперской России существовала доктрина необходимой войны, которая заметно отличалась от войны справедливой и представляет собой немалый интерес для решения современных нормативных проблем. Язык дискурса, к которому я прибегаю в настоящей статье, является не более чем инструментом решения нормативных проблем войны. Отношение между моральной теорией и ее предметом несколько иное, нежели отношение между научной теорией и ее предметом. Мораль и этика соотносятся между собой при помощи посредника. Моральный дискурс играет роль такого посредника. В настоящей статье я намерен применить метод дискурсивного анализа для решения традиционных нормативных проблем войны. Я буду исходить из того, что есть несколько культурных постоянных и культурных переменных, которые имеют значение для характеристики дискурса. К числу постоянных проблем относятся среди прочих проблема войны, справедливости и их соотношения. Переменным является конкретное решение этих проблем в рамках той или иной конкретной культуры. Я исхожу из того, что мораль является нормативным основанием права, в том числе и международного. Нормы международного права, прежде чем стать регуляторами международных отношений, в том числе и военных действий, должны обрести соответствующую опору в универсальном моральном сознании, которое не знает государственных границ. В противном случае нормы закона, даже будучи приняты в качестве государственных или международных норм права, все равно не будут работать. В настоящей статье я рассматриваю всего два дискурса справедливости войны Bellum Justum. Разумеется, их могло бы быть больше. Причина этого ограничения заключается не только в том, что моей задачей является лишь постановка проблемы. Любой из дискурсов имеет свою ограниченность, свои преимущества, свои предрассудки и свои тенденции. Дискурсы могут влиять друг на друга, именно в этом заключается наиболее сильный стимул развития. Именно здесь на помощь дискурсу приходит этическая теория и философская рефлексия. Мое рассмотрение двух дискурсов не является симметричным. Российский дискурс еще только зарождается, он интересует меня с точки зрения его тенденций роста. Западный дискурс я рассматриваю как дискурс вполне зрелый, который неизбежно будет оказывать и уже оказывает влияние на российский дискурс. Я убежден в том, что если философия и имеет смысл, то он заключается в критике предрассудков. Я хотел бы, чтобы российский дискурс Bellum Justum в своем дальнейшем развитии не повторял предрассудков, ошибок, тупиков и противоречий западного дискурса Bellum Justum.
Современный российский дискурс справедливой войны
Современный российский дискурс морально оправданной войны весьма прост. Он пока лишен уровня философской рефлексии, и потому его можно назвать протодискурсом. Проблемы войны рассматриваются главным образом политологами, которые придерживаются общего и нерефлективного реализма. Общей установкой классического реализма является утверждение, что война начинается в связи с высшими целями государства и ведется всеми доступными средствами, пока одна из сторон не одержит победу. Иными словами, господствующим убеждением российского дискурса является то, что война — это трагическое стечение обстоятельств или необходимость, имеющая отношение к безопасности государства. Война понимается главным образом, в терминах Клаузевица <1>, как продолжение политики иными средствами. Политика, в свою очередь, понимается как нечто, не имеющее отношения к морали и ее бесконечно превосходящее. Государство, как субъект политики, бесконечно превосходит по своей моральной ценности личность, субъект морали. Война, таким образом, понимается не нормативно <2>, а субъективно. ——————————— <1> Клаузевиц К. О войне. М.: Логос; Наука, 1997. <2> Нормативное понимание войны предполагает, что война — это определенный качественный уровень насилия. Например, насилие массовое и вооруженное независимо от того, кто является субъектом этого насилия. Субъективное понимание войны предполагает, что носителем войны может быть только строго определенный субъект — государство и никто другой. В книге Клаузевица «О войне» есть оба определения.
Понимание справедливости в современной России тоже не лишено специфических особенностей. Прежде всего справедливость в современной России — это язык жалобы и просьбы, с которыми обращаются к государству. Вообще в связи с какими-то неумолимыми объективными законами словоупотребления термин «справедливость», точнее, «несправедливость», оказался у нас почти вытеснен термином «беспредел», который пришел из воровского жаргона. «Беспредел» определяет положение дел в местах лишения свободы, но со временем приобрел более широкое употребление. Под «беспределом» понимается состояние, при котором «ворами в законе», которые представляют собой элиту зоны, нарушаются права основной массы рядовых зэков. Речь в этом случае не идет о морали. Речь идет о негласной норме обычая. Если мы соединим теперь вместе эти два понятия, т. е. понятие «война» и понятие «беспредел», мы получаем следующее: война — это и есть «беспредел». И то и другое представляет собой постоянную угрозу, которая витает над нашим обществом и миром в целом. «Беспредел» 90-х годов, который вплотную приблизил нас к войне всех против всех, еще свеж в памяти. Важно и то обстоятельство, что последняя серьезная война, которую вела Россия, — Великая Отечественная была войной абсолютной и тотальной. В условиях такой войны нет места для соображений справедливости и права. По этой причине любая война вообще, внешняя или внутренняя, понимается у нас как полный «беспредел», в котором тонут жалкие нормы справедливости. Современное состояние дискурса Bellum Justum напрямую вытекает из советского, коммунистического прошлого. На последнем этапе своего существования советская система отказалась от эсхатологической идеи экспорта коммунизма и перешла к традиционной идее «Москва — третий Рим», усвоив идеологию осажденной крепости. Речь о войне могла идти только как об отражении агрессии. Соображения справедливости в отношении такой войны являются излишними. Современная российская элита тоже не заинтересована в войне. Она заинтересована в освоении природных богатств и вывозе капитала. Никакая другая война, кроме как защита собственности, всерьез не рассматривается. Это еще одна причина, по которой милитаризм не является актуальным. Пацифизм неактуален по другой причине. В условиях слабости законов, отсутствия общих религиозных ценностей и невозможности социального сотрудничества наше общество представляет собой латентную форму войны каждого против каждого. Фигура пацифиста в этих условиях выглядит просто нелепо. Разумеется, российский дискурс специфичен еще и по чисто техническим причинам. У нас нет общественности и свободной прессы в западном их понимании. Несмотря на все перечисленное, я не хочу сказать, что российский дискурс чем-то хуже западного. Разнообразие и изощренность западного дискурса имеют в качестве оборотной стороны обилие ошибочных установок и минимум морального единства. Российский дискурс имеет огромный и еще не востребованный потенциал в виде русской имперской философской мысли, которая вплоть до настоящего времени составляет предмет интересов лишь историков философии. Российский дискурс имеет более высокую степень нормативного единства, нежели дискурс западный, и в этом его несомненное преимущество.
Современный западный дискурс справедливой войны
Современный западный дискурс Bellum Justum представляет собой очень сложное явление, все грани которого я не берусь описать. Моя краткая характеристика этого дискурса будет строиться по шаблону. А именно: способы решения главных проблем и основные варианты этого решения. Современный западный дискурс справедливой войны — это главным образом американский дискурс, который начался после Вьетнама, обнажившего серьезные проблемы нормативного понимания войны. Я начну с пацифизма. Пацифизм в современной Америке существует как на светском, так и на религиозном уровне. Он существует на уровне массового сознания и на уровне академическом. В Америке есть многочисленные христианские религиозные общины, которые не только придерживаются пацифизма, но и всячески пропагандируют его. Некоторые из этих общин содержат собственные университеты и издательства, а также целые институты преодоления конфликтов мирными способами. Если говорить о философском секулярном пацифизме, он представлен этическими концепциями, которые доказывают неотложность задачи полного отказа от политического насилия. Одна из таких концепций сохраняет свою популярность на протяжении десятилетий, это концепция Холмса <3>. Вообще пацифизм в Америке имеет очень давние традиции. Хочу напомнить, что пацифизм Толстого во многом складывался в дискуссии с американскими пацифистами. Тем не менее пацифизм — это все же сравнительно маргинальная позиция в Америке, которая не оказывает воздействия на политическую элиту и слабо влияет на массовое сознание. ——————————— <3> См.: Holmes, Robert. L. On War and Morality. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989.
Милитаризм в современной Америке не существует на уровне философии, как он существовал в Германии в конце XIX века. Он практически не существует как самостоятельная философская, идеологическая или политическая доктрина. Он существует как некий навязчивый мотив идеологических дебатов и как постоянное направление усилий определенной части политической элиты. Огромный военно-промышленный комплекс, который теперь приобрел еще и такую мощную составляющую, как частные военные компании, заинтересован в постоянных военных конфликтах, что исподволь рождает потаенное желание многих политиков придавать войне положительные моральные качества. Этот стыдливый милитаризм присутствует весьма заметно. Некоторые авторы полагают, что американская общественность не может устоять перед соблазном победоносных войн. Ветеран вьетнамской войны, автор многих книг и страстный противник милитаризма Эндрю Бацевич пишет: «Современный американский милитаризм — это результат работы нескольких отчаянных групп, которые имеют между собой мало общего, кроме желания пересмотреть предположительно негативные для себя последствия шестидесятых годов. Военные, стремящиеся реабилитировать свою профессию; интеллектуалы, опасающиеся, что падение уверенности внутри страны послужит утверждению тоталитаризма за ее пределами; религиозные лидеры, смущенные падением традиционных моральных ценностей; стратегические аналитики, борющиеся с последствиями унизительного поражения, которое подорвало их кредитоспособность; доморощенные политики; поставщики поп-культуры, стремящиеся к барышам; все они уже к началу 1980-х увидели в усилении военной мощи очевидный способ решения многих своих проблем» <4>. ——————————— <4> Bacevich Andrew J. The New American Militarism. How Americans are Seduced by War. Oxford: Oxford University Press, 2005. P. 6.
Реализм представлен в виде стройной политической и философской доктрины и имеет множество направлений. Примерно до конца 60-х годов он господствовал практически безраздельно. Да и сейчас составляет господствующее убеждение действующих политиков внешнеполитического ведомства. Я бы выделил здесь следующие направления: пессимистический реализм Нибура (Niebuhr), трагический реализм Моргентау (Morgenthau), позитивистский реализм Уолтца (Waltz). В силу целого ряда причин современный реализм оказался в теоретическом тупике и запутался в собственных противоречиях. Я полагаю, что главным из этих противоречий была теоретическая невозможность воздерживаться от нормативных суждений о войне и насилии. Мы просто не можем решать проблему войны, минуя мораль, нравственное сознание и моральное действие. Теория справедливой войны, которая стала формироваться в начале 70-х годов, была воспринята как долгожданный выход из тупика реализма. Теория справедливой войны представляет собой современный римэйк таких известных философских и юридических концепций справедливой войны, как эсхатологическая концепция Августина Блаженного и легалистская концепция Гуго Гроция. Ее основоположником в современных условиях в Америке является Майкл Уольцер (Walzer). Эта теория фактически заняла центральное положение в рамках современного дискурса Bellum Justum, и по этой причине речь далее пойдет именно о ней, как главном и основном содержании современного американского дискурса справедливой войны. Теория справедливой войны представляет собой центр и основной нерв всего западного дискурса Bellum Justum, и именно в ней сосредоточены все его противоречия и предрассудки. Теория справедливой войны состоит из двух независимых частей: справедливость в войне (Jus in Bello) и справедливость войны (Jus ad Bellum), каждая из которых представлена своими принципами. Главный смысл Jus in Bello состоит в постулировании принципов, при соблюдении которых война становится относительно справедливым делом. Главный смысл этих принципов — война должна вестись достойно. То есть солдаты должны по мере возможности соблюдать права гражданских лиц и относиться к противнику с рыцарским благородством. А также избегать чрезмерного применения силы. Эти принципы лежат в основании современного гуманитарного права войны, как Женевского, так и Гаагского. Принципы Jus ad Bellum определяют условия, при которых война может начаться как таковая. То есть условия, при которых было бы справедливо начать войну. К этим принципам относятся правое дело, законная власть, добрые намерения, разумная вероятность успеха, крайнее средство и пропорциональность. Проблема заключается в том, что эти две группы принципов не просто различны, а диаметрально противоположны. Они принадлежат разным системам моральных координат и имеют различные нормативные основания. Принципы Jus in Bello представляют собой наследие милитаризма. В их основе лежит героическая романтизация войны и братства воинов. Эти принципы делают войну привлекательной. Чем лучше они соблюдаются, тем менее вероятным становится мир. Другая часть теории справедливой войны — принципы Jus ad Bellum имеют совершенно иной нормативный источник. А именно ненависть к войне и желание ее прекращения. Но в отличие от пацифизма теория справедливой войны хочет прекратить войну насилием, т. е. войной же. Иными словами, насилие может быть остановлено только встречным насилием. Добро может и должно бороться со злом его же методами, т. е. при помощи силы. Принципы Jus ad Bellum ничего не говорят о способах ведения войны. Более того, можно предположить, что, раз уж она началась, она должна закончиться как можно быстрее, и все средства для этого хороши. Ужас последствий войны может быть средством воздержания от ее применения. Но милитаристическая идея рыцарской войны, выраженная в принципах Jus in Bello, имеет еще одно существенное проявление как продолжение его достоинств. А именно доктрину «двойного эффекта» или «сопутствующего вреда». Смысл этой доктрины можно выразить следующим образом. Неизбежные жертвы среди гражданского населения и всякий иной вред, причиняемый войной, не могут вменяться в вину комбатантам, если только этот вред не был произведен в результате их сознательных усилий. Иными словами, вина комбатантов может заключаться только в сознательном принесении вреда гражданским лицам и невоенным объектам. Если же то и другое происходит невольно, как неизбежное зло, никакой вины нет, даже если жертвы предсказуемы и неизбежны. В условиях современных войн и применения современного оружия (например, ядерного) двойной эффект приобретает такой характер, что «сопутствующий вред» многократно перекрывает иллюзорную пользу от ничтожной военной операции. В своем недавнем исследовании Тирман приводит факты, которые свидетельствуют о неуклонном росте потерь среди невинного гражданского населения относительно потерь военных нападающей стороны. В Ираке это соотношение достигает уровня 1:200. То есть, если погибает один американский солдат в Ираке, 200 человек гражданского населения уже погибли <5>. Современная военная наука и вооружение позволяют значительно снизить уровень потерь среди военных, но не среди гражданских лиц. В условиях современной асимметричной войны, особенно с применением оружия массового уничтожения, принципы Jus in Bello, видимо, начинают терять свой смысл. Современные войны давно уже не напоминают рыцарские турниры. Современные асимметричные войны не напоминают их тем более. То обстоятельство, что все большее число невинных людей погибают в современных войнах без всякой к ним ненависти, а только в результате досадного стечения обстоятельств, вряд ли может служить оправданием насилия. ——————————— <5> Tirman John. The Deaths of Others. The Fate of Civilians in American Wars. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 3 — 12.
Однако противоречия теории справедливой войны этим не заканчиваются. Рассмотрим теперь нормативные основания второй части этой теории, принципов Jus ad Bellum. Эти принципы также имеют различные ценностные основания, следовательно, могут вести к различным действиям. Для того чтобы выявить характер этих оснований, я применю три указанных критерия. А именно: определение войны, определение справедливости и определение связи между ними. При ближайшем рассмотрении можно легко убедиться в том, что в недрах теории Jus ad Bellum уживаются два принципиально различных понимания войны <6>. Различные теории Jus ad Bellum исходят из различной инструментальной ценности войны. Существуют два различных понимания нормативной ценности насилия. С точки зрения одной группы теорий, война и насилие выступают в качестве необходимого средства достижения мира, причем мира справедливого, в условиях которого война уже не состоится. Речь идет о «последнем, решительном бое». Мир, который таким образом восторжествует, может быть разным, но это в любом случае означает торжество некоторой общей идеи, будь то христианство, ислам, коммунизм, фашизм или либерализм. Мы победим войну по той причине, что не за что будет более воевать. Высшая ценность восторжествовала, люди стали братьями и возлюбили друг друга. ——————————— <6> Я буду понимать войну как массовое и организованное насилие, которое не обязательно имеет политический характер. Такое определение тоже содержится в работе Клаузевица «О войне».
В основе этой парадигмы преодоления войны и достижения справедливого мира при помощи насилия лежит концепция основоположника теории справедливой войны — Августина. Именно эта идея направляла крестовые походы, именно она лежит в основании идеологии Аль-Каиды. Именно она определила либеральный крестовый поход современного западного мира против Ирака и Афганистана. Назовем это «войной крестоносца». Другая и почти противоположная парадигма насилия связана с иной идеей. В мире, где царит насилие, прибегать к насилию все же необходимо. Но это может быть только минимальное насилие в целях самообороны. Не более того. В этом, видимо, и заключался идеал Вечного Мира Канта. Кант не был пацифистом, но его представление о справедливой войне заключалось в минимальном и сдержанном насилии, которое достаточно для предотвращения агрессии. Назовем эту позицию «войной пацифиста» <7>. ——————————— <7> Разумеется, речь не идет о пацифизме в строгом смысле этого слова, но лишь о минимальном насилии.
Обратимся теперь к нашему второму критерию — представлению о справедливости. Что же именно понимают под справедливостью теории справедливой войны? Аристотель говорит о существовании двух видов справедливости, которые сохраняют свою значимость вплоть до настоящего времени <8>. Это общая и частная справедливость, различие между которыми объясняет многие культурные противоречия западной цивилизации. Под общей справедливостью следует понимать общий моральный смысл всего общественного устройства, совокупность предельных принципов социального строения, высшую легитимацию общественных институтов. «Общая справедливость отвечает на вопросы о предназначении и смысле совместного, объединенного, социально упорядоченного существования в обществе и государстве» <9>. Формулировка общей справедливости всегда содержится во всякой серьезной системе политической и моральной философии, при этом данное понятие может даже и не называться справедливостью — но общим законом, смыслом, добром, целью и т. д. ——————————— <8> См.: Аристотель. Никомахова Этика. Гл. 5. <9> Гусейнов А. А. Справедливость // Этика: Энциклопедический словарь. М.: Гардарики, 2001. С. 457.
Под частной справедливостью следует понимать «нравственно санкционированную соразмерность» в распределении благ и зол, их взаимном обмене и воздаянии за проявление субъектами тех или иных свойств в обществе <10>. Торжество частной справедливости на уровне международных отношений означает такое положение дел, при котором никто не навязывает другому никаких идей и ценностей. ——————————— <10> Там же.
Для нас важно то, что это различие представлений о справедливости влечет за собой и различные действия. Идеал общей справедливости — это эсхатологический идеал, требующий достижения единого христианского мира, коммунизма или либерализма. Требования частной справедливости куда более скромные. Частная справедливость заключается лишь в создании приемлемых для всех норм взаимодействия в плане распределения и воздаяния в целях обеспечения условий кооперации. Это может быть как кооперация в рамках национального сообщества, так и кооперация государств в рамках международного права. Как мы видим, современная теория справедливости не проводит различия между возможными концепциями справедливости в рамках одной и той же теории, но это различные концепции, и различие между ними легко может разрушить нормативное единство моральной теории. Именно это и имеет место. Теория справедливой войны легко манипулирует представлениями о справедливости. В одном случае это общая справедливость, в другом — это частная справедливость. Это существенное различие, которое влечет за собой существенные последствия. Парадигма общей справедливости — это парадигма все того же Августина. Справедливость может заключаться только в достижении общего и единого для всех справедливого и вечного состояния торжества христианских ценностей. Но в качестве таковых могут быть представлены и любые другие ценности. Прямо противоположная парадигма была провозглашена Гуго Гроцием и знаменовала собой начало международного права, как единства различных государств, которые не вмешиваются во внутренние дела друг друга, соблюдают общие нормы международного права, а в случае невозможности договориться решают конфликт при помощи ограниченной войны. Пожалуй, последним из бескомпромиссных защитников такого понимания международной справедливости был Карл Шмитт, один из самых резких критиков современной теории справедливой войны <11>. ——————————— <11> См., например: Шмитт Карл. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. Смысл и фиаско одного политического символа. СПб.: Владимир Даль, 2006.
Соединяя теперь представления о войне и справедливости, мы можем убедиться в том, что теория справедливой войны исходит из принципиально различных и даже противоположных представлений о справедливой войне, которые задают принципиально различные ценностные и прагматические измерения теории. Говорить о единстве теории в этих условиях не приходится. Теория справедливой войны может одновременно выступать как в качестве оправдания крестового похода, так и в качестве запрета на излишнее насилие, выходящее за минимальные рамки, описанные международным правом. Одна и та же война может быть оценена диаметрально противоположным образом в противоположных парадигмах «войны крестоносца» и «войны пацифиста». Так, война НАТО против Югославии в 1999 г. получила две прямо противоположные морально-юридические оценки <12>. Причина этого различия заключается в принципиальном различии ценностей, которые могут скрываться за одной и той же теорией. Это ценности крестоносца и пацифиста. Первый использует теорию справедливой войны, чтобы навязать миру свои ценности. Второй прибегает к справедливой войне, чтобы защитить ценности международного права и невмешательства во внутренние дела друг друга, а заодно и свое государство от агрессии, чем бы она ни мотивировалась. ——————————— <12> См., например: Нравственные ограничения войны. Проблемы и примеры: Монография. М.: Гардарики, 2002. Главы 11 и 12 имеют одно и то же название «Вмешательство НАТО в косовский кризис», но дают прямо противоположные оценки, по той именно причине, что их авторы исходят из различного понимания войны и справедливости. В одном случае это «война крестоносца», в другом — «война пацифиста».
В большинстве же случаев ценностный раскол теории справедливой войны происходит даже в рамках теории одного и того же автора. Это верно по отношению практически ко всем крупным теоретикам справедливой войны. За неимением места и времени я остановлюсь только на одном примере. А именно на теории справедливой войны основоположника этой теории — Майкла Уолцера <13>. В своем классическом произведении Уолцер развил свою известную концепцию высшей опасности, которая позволяет отбрасывать обычные ограничения как принципов Jus ad Bellum, так и принципов Jus in Bello и переходить в случае необходимости непосредственно к тому, что Клаузевиц называл абсолютной войной <14>. То есть к войне, не знающей никаких ограничений, поскольку речь идет о высших ценностях. Так, по мнению Уолцера, ковровые бомбардировки гражданских объектов Германии во время Второй мировой войны, которые часто не имели никакого военного смысла, были оправданны по той причине, что «нацизм представлял собой высшую угрозу для всего, что было ценного в нашей жизни, идеология и практика подавления столь убийственная, столь разрушительная, даже для тех, кто мог бы уцелеть, что последствия его окончательной победы были буквально выше оценки, неизмеримое зло» <15>. ——————————— <13> Walzer Michael. Just and Unjust Wars, 3rd edn. New York: Basic Books, 2000. P. 323 — 327. <14> Клаузевиц считал, что абсолютная война — это абстракция, которая практически невозможна. <15> Walzer. P. 245.
Проблема заключается в том, что критерий для определения этого высшего зла остается весьма размытым. Вместо нацизма здесь можно поставить все что угодно. Точно так же, как и автором подобного послания, может быть кто угодно. Так, с точки зрения Бен-Ладена подобную угрозу несут в себе США, поскольку зло размещения американских военных баз на земле Пророка, а также зло существования Израиля составляют неизмеримое зло, цена предотвращения которого никогда не может быть слишком высокой. Вот почему теория справедливой войны, которая сохраняет неопределенность в плане ценностного определения войны, справедливости и справедливой войны, приобретает двусмысленность. Возможно, именно это обстоятельство и делает теорию привлекательной в глазах действующих политиков. Каждый может найти в ней именно то, что хочет. Теория может оправдать крестовый поход, ценности милитаризма, стремление к миру, а также необходимую оборону и сдерживание агрессии. Современная информационная война нашла в этой теории необходимую опору и поддержку. Но подобная всеядность, привлекательная для политиков, вряд ли может помочь морали. Разумеется, теория может быть усовершенствована, но за счет серьезной реконструкции, которая позволит внести уточнения и дополнения в ее понятийный аппарат. Мне представляются возможными как минимум следующие меры. Это отказ от принципов Jus in Bello, как принципов, чуждых единству теории. Это отказ от концепции справедливости, как концепции принципиально противоречивой в рамках войны и военных действий и отказ от нормативного оправдания насилия в виде концепции «двойного эффекта». Результатом подобных видоизменений будет принципиально иная теория морально необходимой войны. Интенсивный поиск такой усовершенствованной теории западной философской и юридической мысли действительно ведется. Мне представляется, что российский дискурс мог бы развиваться в том же направлении, учитывая глубокие идеи доктрины необходимой войны русского философа Ивана Ильина.
