«Теория справедливой войны» как война и справедливость глобального мира

(Кашников Б. Н.) («Военно-юридический журнал», 2014, N 3)

«ТЕОРИЯ СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЫ» КАК ВОЙНА И СПРАВЕДЛИВОСТЬ ГЛОБАЛЬНОГО МИРА <*>

Б. Н. КАШНИКОВ

——————————— <*> Настоящая статья подготовлена в рамках гранта научного фонда НИУ ВШЭ 2013 г. N 12-01-0138 «Создание общей этической теории нравственных исключений (война и бизнес)».

Кашников Борис Николаевич, профессор кафедры практической философии Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики», доктор философских наук.

Современная теория справедливой войны являет собой главный источник политических озарений и принятия решений в вопросах войны и мира на Западе. Теория представляет собой дальнейшее развитие общей идеи нормативно ограниченной войны и в этом качестве одно из четырех возможных нормативных отношений к войне (пацифизм, милитаризм, теория справедливой войны и реализм). Я утверждаю, что в результате некоторых последних изменений эта теория в возрастающей степени проявляет неспособность служить в качестве барьера для глобального насилия. Напротив, эта теория способствует глобальному насилию и прокладывает дорогу для абсолютной войны.

Ключевые слова: война, справедливость, насилие, теория справедливой войны, реализм, пацифизм, милитаризм, международное право.

«Just War Theory» as war and theory for the global world B. N. Kashnikov

The contemporary Just War Theory is the major source of political inspirations and decision makings in the matters of War and Peace in the West. The theory constitutes the further development of the general idea of the normatively restricted war and as such one of the four possible normative attitudes to war (pacifism, militarism, just war theory and realism). I claim that due to some latest developments the Theory proves to be incapable to meet the demands of the reduction of the global violence. On the contrary, the theory perpetuates global violence and paves the way to the absolute war.

Key words: war, justice, violence, Just War Theory, realism, pacifism, militarism, international law.

Введение

Теория справедливой войны представляет собой бурно развивающуюся междисциплинарную теорию философии, этики, экономики, политики, международного и военного права, которая оказывает все возрастающее влияние на ход мировой политики и принятие решений по вопросам войны и мира <1>. При этом следует различать теорию справедливой войны от доктрины или идеи ограниченной войны. Доктрина ограниченной войны — это не более чем идея нормативного ограничения войны и одно из возможных нормативных отношений к войне, которое существует наряду с пацифизмом, реализмом и милитаризмом. В отличие от пацифизма, который отрицает войну как таковую, доктрина справедливой войны настаивает на возможности войны при определенных условиях. В отличие от милитаризма, который поет гимн войне, доктрина ограниченной войны настаивает, как и пацифизм, что война — это зло, хотя иногда и меньшее зло. В отличие от реализма, который рассматривает войну как трагическую необходимость, выходящую за рамки моральной оценки, доктрина ограниченной войны утверждает, что мораль может и должна вмешиваться в вопросы войны и мира. Одно из характерных заблуждений современного, в особенности российского, человека — это представление, что война не может иметь ничего общего с моральными ограничениями. Истоки этого заблуждения понятны — это опыт тотальной войны XX в. В действительности подобная война является скорее исключением, чем правилом, но даже и она не была совершенно лишена моральных ограничений. ——————————— <1> Основные положения теории справедливой войны на русском языке были изложены в книге: Нравственные ограничения войны: проблемы и примеры / Под ред. Б. Коппитерса, Н. Фоушина, Р. Апресяна. М.: Гардарики, 2002. Теория справедливой войны состоит из двух независимых частей: справедливость в войне (Jus in Bello) и справедливость войны (Jus ad Bellum), каждая из которых представлена своими принципами. Главный смысл Jus in Bello состоит в постулировании принципов, при соблюдении которых война становится относительно справедливым делом. Эти принципы лежат в основании современного гуманитарного права войны, как Женевского, так и Гаагского. Принципы Jus ad Bellum определяют условия, при которых война может начаться как таковая. То есть условия, при которых было бы справедливо начать войну. К этим принципам относятся правое дело, законная власть, добрые намерения, разумная вероятность успеха, крайнее средство и пропорциональность. См. также мою статью в Военно-юридическом журнале N 11 за 2012 г. «Критика современного дискурса справедливой войны».

В действительности война почти всегда ведется по определенным правилам и для достижения целей, которые представляются нравственно значимыми. Война абсолютная, т. е. не знающая никаких ограничений, являет собой скорее абстракцию, наподобие идеального газа. Любая конкретная война может стремиться к этому состоянию, но практически никогда его не достигает, иное означало бы также выход за пределы политического, переход в состояние «войны всех против всех». Даже терроризм и геноцид как иные разновидности политического насилия, как правило, не лишены некоторого морального фундамента. Принципиально важным является вопрос: кто, что и как определяют нормативные рамки той или иной войны в рамках той или иной цивилизации и культуры. Ни реализм, ни даже милитаризм не имеют ничего против идеи ограниченной войны как таковой. Милитарист любит войну и наслаждается войной. Именно по этой причине он требует, чтобы она велась по строгим правилам чести и приличия. Реалист не любит войну, считает ее трагической неизбежностью, но не имеет ничего против международного права и норм ведения войны, если они соблюдаются и противником <2>. Пожалуй, только пацифист выступает как противник идеи ограничения войны, поскольку, по выражению Будды, «дерьмо, даже если его и мало, все равно воняет». Пожалуй, будет даже лучше, если война станет абсолютной, люди скорее возненавидят войну и насилие как таковые <3>. ——————————— <2> Наиболее полная и последовательная концепция современного реализма была изложена в работах Моргентау (см.: Morgenthau H. Politics among nations. ed. N. Y.: Knopf, 1973). Это т. н. трагический реализм, который отличается от грубого реализма политиков. Это направление связывает войну не с эгоизмом и слабоумием политиков (что тоже не редкость), но с трагическим непониманием мотивов другой стороны. Трагический реализм тем самым выражает сомнение в проекте «Вечного мира» Канта. <3> Наиболее полное изложение современного пацифизма см.: Holmes R. On war and morality. Princeton (N. J.): Princeton Univ. press, 1989.

Теоретическое оформление доктрина справедливой войны впервые получила в трудах Августина и была далее развита в работах Фомы Аквинского. Этот этап имел свои характерные особенности, главными из которых следует считать концепцию естественного права, эсхатологическую идею достижения совершенного общественного состояния и необходимость священной войны. Именно это последнее и было, собственно, справедливым. Наиболее справедливой войной являлся крестовый поход против неверных. Очень похожее понимание справедливой войны имелось в рамках ислама, и именно оно вновь заявило о себе посредством исламского терроризма. Второй этап теоретического оформления этой доктрины следует связывать с усилиями Гуго Гроция по созданию свободной от религиозной догматики системы международного права. Система Гуго Гроция опиралась на секуляризированную идею естественного права, но была свободна как от эсхатологии, так и от идеи священной войны <4>. Именно эту идею развивал впоследствии Иммануил Кант, но уже не на основе теории естественного права, а посредством собственной концепции практического разума. Кант полагал, что каждый разумный индивид может поступать свободно и в то же время в соответствии с моральным законом. Тот же самый моральный закон может быть применен и к сфере политики, в т. ч. к войне. Кант избегал не только эсхатологии и доктрины священной войны, но даже и термина «справедливая война», полагая, что ограничение войны должно быть основано не на морали, а на праве. Обращение к языку морали в отношениях суверенных государств неуместно, поскольку моральные понятия вроде справедливости могут превращаться в дискриминационный ярлык и вести к усилению вражды. Отношения суверенных государств должны были напоминать отношения уважающих друг друга субъектов, которые моральны по определению. Между государствами возможны конфликты, которые разрешаются войной, но эта война скорее напоминает дуэль. Она ведется по правилам приличия и является ограниченной уже в силу того, что стороны не предполагают таких целей, как полное уничтожение суверенитета или геноцид. В перспективе такая война и такое международное право предполагали тот самый «вечный мир», о котором впоследствии писал Кант в своем трактате <5>. Кант был равнодушен к другой стороне доктрины ограниченной войны, а именно Jus in Bello, полагая, видимо, что усилия по смягчению ужасов войны могут иметь своим следствием только ее сохранение. Наоборот, ужаснувшись последствиям войны, человечество сможет отказаться от нее навсегда. ——————————— <4> О развитии идеи международного права как идеи ограниченной войны см.: Classics of International law / Ed. by J. Scott. Washington (D. C.): Carnegie Inst., 1917. <5> Кант И. К вечному миру. М.: Московский рабочий, 2008.

Другая сторона идеи ограниченной войны развивалась юристами и гуманистами независимо от философской части и Jus ad Bellum. Начало этому параллельному процессу было положено швейцарским юристом Жаном-Анри Дюнаном, который 24 июня 1859 г. стал свидетелем ужасающих последствий битвы французской и австрийской армий при Сольферино. Сотни тысяч раненых, согласно обычной практике, были просто брошены на поле боя. Усилия Дюнана и его единомышленников во всем мире привели к постепенному оформлению Гаагского и Женевского гуманитарного права и созданию Международного комитета Красного Креста. Нормы гуманитарного ведения войны до того времени были только обычной практикой, которой более или менее придерживались просвещенные государства. Теперь эти нормы были перенесены на бумагу и приобрели характер законов международного гуманитарного права. Наиболее важными из этой системы норм следует считать Четвертую Гаагскую конвенцию 1907 г. и Женевские конвенции 1929 и 1949 гг. Следует отметить, что Дюнан и его сторонники были противниками идеи справедливой войны, считая ее пережитком средневекового варварства.

Теория справедливой войны

Теория справедливой войны, о которой повествуется в настоящей статье, представляет собой третий этап теоретического оформления доктрины ограниченной войны. Как и всякая теория, теория справедливой войны предполагает систематическое объяснение мира. Как всякая моральная теория, теория справедливой войны предполагает нормативное решение сложных проблем войны и мира. Современная теория справедливой войны сформировалась в 60-х гг. XX в. в США как попытка философской рефлексии относительного морального опыта поражения этой страны во Вьетнаме. Ее основоположником является Майкл Уольцер <6>, который изложил основные положения теории в своей широко известной книге под названием «Справедливые и несправедливые войны». Теория справедливой войны имеет и свое издание. Это журнал, издаваемый Норвежской военной академией под названием «The Journal of Military Ethics». В настоящее время именно эта теория является господствующей и доминирующей в вопросах войны и мира на Западе. Первый этап в развитии идеи ограниченной войны относился к домодерну, второй — к модерну. Третий этап, собственно теория справедливой войны, принадлежит постмодерну, что не может не накладывать свой отпечаток. Постмодерн представляет собой причудливое и противоречивое сочетание характерных признаков общественного состояния, предшествовавшего модерну, и некоторых принципиально новых общественных явлений, которые еще не могут быть достаточно объяснены. ——————————— <6> Walzer M. Just and unjust wars. 3rd ed. N. Y.: Basic books, 2000. Наиболее современное развитие этой традиции см.: Orend B. The morality of war Peterborough: Broadview, 2006. См. также обзор этой традиции с древнейших времен до наших дней: Johnson J. The just war: tradition and the restraint of war. Princeton (N. J.): Princeton Univ. press, 1981.

Задачей настоящей статьи является оценка этой теории с точки зрения моральной значимости и этических последствий, которые она может нести в себе. В современных условиях теория справедливой войны — это не просто теория и даже не просто моральная теория. Это моральная теория, которая обосновывает принципиально иное моральное состояние человечества в рамках глобального мира. Она представляет собой, как мне представляется, своего рода «билет в совершенное общественное состояние».

Война

Классическое определение войны было дано Клаузевицем и содержит в себе идею противоборства двух и более суверенных государств, каждое из которых стремится навязать свою волю противнику <7>. Между тем, с точки зрения современных условий, это слишком абстрактное и не совсем точное определение. Клаузевиц исходил из опыта конкретных войн XIX в., которые не предполагали ни террора, ни геноцида и велись суверенными государствами в соответствии с общепринятыми нормами. Сам Клаузевиц, попав в плен к французам, был отпущен под обещание не принимать участия в дальнейших сражениях. Такое понимание войны, из которого исходит, в частности, и теория справедливой войны, является только отчасти верным и слишком абстрактным. В настоящее время существует множество различных классификаций и пониманий войны. Многие авторы претендуют на преодоление авторитета Клаузевица. Многие из новых войн весьма далеки от классического определения. В современных войнах речь может не идти о навязывании воли, речь может не идти и о противнике как суверенном государстве, да и само состояние войны может почти не отличаться от состояния мира. Как только мы начинаем наполнять абстракцию войны более или менее конкретным содержанием, теория справедливой войны начинает давать сбои и обнаруживать свою несостоятельность. В особенности это связано с неспособностью теории справедливой войны понимать природу современной войны как разновидности массового политического насилия <8>. Практически любые проявления массового насилия, исследования которого можно обнаружить в работах Шмитта, Арендт, Фанона, Бенжамина или Асмана, позволяют усомниться в актуальности общего понимания войны по Клаузевицу. Террор, геноцид, холодная война и даже освободительная борьба вряд ли могут быть названы войной в прежнем смысле этого слова. Тем не менее все они являются формами политического насилия. Уже по этой причине актуальность акцента на войне как только одной и не самой важной форме политического насилия вызывает сомнения. ——————————— <7> Клаузевиц К. фон. О войне. М.: Госвоениздат, 1934. <8> Bernstein R. J. Violence: thinking without banisters. Cambridge: Polity press, 2013.

Мы можем обратиться для примера к известной классификации Шмитта, преимущество которой заключается в том, что он развивал его на основе представления о войне самого Клаузевица <9>. Клаузевицу было известно о партизанской войне, и он предполагал опасность превращения войны в войну абсолютную <10>. Однако он был склонен рассматривать первое как временное и несущественное отклонение от общего правила, а второе — как потенциальную опасность, которая никогда не может реализоваться. Иное означало бы выход за пределы политического и переход к состоянию войны «каждого против каждого». Согласно Шмитту, война, которую имеет в виду Клаузевиц, есть лишь одна из трех возможных форм насилия, вызываемых враждой. Следует различать три степени такой вражды, а именно: вражда конвенциональная, реальная и абсолютная. Соответственно, мы можем говорить и о трех видах войны, или точнее, массового насилия: конвенциональная, реальная и абсолютная. Конвенциальная война — это традиционная война суверенных государств, которые, несмотря на войну, связаны обоюдными обязательствами и рассматривают войну лишь как способ разрешения конфликта (продолжение политики иными средствами). Конвенциональная война возможна лишь при наличии некоторых условий. Поражение в войне, хотя и неприятно, но не смертельно. Например, к противнику отойдет участок спорной территории. Такая война действительно начиналась и велась в границах права и добросовестности. ——————————— <9> Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. <10> Шмитт К. Теория партизана. М.: Праксис, 2007.

Партизанская война, с которой французы столкнулись в Испании и России, уже поставила под сомнение возможность конвенциальной войны. «Дубина народной войны», по выражению Л. Н. Толстого, «не спрашивает ничьих вкусов и правил». Вражда, которую испытывали к французам партизаны и даже князь Андрей Болконский, была враждой реальной, хотя еще не абсолютной. Она требовала всего лишь выдворения врага за пределы страны, и как только это осуществилось, сменилась на милосердие к побежденным. Наивно было бы требовать от партизана соблюдения норм и правил справедливости войны или в войне. Его дело настолько правое, что никакие иные принципы и нормы более не требуются для обоснования борьбы. Еще менее теория справедливой войны может быть применима там, где заявляет о себе абсолютная вражда. Абсолютная вражда отказывает противнику даже в принадлежности к роду человеческому. Террор против гражданского населения становится в этом случае естественным и очевидным средством. Такова была война фашистской Германии против России, таковой была бомбардировка английской авиацией гражданского населения Дрездена в 1945 г., и таковой была террористическая атака радикальных исламистов на США 11 сентября 2001 г. Ни в одном из этих случаев нормы и принципы справедливой войны просто не работают и работать не могут <11>. ——————————— <11> Я полагаю также, что концепт войны теории справедливой войны не выдерживает также столкновения и с другими глубокими концепциями насилия, которые можно обнаружить в работах Ханны Арендт, Вальтера Бенжамина, Франца Фанона и Яна Асмана. Объем настоящей статьи не позволяет мне подробно рассмотреть этот вопрос.

1. Проблема заключается в том, что в современном мире эта тенденция еще более усиливается. Конвенциональная война практически более невозможна в силу следующих причин: 2. В армии более нет аристократической элиты. Трудно ожидать соблюдения профессионального кодекса чести не только от террориста, партизана, но даже и от современного призывника или профессионального офицера. Еще менее этого можно ожидать от наемника. Современные войны — это главным образом ассиметричные войны. Это означает, что противники бывают, как правило, несопоставимы по своим военным, экономическим и политическим возможностям. Заведомо более слабая сторона всегда возмещает недостаток военных и иных возможностей за счет крайней неразборчивости в средствах, прибегая, например, к террору. Более того, террор может быть морально оправдан при определенных условиях <12>. Соблюдение норм и правил справедливой войны, на которых настаивает теория справедливой войны, может означать только то, что более слабая сторона фактически признает свое поражение. Нормы и правила войны — это роскошь, которую может позволить себе только сильный. Но даже и сильный в современных условиях, как правило, следует этим нормам не из моральных соображений, но потому, что это выгодно. Это выгодно по следующим причинам: ——————————— <12> Кашников Б. Н. Пацифизм, необходимая война и террор: три доктрины русской философско-этической мысли // Военно-юридический журнал. 2012. N 12.

1) в целях создания соответствующего идеологического фона; 2) в целях привлечения дополнительных союзников; 3) в целях обеспечения симпатий местного населения; 4) в целях поддержания благоприятной моральной атмосферы в своей собственной армии; 5) в случае необходимости любой из принципов справедливой войны может быть нарушен, и никто не понесет за это наказание <13>. ——————————— <13> Величайшим военным преступником всех времен и народов является Генри Киссинджер, государственный секретарь США времен войны во Вьетнаме, однако никому и в голову никогда не пришло призвать его к уголовной ответственности.

Разумеется, нормы и принципы справедливой войны могут сохранять свою силу как инструмент критики, даже если они и не очень эффективны с точки зрения действительной регулятивной силы. Но даже и это их применение становится сомнительным, учитывая новейшие тенденции и формы войны. Более того, теория справедливой войны в условиях новых форм войны начинает играть прямо противоположную роль, а именно выступать в качестве оправдания и усиления насилия. В качестве таковых форм я имею в виду т. н. войну с террором и гуманитарную интервенцию.

Война с террором

Война с террором, которая началась 11 сентября 2001 г., представляет собой странную войну с понятием, в которой не может быть победителя, но зато война может быть и обязательно становится перманентной. Собственно, термин «террор» остается принципиально неопределенным и зависит от того, кто именно определяет его значение. США вполне могут быть признаны наибольшей террористической силой <14>. Росс в своем исследовании о склонности современной демократии к насилию отмечает: «Война с террором формулируется как потенциально бесконечная борьба против бесконечно растянутого противника, который проникает через все границы и может населять любые сферы. Новая борьба существенно милитаризована, суверенитет отдельных государств менее важен по сравнению с координированной и интегрированной системой «безопасности». Эта система может быть централизована в Соединенных Штатах, но при этом предполагает создание планетарной системы безопасности, которая охватывает все отдельные страны» <15>. В интересах этой бесконечной войны с неопределенным противником могут быть нарушены не только все известные нормы международного права, но и принципы Jus in Bello. Теория справедливой войны в лице большинства своих теоретиков склонна оправдывать пытки, применение дронов, нелегитимное тюремное заключение и направленные убийства без суда и следствия, которые широко применяются для этих целей <16>. Разумеется, есть и те, кто не разделяет эту точку зрения. Я не вижу большого смысла в теории справедливости, которая в одинаковой степени позволяет оправдывать как пытки, так и их запрещение. Как убийства без суда и следствия, так и запрет на эти убийства. Как отказ от норм международного права, так и следование этим нормам, если только это представляется выгодным. Разумеется, этический дискурс возможен на любую из этих тем, но нормативная доктрина должна иметь определенное ядро. Тем более что международное и даже внутренне право США занимает вполне определенную позицию по отношению к возможности применения пыток <17>. Как отмечает Канн в своем исследовании о современных пытках, Соединенные Штаты не только подписали Конвенцию против пыток, но и имеют внутреннее законодательство, которое недвусмысленно запрещает любые пытки <18>. Пытки и террор представляют собой обоюдные формы насилия, определенную систему политических смыслов таким образом, что одно усиливает другое, и вырваться из этого круга уже не представляется возможным. Это взаимодействие обеспечивает сохранение и поддержание перманентной войны. То обстоятельство, что в современных условиях государственное насилие вновь меняет свою форму, переходя от войны к пытке, не может не внушать тревоги. Теория справедливой войны оказывается совершенно беспомощной перед этой проблемой. ——————————— <14> Наум Чомский утверждает, что, основываясь на определении терроризма, которое использует правительство США, сами США должны рассматриваться как наибольшая террористическая угроза миру, имея в виду практикуемые этой страной нарушения прав человека и нормы ведения войны (см.: Chomsky N. N. Y.: Seven Stories press, 2001. P. 9 — 11). <15> Ross D. Violent democracy. Cambridge: Cambridge Univ. press, 2004. P. 2. <16> Elshtain J. B. Just war against terror. N. Y.: Basic Books, 2003. <17> Запрет пыток в практике расследования и заключения был главным элементом в развитии современного права. Американская конституция прямо запрещает «жестокое и необычное наказание». Запрещение пыток содержится во Всеобщей декларации прав человека и в ст. 3 Женевских конвенций 1949 г. Оно вновь прозвучало в Международном соглашении по гражданским и политическим правам 1976 г., а также в Конвенции против пыток 1987 г. <18> Kahn P. W. Sacred violence: torture, terror and sovereignty. Ann Arbor: The Univ. of Michigan press, 2008.

Гуманитарная интервенция

Возможность и даже необходимость гуманитарной интервенции признается большинством авторов, принадлежащих к традиции справедливой войны. Можно сказать, что именно этот признак главным образом отделяет теорию справедливой войны от достаточно влиятельного в США реализма, который выступает против идеи справедливой войны и в особенности против войны гуманитарной. Противники гуманитарной интервенции выдвигают различные аргументы, среди которых можно отметить разрушение системы международного права и национального суверенитета <19>, непредсказуемость в международных отношениях. Для меня достаточным является уже один аргумент: идея гуманитарной интервенции основана на утилитарной этике, в соответствии с которой можно принести в жертву жизнь некоторого количества людей во имя наибольшей пользы для наибольшего числа людей в будущем. Это опасное утилитарное заблуждение, которое не раз давало о себе знать всегда с очень серьезными моральными потерями. Кроме того, даже и собственно утилитарный подсчет, как правило, оказывается неверным. Вторжения США в Ирак или Косово уже привели к жертвам и последствиям, несопоставимо худшим по сравнению с тем, что могло бы иметь место при наихудшем из возможных сценариев развития. ——————————— <19> Babich J. Foreign armed intervention: between justified force and illegal violence // Humanitarian intervention: moral and philosophical issues / Ed. by A. Jokic. Peterborough (Ont.): Broadview press, 2003. P. 45 — 69; Hoffman S., Johansen R. C., Sterba J. P., Vayrynen R. The ethics and politics of humanitarian intervention. Notre Dame (Ind.): Notre Dame Univ. press, 1996; Shawcross W. Deliver us from evil: peacekeepers, warlords and the world of endless conflict. N. Y.: Simon and Schuster, 2000.

Возможность морального оправдания насилия за пределами самообороны национальных государств означает не только то, что мир становится менее определенным и более непредсказуемым. Это означает также и моральное уравнение всякого насилия. В этом случае и насилие Бен Ладена, и насилие США по преодолению этого насилия становятся насилием одного порядка, поскольку и тот и другие в равной степени могут прибегнуть к моральной аргументации. В то время как мораль или этика не обладают достаточной легитимирующей или теоретической силой, позволяющей сделать однозначный вывод в пользу того или иного насилия. Легитимизирующая сила в этом случае основана исключительно на силе средств пропаганды. Информационная война становится единственным средством убеждения. В действительности это означает переход к состоянию войны всех против всех. Бен Ладен выступает как борец за угнетенный ислам и противник глобальной несправедливости. США выступают как борец за всеобщую свободу и демократию. И тот и другие практикуют нарушение норм международного права и гуманитарных норм войны. И то и другое представляет собой моральные цели равного порядка и значимости. Гуманитарные интервенции грозят втянуть человечество в состояние до-модерна, когда войны не были ограничены в пространстве и во времени, в бесконечное состояние войны во имя неопределенных моральных и религиозных целей <20>. Поддерживая гуманитарную интервенцию, теория справедливой войны выступает в качестве идеологического обоснования войны тотальной, абсолютной и перманентной. Вновь соединив войну с моралью и сделав возможной морально оправданную войну, теория справедливой войны возродила практику крестовых походов под знаменем прав человека, гуманизма и всеобщей безопасности. Справедливая война потеряла смысл морального оправдания кратковременного насилия как исключения из общего правила. В современных условиях она превратилась в оправдание глобального порядка, основанного на перманентном насилии. Она превратилась в идеологический элемент политики, направленной на изменение глобального порядка вещей. ——————————— <20> Hardt M., Negri A. Multitude: war and democracy at the age of Empire. N. Y.: The Penguin press, 2004.

Справедливость

Сами по себе понятия «война» и «справедливость» неоднозначны и могут вызывать различные оценки. В русском и немецком языках, например, «справедливая война» выглядит подозрительно, поскольку предполагается, что война — это безнравственное занятие, в то время как справедливость — моральное понятие. В английском языке такого напряжения не возникает, поскольку сам термин «justice» имеет в этом языке значительный юридический смысл, соответствующий русскому слову «юстиция». Тем не менее наша моральная интуиция подсказывает: войны бывают разными с точки зрения степени их моральной оправданности. Разумеется, можно пойти по пути, который предлагает доктрина реализма, и вынести войну за пределы морали. Однако такая точка зрения не только представляет собой насилие над здравым смыслом, но и теоретически несостоятельна <21>. ——————————— <21> Классический реализм практически никогда не может избежать моральных оценок, как только начинает давать характеристики или рекомендации, связанные с войной и насилием.

Идея морального ограничения войны необязательно должна быть выражена при помощи понятия справедливость. Например, И. Кант избегал термина «справедливость» применительно к войне, полагая, что этот термин содержит в себе моральную дискриминацию, которая может вести к усилению вражды. Просвещенные государства могут конфликтовать и воевать между собой, сохраняя между тем взаимное уважение и стремление к миру. Проект «Вечного Мира» Канта был связан именно с этим обстоятельством. Вечный мир возможен потому, что республиканское устройство государств и стремление к взаимовыгодному сотрудничеству делают войну занятием крайне бессмысленным с точки зрения всех. Она может иметь место, но только в результате недопонимания или недоразумения. Главная те нденция международного сосуществования связана с миром, который следует тщательно лелеять и избегать двусмысленности моральных оценок, которые могут быть неверно истолкованы. К сожалению, проект Канта оказался несостоятельным. В начале XX в. мир рухнул в мировые войны и революции. Изменился и сам характер войны. Во многих случаях понять источник войны, а тем более победить в ней можно было только посредством очень сильных моральных оценок, выступающих уже не столько в качестве познавательного средства, сколько в качестве мобилизующей силы. Это обстоятельство хорошо понимал русский философ И. А. Ильин (1883 — 1954) <22>. В своей работе «О сопротивлении злу силою» Ильин в некотором смысле останавливается на полпути между Кантом и современной теорией справедливой войны. Это достигается главным образом посредством понятия «необходимая война», которое он употребляет. Различие между войной необходимой и войной справедливой — это не только различие в терминах, это различие принципиальное. Будучи последователем Канта, Ильин в не меньшей степени, чем Кант стремился избежать дискриминационных оценок, которые могли бы спровоцировать войну. Хорошо зная философию и историю, философ представлял и те возможные последствия, к которым может привести возрожденная теория справедливых войн. Такими последствиями могли стать идеологическая и религиозная нетерпимость, всеобщая ненависть, тотальное насилие, попрание закона и права. Все это уже несли миру большевики и нацисты. Поднять знамя справедливой войны против них в этих условиях означало бы перейти в состоянии абсолютной войны, в которой различие между добром и злом становится условным, как это имело место в период религиозных войн в Европе в XVII в. ——————————— <22> О сопротивлении злу силою // Ильин И. А. Путь к очевидности. М.: Республика, 1993.

Необходимость, о которой говорит в своей книге Ильин, — это все же моральная, а не политическая необходимость. Политическая необходимость не обладает такой степенью силы, а если и обладает, то заимствует ее у морали. Если бы речь шла только о политической необходимости, то мы могли бы целиком и полностью согласиться с Л. Н. Толстым и отвергнуть войну, как, впрочем, и политику. Последователи Толстого, которых подвергал критике И. А. Ильин, не понимали того обстоятельства, что, отказываясь от применения силы, они отказываются уже не только от политики, но и от жизни в ее нравственном, т. е. социальном, измерении. Война становится оправданной не тогда, когда она возможна, но тогда, когда она необходима. В последнем случае она представляет собой прямой долг всякого нравственно здорового человека. Необходимая война Ильина существенно отличается от справедливой войны Уольцера и других последователей теории справедливой войны. Это война экзистенциальная, она знает только одну форму оправдания — непосредственная и прямая угроза для существования политической общности. Угроза может быть как внешняя, так и внутренняя. Для доктрины необходимой войны может быть только одна форма правого дела — отражение непосредственной агрессии, прямая самооборона. Никакие иные соображения, как то: защита других, превентивная война, упреждающий удар, тем более гуманитарная интервенция или международная полицейская акция — не могут служить оправданием. В отличие от теории справедливой войны, доктрина необходимой войны является реактивной. Она является непосредственной реакцией на непосредственную угрозу. Всякие соображения о возможности войны отпадают, как только непосредственная угроза исчезает. Напротив, теория справедливой войны является про-активной. Она ищет возможности войны и обычно без труда ее находит, как только находит достаточное оправдание при помощи разветвленной системы норм принципа правого дела. Необходимая война должна быть пропорциональна, т. е. она не должна представлять собой большее зло, чем ее отсутствие и должна представлять собой крайнее средство. Все остальные принципы теории справедливой войны представляются с точки зрения доктрины необходимой войны излишними или вредными. Система международной справедливости, поддержанию которой может служить доктрина необходимой войны, как и доктрина Канта, являет собой продолжение и дальнейшее развитие идеалов модерна. Справедливый мир представляет собой взаимодействие разумных и миролюбивых республик (неважно — демократических, аристократических или монархических). Такая система международной справедливости получила название «Вестфальская система». Важные шаги по ее упрочению и развитию были связаны с деятельностью Лиги Наций и ООН. Так, ст. 2 (4) Хартии ООН запрещает применение силы или угрозы силы в отношениях между государствами, а ст. 51 разрешает только ограниченное насилие в пределах необходимой самообороны государств. После падения Советского Союза в 1991 г. были все основания ожидать дальнейшего упрочения этой системы, создания устойчивой системы коллективной безопасности и разоружения, но этого не случилось. Вестфальская система находится на грани уничтожения. Разумеется, Вестфальская система справедливости и коллективной безопасности имеет свои недостатки. Одним из этих недостатков является неопределенность понятия государственной самообороны. Практически все агрессоры оправдывали свою агрессию посредством ссылок на необходимую самооборону. К этой аргументации прибегали фашистская Германия, вторгаясь в Польшу в 1939 г., Советский Союз, вторгаясь в Афганистан в 1979 г., и США, вторгаясь в Ирак в 2003 г. Даже геноцид, который широко практиковали турки в начале XX в., как утверждает Адам Джонс, оправдывался не иначе как посредством «самообороны». «Этот геноцид осуществлялся на основании «необходимой самообороны» против национальных меньшинств, стремящихся разрушить Оттоманскую империю в союзе с ее историческими противниками» <23>. ——————————— <23> Jones A. Genocide: a comprehensive introduction. ed. London: Routledge, 2011. P. 88.

Верно и то, что ООН как система коллективной безопасности ни в какой мере не отражает ни реальное соотношение политических сил, ни моральный авторитет постоянных членов Совета Безопасности. Многие авторы многократно указывали, что ООН является просто реликтом того соотношения сил, которое сложилось после Второй Мировой войны. Этого соотношения сил уже просто нет. Советский Союз более не существует. Россия деградировала до состояния третьестепенной державы, не имеющей ни силы, ни авторитета. США превратились в оплот непредсказуемого политического насилия как внутри страны, так и за ее пределами. Китай представляет собой образчик меркантильного государственного капитализма с элементами рабства и крайнего неравенства. Тем не менее даже такое состояние системы международного права лучше, чем его полное отсутствие, которое будет иметь место в случае окончательного разрушения Вестфальской системы и подмены авторитета ООН авторитетом НАТО или США <24>. Но самое главное — это то, что альтернативы Вестфальской системе не существует. Разрушение государственного суверенитета может означать только усиление насилия. Необходимо поддерживать все то, что поддерживает государственный суверенитет, и направлять усилия к созданию более совершенной системы коллективной безопасности и сотрудничества. ——————————— <24> В принципе возможна реформа ООН посредством расширения полномочий Генеральной Ассамблеи ООН и включения в Совет Безопасности новых членов. Я полагаю, что одним из главных критериев членства в Совете Безопасности должен быть моральный авторитет государства, главным образом с точки зрения его стремления к миру и неприменения насилия как во внутренней, так и во внешней политике.

Современное состояние теории справедливой войны позволяет рассматривать эту доктрину как средство на пути к иной системе глобальной справедливости. Основные черты этой системы были обрисованы в работах Агамбена, Хардта и Негри <25>. В самых общих чертах эта новая система предполагает разрушение государственного суверенитета и утверждение глобальной Империи капитала. Это связано с усилением роли транснациональных корпораций и международных коммерческих организаций. США играют противоречивую роль в этом процессе. Идея исключительности этого государства имеет две стороны. С одной стороны, исключительность этого государства идеологически основывается на его действительных заслугах с точки зрения демократии и власти закона. С другой — эта самая исключительность позволяет нарушать нормы как международного, так и внутреннего права, прав человека и международных соглашений в интересах все той же демократии и прав человека. ——————————— <25> Agamben G. Homo Sacer: sovereign power and bare life. Stanford (C. A.): Stanford Univ. press, 1995; Hardt M. Op. cit.

В этих условиях доктрина справедливой войны и связанная с ней теория становятся орудием войны, а не средством ее ограничения. Сама война в условиях глобальной империи капитала превращается в войну постоянную, она подменяет собой политику. Война перестает быть исключением, превращается в постоянную норму. Ее главными формами становятся уже не войны суверенных государств, но гуманитарные интервенции и война с террором. В обоих случаях война сливается с полицейской акцией. Или, иначе говоря, война превращается в расширенную полицейскую акцию, а международная полицейская акция превращается в малую войну. Разумеется, эта война ведется во имя справедливости. В качестве главного критерия справедливости выступают права человека. Но поскольку трактовка этих прав, как и способы реакции на их нарушение, закрепляется за вполне определенными субъектами, права человека превращаются в разновидность воинствующего морализаторства или религиозной веры. Мораль тем и отличается от морализаторства, тем более от религии, что предполагает ограничения. Развитые этические системы, например, система Канта, Бентама, Хабермаса или Ролза, включают в себя также и философию права. Например, с точки зрения В. С. Соловьева, который признавал возможность справедливой войны: «Немногие люди, достигшие победы добра над злом в себе самих, — люди добродетельные, праведники или святые — бессильны победить своим добром то зло, в котором лежит весь мир» <26>. Утверждать иное означало бы противопоставлять себя всему миру, возносить свою веру над всеми иными. Эти системы исходят из общей установки, что мораль не может подменять собой ни внутреннего, ни международного права. Мораль может выступать только в качестве инструмента критики права, но не в качестве самого права. Мораль может выступать в качестве организующей силы самообороны добра, но не в качестве способа тотального преобразования мира, тем более посредством насилия. Всякий раз, когда мораль переходит за рамки своей естественной функции, мы получаем религиозные войны, нетерпимость и вражду. Именно такое положение дел мы рискуем получить в глобальном мире при помощи инструментария справедливой войны, которая выходит за естественные рамки морали. Следует заметить, что религия прав человека, во имя которой можно нарушать права человека, международное и внутреннее право и государственный суверенитет, ничем в этом случае принципиально не отличается от, например, религии воинствующих исламистов, которые делают то же самое, но во имя иной религии. Оправдывая гуманитарную интервенцию и войну с террором, теория справедливой войны оправдывает крестовый поход и сливается со средневековой доктриной справедливой войны. Джихад основывается на той же самой доктрине. Глобальная справедливость глобального мира превращается в состояние перманентной войны. Современная теория справедливой войны, которая нарушает необходимые пропорции идеи ограниченной войны, несет за это прямую ответственность. ——————————— <26> Оправдание добра. Нравственная философия // Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. 2-е изд. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 205.

Заключение

Современная теория справедливой войны незаметно перешла ту разумную границу, которая отделяет Современность от Средних Веков (модерн от до-модерна). Это произошло в результате того, что была нарушена разумная мера идеи ограниченной войны. Как только доктрина справедливой войны начинает оправдывать гуманитарную интервенцию и войну с террором, ее подспудные тенденции, связанные с неопределенностью идеи справедливости, начинают обретать прежнюю силу и возвращают мир в состояние нетерпимости и крестового похода. Разумеется, доктрина справедливой войны выступает не как самостоятельная сила, она является не более чем идеологическим и теоретическим оружием становления глобальной империи капитала. Тем не менее, у нас есть все основания усомниться в целесообразности и моральной значимости такого направления развития доктрины ограниченной войны, которое способствует превращению войны в тотальное, перманентное и абсолютное состояние.

Список литературы

1. Ильин И. А. Путь к очевидности. М.: Республика, 1993. 2. Кант И. К вечному миру. М.: Московский рабочий, 2008. 3. Кашников Б. Н. Критика современного дискурса справедливой войны // Военно-юридический журнал. 2012. N 11. 4. Кашников Б. Н. Пацифизм, необходимая война и террор: три доктрины русской философско-этической мысли // Военно-юридический журнал. 2012. N 12. 5. Клаузевиц К. фон. О войне. М.: Госвоениздат, 1934. 6. Нравственные ограничения войны: проблемы и примеры / Под ред. Б. Коппитерса, Н. Фоушина, Р. Апресяна. М.: Гардарики, 2002. 7. Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. 2-е изд. М.: Мысль, 1990. Т. 1. 8. Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. 9. Шмитт К. Теория партизана. М.: Праксис, 2007. 10. Agamben G. Homo Sacer: sovereign power and bare life. Stanford (C. A.): Stanford Univ. press, 1995. 11. Babich J. Foreign armed intervention: between justified force and illegal violence // Humanitarian intervention: moral and philosophical issues / Ed. by A. Jokic. Peterborough (Ont.): Broadview press, 2003. P. 45 — 69. 12. Bernstein R. J. Violence: thinking without banisters. Cambridge: Polity press, 2013. 13. Chomsky N. N. Y.: Seven Stories press, 2001. 14. Classics of International law / Ed. by J. Scott. Washington (D. C.): Carnegie Inst., 1917. 15. Elshtain J. B. Just war against terror. N. Y.: Basic Books, 2003. 16. Hardt M., Negri A. Multitude: war and democracy at the age of Empire. N. Y.: The Penguin press, 2004. 17. Hoffman S., Johansen R. C., Sterba J. P., Vayrynen R. The ethics and politics of humanitarian intervention. Notre Dame (Ind.): Notre Dame Univ. press, 1996. 18. Holmes R. On war and morality. Princeton (N. J.): Princeton Univ. press, 1989. 19. Johnson J. The just war Tradition and the restraint of war. Princeton (N. J.): Princeton Univ. press, 1981. 20. Jones A. Genocide: a comprehensive introduction. 2nd ed. London: Routledge, 2011. 21. Kahn P. W. Sacred violence: torture, terror and sovereignty. Ann Arbor: The Univ. of Michigan press, 2008. 22. Morgenthau H. Politics among nations. 5th ed. N. Y.: Knopf, 1973. 23. Orend B. The morality of war. Peterborough: Broadview, 2006. 24. Ross D. Violent democracy. Cambridge: Cambridge Univ. press, 2004. 25. Shawcross W. Deliver us from evil: peacekeepers, warlords and the world of endless conflict. N. Y.: Simon and Schuster, 2000. 26. Walzer M. Just and unjust wars. 3rd ed. N. Y.: Basic books, 2000.

——————————————————————