(Журавлев А. М.) («История государства и права», 2008, NN 13, 14)
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ ГОСУДАРСТВЕННОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОГО СОСТАВА СТУДЕНТОВ ПЕДАГОГИЧЕСКИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ В 1920 — 1930-Е ГОДЫ
/»История государства и права», 2008, N 13/
А. М. ЖУРАВЛЕВ
Журавлев А. М., старший преподаватель кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Военной академии РХБЗ.
Актуальность обращения к историческому опыту формирования советской интеллигенции обусловливается возрастающей ролью интеллектуального потенциала в современных условиях реформирования российского общества, модернизации всех сфер общественной жизни, в том числе и системы народного образования. В контексте выработки оптимальных моделей общественного развития приобретает не только теоретическую, но и социально-практическую значимость работа по осмыслению исторического опыта, накопленного отечественной системой образования в сложных и противоречивых условиях советского времени, объективному анализу как несомненных достижений, так и ее очевидных просчетов и деформаций. В этом направлении в исторической науке до сих пор имеется немало белых пятен и недостаточно изученных проблем. В обширной историографии истории советской интеллигенции вопросы регулирования социального состава студенчества получили неоднозначную трактовку. В литературе советского периода они рассматривались в контексте политики «пролетаризации» высшей и средней специальной школы. Причем понятие «пролетаризация» толковалось с разных позиций. Одни исследователи сужали его, подразумевая под ним процесс «орабочивания» студенчества, формирования рабоче-крестьянского ядра будущих специалистов. Другие историки распространяли понятие «пролетаризация» на весь процесс революционной перестройки высшей и средней специальной школы, ее политизацию <1>. ——————————— <1> См.: Борисов Ю. С. Подготовка производственных кадров сельского хозяйства в реконструктивный период. М., 1960; Чуфаров В. П. Деятельность партийных организаций Урала по осуществлению культурной революции. Свердловск, 1970; Волков В. С. Коммунистическая партия и техническая интеллигенция в период строительства социализма в СССР (1928 — 1937 гг.). Л., 1975; Советская интеллигенция. Краткий очерк истории (1917 — 1975 гг.). М., 1977; Советское учительство как социально-профессиональная группа. Свердловск, 1976; Сафразьян Н. М. Борьба КПСС за строительство советской высшей школы. М., 1977; Украинцев В. В. КПСС — организатор революционного преобразования высшей школы. М., 1983; Веселов В. Р. Формирование учительских кадров в СССР. М., 1983; Главацкий М. Е. Историография формирования интеллигенции в СССР. Свердловск, 1988; Советская интеллигенция. Словарь-справочник. М., 1987.
Острые дискуссии о политике «пролетаризации» подготовки советских специалистов ведутся и в новейшей отечественной и зарубежной историографии российской интеллигенции. В центре полемики находятся вопросы, связанные с оценкой результатов партийно-государственной политики по регулированию социального состава советского студенчества, ее влияния на качественный уровень подготовки специалистов. В ходе многочисленных дискуссий по этой проблеме, развернутых на страницах научной литературы, периодической печати, в материалах «круглых столов», публицистики, в работе теоретических конференций высказываются полярно противоположные мнения и оценки. Вместе с тем заметно просматривается в них и позитивная, на наш взгляд, тенденция: переход от огульной критики работы советской высшей школы, якобы готовящей, по мнению «сердитых» критиков, неполноценных интеллигентов, «образованцев», к объективному, взвешенному анализу исторического опыта реорганизации системы подготовки специалистов преимущественно из среды рабочих и крестьян, доступ которым в вузы ранее был крайне затруднен <2>. ——————————— <2> Веселов В. Р. Материалы научных конференций интеллигентоведов как факт отечественной историографии (опыт критического послесловия) // Актуальные проблемы историографии отечественной интеллигенции. Иваново, 1996. С. 30 — 39; Он же. Современное интеллигентоведение: противоречия развития (субъективные заметки историка) // Некоторые современные вопросы анализа российской интеллигенции. Иваново, 1997. С. 24 — 34.
С учетом имеющейся историографии проблемы и на основе архивных материалов, часть которых впервые вводится в широкий научный оборот, в данной статье ставятся задачи выявить и охарактеризовать цель и основные направления партийно-государственной политики по регулированию социального состава студентов педагогических учебных заведений в 1920 — 1930-е годы, оценить ее результаты и социальные последствия. Исследование проблемы осуществляется на материалах педагогических заведений Костромы, а также Ивановского, Ярославского и других педвузов Верхнего Поволжья, выпускники которых обеспечивали в 1920 — 1930-е годы потребности школ региона в учительских кадрах. Составной частью курса большевистской партии и советской власти на коренную реорганизацию всей системы высшего и среднего специального образования наряду с идейно-политической направленностью учебно-воспитательного процесса была задача изменения социального состава студенчества, его «пролетаризации». В беседе с наркомом просвещения А. В. Луначарским В. И. Ленин настойчиво проводил мысль о том, что «всемерно надо позаботиться о расширении доступа в высшие учебные заведения широким массам, прежде всего пролетарской молодежи» <3>. Проводя жесткий прагматический курс на создание новой интеллигенции, преданной идеям социализма и правящему режиму, большевистское руководство тем самым одновременно способствовало формированию объективных условий для реальной демократизации высшей школы, доступа в нее рабочих и крестьян, их детей, подавляющая часть которых ранее не имела возможности получить образование. Социальная направленность государственной политики в области высшего и среднего специального образования была провозглашена в Декрете Совнаркома РСФСР «О правилах приема в высшие учебные заведения» и подписанном В. И. Лениным Постановлении правительства от 2 августа 1918 г. <4>. ——————————— <3> Ленин В. И. Культурная революция. Хроника событий. 1917 — 1924 гг. М., 1972. С. 34. <4> Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. М., 1958 — 1965. С. 34.
В соответствии с указанными директивами снимались всякие препятствия при поступлении в вузы для представителей трудового населения: отменялась плата за обучение, в вуз могли поступать все желающие без экзаменов. Количество студентов Костромского рабоче-крестьянского университета, торжественно открытого 8 ноября 1918 г., за два месяца возросло в 4 раза и составило на 1 января 1919 г. 1940 чел. Однако реальная практика, низкий образовательный уровень абитуриентов вносили существенные коррективы в ход выполнения провозглашенного курса на расширение доступа в вузы трудовой молодежи. Вузовские программы оказались не под силу неподготовленным слушателям, в среде которых растут разочарование и сомнения в правильности сделанного выбора. Местная газета «Красный мир» писала по этому поводу: «В первый академический год в университет записалась вся Кострома. Все ходили слушать, но никто не занимался. Во второй год волна схлынула, слушателей было мало, они тоже мало занимались. И лишь к третьему году положение нормализовалось» <5>. ——————————— <5> Костромской государственный университет: страницы истории и современность. Кострома, 2002. С. 21.
Уже опыт первых лет строительства высшей школы показал необходимость подготовительной работы с абитуриентами, вооружения их определенным минимумом знаний, без которого невозможно было наладить нормальный учебный процесс в вузе. Живая практика народного творчества выдвинула в эти годы такую форму довузовской подготовки, как рабочие факультеты, официально затем узаконенную специальным Постановлением Наркомпроса от 15 сентября 1919 г. Один из образованнейших людей своего времени, советский нарком и поэт, энтузиаст народного просвещения А. В. Луначарский образно говорил по этому поводу: «Мы знали, что если будем ждать, пока нормальным образом через низшие школы будут проходить новые студенты вверх, то солнце взойдет тогда, когда роса выест нам очи. Поэтому мы пробили стену в университетах и вузах и, так как в эту брешь рабочий все-таки впрыгнуть не может, то мы построили там лестницу, которая называется рабфак. Это лестница, при помощи которой рабочий от станка и крестьянин от плуга смогут после усиленнейших трехлетних занятий пойти в университет и оказаться там достаточно подготовленным студентом» <6>. В 1920/21 учебном году в стране действовало 54 рабфака, в которых обучалось 18 тысяч человек. К 1927/28 учебному году число рабфаковцев выросло до 48,9 тысячи, среди которых рабочие и трудящиеся крестьяне составляли 90,9% <7>. ——————————— <6> Луначарский А. В. О народном образовании. М., 1958. С. 268. <7> Итоги десятилетия советской власти в цифрах. 1917 — 1927 гг. М., 1928. С. 83; Подготовка кадров в СССР. 1927 — 1931 гг. М., 1933. С. 21.
Еще до рабфаков при Костромском университете была создана просветительская ассоциация, которая проводила целенаправленную работу по подготовке абитуриентов к поступлению в вуз. В ассоциацию входили высшая народная школа и губернское общество народных университетов, работающие при активном участии и помощи партийных советских и профсоюзных организаций. Лекторский состав указанных заведений довузовской подготовки включал преподавателей университета, которые получали возможность познакомиться с будущими студентами заранее, помочь им овладеть навыками учебной работы. Полученный опыт работы с абитуриентами нашел свое дальнейшее развитие в деятельности Костромского рабфака, который начал функционировать при университете с 1919 г. От поступающих на рабфак требовался элементарный уровень грамотности, то есть умение читать, писать и считать. Вынужденное в условиях массовой неграмотности занижение образовательной планки для слушателей конечно же создавало немалые трудности в работе преподавателей, в организации форм и методов учебного процесса. Вместе с тем это позволяло обеспечить массовый приток слушателей, выходцев из рабочих и крестьян, командируемых на учебу партийно-советскими, профсоюзными комитетами. За пять лет, с 1919 по 1924 г., контингент слушателей Костромского рабфака вырос в пять раз и насчитывал более 500 человек <8>. ——————————— <8> Костромской государственный университет: страницы истории и современность. Кострома, 2002. С. 22.
Недостаток образовательной подготовки слушателей в немалой степени компенсировался их тягой к знаниям, интересом к учебе, стремлением стать полноценным и востребованным обществом специалистом. Нелегко было учиться в те годы. Не хватало учебников, самого необходимого, низким до примитивизма был материальный уровень жизни, быта учащейся молодежи. Зато велико было желание не отстать от бурной эпохи, стать активным строителем «нового мира», счастливого будущего, которое представлялось в глазах еще полуграмотного человека неким чудом, обществом благоденствия, социального благополучия и процветания неутомимых тружеников. В атмосфере романтического предвосхищения грядущего отодвигались на задний план, тускнели и отступали трудности быта, непривлекательность реального окружения, издержки общественной жизни тех лет. Психология массового порыва трудовой молодежи к знаниям хорошо передана в стихотворении слушателя Костромского рабфака Г. Лебедева <9>: Я знаю вас! С котомкой за плечами Под шепот злобный выцветших людей Вы шли вперед туманными ночами Для достиженья радостных идей. Один оставил дымную лачугу, Другой, прощаясь, слал привет станку. И потянулись вы, как птицы к югу… ——————————— <9> На пороге вуза. Кострома, 1928. С. 4.
Переход во второй половине 1920-х годов к ускоренной индустриализации страны, к сплошной коллективизации сельского хозяйства обусловливал интенсивные темпы культурного строительства, выдвигал задачи массовой подготовки кадров специалистов народного хозяйства и культуры, в том числе самого многочисленного отряда советской интеллигенции — учительства. В связи с введением в 1930 г. всеобщего обязательного начального обучения детей и подростков, а затем и семилетнего всеобуча резко возросла потребность школ в педагогических кадрах. В первый же 1930/31 учебный год всеобуча в сельской местности РСФСР потребовалось дополнительно около 50 тысяч учителей начальных школ <10>. ——————————— <10> ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 70. Д. 1603. Л. 18.
Для костромских школ эта проблема дополнительно осложнялась в связи с упразднением в 1929 г. Костромской губернии, когда основная часть ее территории вошла в состав Ивановской промышленной области, а в 1936 г. — в состав Ярославской (до 1944 г.). Ряд районов отошли тогда же к Нижегородскому краю и Вологодской области <11>. К этому времени на территории Костромского региона не осталось ни одного высшего учебного заведения. В 1921 г. был закрыт университет. На базе его педфака и института народного образования был создан педагогический институт, который также был закрыт в 1923 г. в сложных социально-экономических условиях восстановительного периода. До открытия в 1939 г. в Костроме двухгодичного учительского института, готовящего специалистов с незаконченным высшим образованием, подготовку учительских кадров средней квалификации на территории области вели Костромской и Макарьевский педтехникумы, к которым позднее, в 1930-е годы, присоединились Шарьинское и Галичское педучилища. Педагогическими кадрами высшей квалификации костромские школы комплектовались в основном за счет выпускников Ярославского, Ивановского, Нижегородского педвузов и университетов. На основе решений январского пленума Ивановского обкома ВКП(б) и 2-й партконференции (июнь 1930 г.) бюро областного комитета правящей партии приняло 22 июля 1930 г. специальное Постановление «О подготовке педкадров в области», которое нацеливало партийные и советские органы на коренной перелом темпов подготовки учительских кадров. В области открывалось 7 новых техникумов, прием в них увеличивался с 974 учащихся в 1929/30 учебном году до 2555 в 1930/31 учебном году. Почти удваивался прием в Ярославский пединститут. Был поставлен вопрос об открытии педвузов в Иванове и Костроме. К сожалению, это решение не было реализовано. Сказалось, несомненно, и отсутствие у Костромы к этому времени областного статуса. В Иванове же дополнительно к имеющемуся университету был открыт и пединститут. Значительно расширялась сеть краткосрочных курсов по подготовке учителей начальных классов <12>. ——————————— <11> История Костромского края. XX век. Кострома, 1997. С. 80 — 81. <12> Государственный архив новейшей истории Ивановской области (ГАНИИО). Ф. 230. Оп. 1. Д. 24. Л. 87; Ф. 327. Оп. 9. Д. 12. Л. 163.
Курс на массовую подготовку учительских кадров не менял классовую направленность регулирования социального состава студентов педагогических учебных заведений, идеологизации всей системы их обучения и воспитания. «Пролетаризация вузов — политическая задача огромной важности. Как бы ни были оборудованы наши вузы, как бы ни были усовершенствованы их методы, если бы они воспитывали людей, чуждых революции, то это было бы только вредно: мы вооружали бы наших классовых врагов», — отмечал в своем докладе на вузовском партактиве 12 января 1928 г. А. В. Луначарский <13>. ——————————— <13> Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 21. Д. 1132. Л. 7.
В постановлении ЦК ВКП(б) от 12 апреля 1929 г. «Об укомплектовании педагогических вузов» перед партийными и советскими организациями ставилась задача добиться в предстоящую приемную кампанию повышения удельного веса рабоче-крестьянской группы в педвузах до 65%, а в педтехникумах — до 80%. Причем дети батраков и бедноты должны были составлять не менее 10% от общего числа принятых на первые курсы. Лица, связанные с кулацким хозяйством, не допускались в педагогические учебные заведения <14>. ——————————— <14> Известия ЦК ВКП(б). 1929. N 5. С. 27.
В условиях коллективизации деревни и курса правящего режима на ликвидацию «кулачества как класса» в статистической отчетности строго конкретизируется графа «крестьяне», дополнительно поясняется указаниями: бедняки, батраки, колхозники. В сведениях о весеннем приеме в Макарьевский педтехникум 1929 г. указывалось, что на первый курс было принято батраков и колхозников — 2, бедняков — 10, середняков — 6, зажиточных — прочерк. Аналогичная разбивка данных давалась и по социальному составу учащихся других курсов <15>. Бюро обкома ВКП(б) Ивановской промышленной области в своем Постановлении «О Ярославском пединституте» от 15 июня 1929 г. констатировало, что социальный состав студентов вуза (23% — дети рабочих и 22,6% — дети крестьян) «не гарантирует выработку кадров педагогов, проникнутых пролетарско-классовой идеологией». Ставилась задача принимать в институт начиная с 1929 г. не менее 75% детей рабочих и трудящегося крестьянства <16>. В таком же классовом духе были приняты решения о наборе в педтехникумы Костромским, Макарьевским и другими партийными комитетами <17>. ——————————— <15> Государственный архив Костромской области (ГАКО). Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 61. <16> ГАНИИО. Ф. 110. Оп. 1. Д. 32. Л. 162; Ф. 327. Оп. 1. Д. 4. Л. 39. Д. 97. Л. 74. <17> Там же. Ф. 110. Оп. 1. Д. 35. Л. 32; Государственный архив новейшей истории Костромской области (ГАНИКО). Ф. 89. Оп. 1. Д. 15. Л. 95.
/»История государства и права», 2008, N 14/
Для облегчения доступа рабоче-крестьянской молодежи в вузы развертывалась сеть подготовительных курсов. В ряде случаев программа курсов приспосабливалась к обучению детей батраков, бедноты, имеющих лишь начальное образование. Интенсивными темпами формировался, в том числе путем комсомольских, профсоюзных, партийных мобилизаций, контингент слушателей педагогических рабфаков. В соответствии с решениями ЦК ВКП(б) от 16 мая 1930 г. они закреплялись непосредственно за конкретными педвузами <1>. ——————————— <1> Правда. 1929. 29 мая.
За годы первой пятилетки (1928 — 1932 гг.) количество педагогических рабфаков увеличилось в РСФСР вдвое. В 1932 г. 67,7% всех рабфаковцев составляли рабочие, 18,3% — колхозники. Пролетарское ядро в среде слушателей Ярославского педагогического рабфака превысило 83% <2>. За период 1928 — 1932 гг. доля рабочих в составе студентов педвузов РСФСР выросла с 18,3 до 36,5%, в педтехникумах соответственно с 19,4 до 24,8%. В педагогических институтах Верхнего Поволжья эти показатели были еще выше. Здесь пролетарское ядро в составе будущих учителей выросло за годы первой пятилетки с 21,4 до 49,7%. Сказалось, несомненно, наличие в промышленных центрах Верхнего Поволжья крупного отряда рабочего класса, из среды которого формировались на приоритетных началах «красные специалисты» различного профиля, в том числе и педагогические кадры. Однако в педагогических техникумах данного региона рабочая прослойка за это время снизилась с 45,1 до 35,7% <3>. В чем причины подобной «инверсии», достаточно «крамольной» по тем временам? ——————————— <2> Подготовка кадров в СССР (1927 — 1931 гг.). М., 1933. С. 19; ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 70. Д. 230. Л. 151. <3> Материалы к отчету ОК ВКП(б) 3-й областной партконференции Ивановской промышленной области. Москва — Иваново, 1932. С. 66, 160, 166; ГАНИИО. Ф. 327. Оп. 6. Д. 5. Л. 135; Государственный архив Ярославской области (ГАЯО). Ф. 225. Оп. 5. Д. 184. Л. 16. Д. 324. Л. 6; Государственный архив Ивановской области (ГАИО). Ф. 427. Оп. 1. Д. 3. Л. 27.
Можно предположить с достаточной степенью вероятности, что подобное невыполнение директивных указаний было связано, прежде всего, с размещением многих педтехникумов в сельской местности, порой в глубинке, с подавляющим большинством крестьянского населения, из среды которого преимущественно и шел набор в будущие учителя. К тому же выпускники педтехникумов направлялись главным образом в сельские школы, в том числе отдаленные, малопривлекательные для горожан из рабочих семей. Особые трудности в этом отношении представляли удаленные районы Костромского региона с его обширной площадью, разбросанностью и малочисленностью сел, многие из которых располагались далеко не только от областного, районных центров, но и от центральных колхозно-совхозных усадеб, сельских советов. Вместе с тем, несмотря на заметную тенденцию к снижению доли пролетарского ядра в составе учащихся педтехникумов Верхнего Поволжья, оно и к концу первой пятилетки оставалось достаточно весомой (35,7%) и превышало общероссийские показатели (24,8%) <4>. В этом также проявлялись особенности региона, в котором многие районные центры имели крупные промышленные предприятия (Кинешма, Вичуга, Буй, Шарья, Рыбинск, Ковров и др.). ——————————— <4> Там же.
Именно социокультурное окружение выступало чаще всего решающим фактором для реализации тех или иных плановых показателей пролетаризации студенческого состава. Однако зачастую этот фактор не учитывался при разработке директивных материалов, и разнарядки по регулированию социального состава нередко спускались из центров, столичного, областного, районного, если не «с потолка», во всяком случае, без глубокого анализа реальной ситуации. На первый план неизменно выступали политическая целесообразность, идеологическая доминанта, пафос массовых кампаний. Во многих случаях плановые задания из центра сознательно завышались с целью «подхлестнуть» местных руководителей, добиться хотя и не запланированных, но более или менее приближающихся к ним показателей. Отсутствием реального соотнесения директивных разнарядок с конкретной ситуацией на местах, с уровнем образовательной подготовки населения, его социальной структурой объясняется прежде всего такой диссонанс в политике «пролетаризации» студенчества, как неизменно присутствующая и значительная доля в его составе служащих, «прочих», лиц не рабоче-крестьянского происхождения. Так, в 1927/28 учебном году их удельный вес в среде советского студенчества составлял по стране 52,6%. В составе студентов педвузов РСФСР доля служащих и «прочих» за годы первой пятилетки уменьшилась незначительно: с 49,6 до 37,1%, а в педтехникумах соответственно с 28,4 до 18%. Сходные тенденции просматриваются и в динамике социального состава будущих учителей Верхнего Поволжья. Доля служащих и «прочих» в среде студентов педвузов составляла здесь к концу первой пятилетки 37,6%, а удельный вес «прочих» в составе студенческого контингента педтехникумов насчитывал 13% <5>. Пестрота социального состава советского студенчества хорошо иллюстрируется на примере Макарьевского педтехникума, где в составе четверокурсников в 1929 г. было рабочих — 2, крестьян — 5, в том числе середняков — 4, зажиточных — 1, служителей культа — 3, торговцев — 2, ремесленников — 5, служащих — 5 человек <6>. ——————————— <5> Подготовка кадров в СССР. 1927 — 1931 гг. М., 1933. С. 21, 191; Материалы к отчету ОК ВКП(б) 3-й областной партконференции Ивановской промышленной области. Москва — Иваново, 1932. С. 160 — 166; ГАНИИО. Ф. 327. Оп. 6. Д. 5. Л. 135; ГАЯО. Ф. 225. Оп. 5. Д. 184. Л. 16, Д. 324. Л. 8; ГАИО. Ф. 427. Оп. 1. Д. 3. Л. 27. <6> ГАКО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 61.
Вряд ли надо искать в этой по тем временам определенной аномалии какие-то мотивы к отходу от классовой линии формирования студенческого контингента. Потребности экономики и культурного строительства в кадрах специалистов оказывались сильнее партийно-комсомольских заклинаний о сплошной пролетаризации вузов и техникумов. Ультраклассовый подход вынужден был зачастую уступать место в образовательной политике правящего режима трезвому прагматизму, позволяющему выбрать из двух зол (дефицит специалистов и непролетарское происхождение абитуриентов) наименьшее. При этом политическая элита оставляла за собой право на идеологизацию всего учебно-воспитательного процесса в вузах и техникумах, на перевоспитание непролетарской молодежи в нужном ей направлении. Такой прагматический и в целом демократический подход к реорганизации системы подготовки специалистов закладывался уже в самой программе РКП(б), принятой в 1919 г., где ставилась задача открыть широкий доступ в аудитории высшей школы «для всех желающих учиться, и в первую очередь для рабочих» <7>. Однако он не был последовательным и все время «колебался вместе с линией партии», чутко реагируя на изменения политической, идеологической конъюнктуры. К тому же в каждом конкретном случае сказывались и субъективные моменты, связанные с уровнем культуры, порядочности местных руководителей различного ранга, их стремлением «выслужиться» перед вышестоящим начальством, отрапортовать об успехах очередной кампании. ——————————— <7> Народное образование в СССР. Сб. док. 1917 — 1973 гг. М., 1974. С. 18.
Грубейшим алогизмом культурной политики 1920 — 1930-х годов в условиях острого дефицита кадров специалистов являлись массовые кампании «чисток» вузов и техникумов от «социально опасных элементов». Уже в 1924 г. этот синдром социального абсурда прошел по всем высшим и средним учебным заведениям страны. Созданная по этому поводу Костромская губернская комиссия в составе представителей партийно-советских, профсоюзных, комсомольских органов и образовательных учреждений заявляла в своем официальном отчете о том, что она относилась «особенно строго к детям буржуазии, торговцев, попов и мещан». В ходе работы комиссии из Костромского агропедтехникума было исключено 69 человек, что составило четверть всего состава его учащихся (270 чел.) Среди исключенных были и учащиеся выпускных курсов, на подготовку которых само же государство уже затратило в сложных экономических условиях разрухи определенные средства и усилия <8>. ——————————— <8> Костромской государственный университет: страницы истории и современность. Кострома, 2002. С. 28.
С обострением во второй половине 1920-х годов внутрипартийной борьбы, классового противостояния в обществе ужесточается курс политического режима по отношению к «старой» интеллигенции («Шахтинское дело», процесс «Промпартии» и др.), активизируются кампании по «очищению» вузов и техникумов от «социально чуждых элементов». В них преобладал огульный, неиндивидуальный подход к проблемам социального состава студентов, который наносил серьезный ущерб делу подготовки специалистов. Нередко фактическое исключение студентов из вузов и техникумов было связано не столько с идейными, социально-политическими мотивами, сколько с корыстным стремлением честолюбивого руководителя показать свою «классовую бдительность», с элементарной завистью, доносительством, непорядочностью отдельных работников, сокурсников. Например, в январе 1934 г. в Макарьевский педтехникум пришло официальное письмо от руководителя Кадыйского сельсовета, в котором стилем судебного приговора и доносительства выдвигалось требование исключить из учебного заведения Четвертную Клавдию Ивановну как дочь «чуждого элемента». Указывалось, что ее отец имел мельницу, сапожную мастерскую, в связи с чем был лишен избирательных прав. В конце делался вывод о том, что дочь «имеет явную связь с отцом» <9>. ——————————— <9> ГАКО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 28. Л. 64.
Трудно читать подобные документы, свидетельства падения нравов в обществе, в котором доносительство становится бытовым явлением. Еще тяжелее осознавать трагичность сломанных человеческих судеб. В то же время были проявления иных духовно-нравственных ориентиров и принципов. Заслуживает глубокого уважения гражданская позиция, занятая в те годы наркомом просвещения А. В. Луначарским. Будучи членом большевистской партии, он, конечно, разделял ее курс на «пролетаризацию» высшей школы. Вместе с тем, как один из замечательных людей своего времени и честный человек, много сделавший для развития культуры, ее демократизации, А. В. Луначарский резко выступил против огульных «чисток» вузов, справедливо видя в них дезорганизацию системы высшего образования, псевдодемократичность и негуманность. 15 февраля 1929 г. он пишет достаточно рискованное для себя (вскоре последовала отставка наркома) письмо И. В. Сталину. Называя вещи своими именами, А. В. Луначарский квалифицирует как один из самых «болезненных вопросов» подготовки кадров массовые исключения студентов лишь ввиду «проблематичной вины их родителей». В подтверждение своей озабоченности нарком приложил одно из адресованных ему писем от учителей, ставящих под сомнение целесообразность «чисток» вузов <10>. Подвергаемый резкой критике со стороны партийных радикалов за «мягкотелость», в образовательной политике А. В. Луначарский тем не менее мужественно отстаивает свою линию на подлинную, а не мнимую демократизацию высшей школы. В этих условиях его отставка была неминуема. ——————————— <10> РГАСПИ. Ф. 142. Оп. 9. Д. 462. Л. 26.
Несколько ранее, в декабре 1928 г., заместитель наркома просвещения Яковлева (думается, не без ведома А. В. Луначарского) направила в орграспредотдел ЦК ВКП(б) подробное письмо по поводу массовой «чистки» техникумов в Костромской губернии. По мнению Наркомпроса, она сопровождалась рядом грубых ошибок и необоснованностью исключения многих учащихся <11>. Реакция высшей инстанции была оперативной. Уже 5 января 1929 г. орграспредотдел направил копию указанного письма Костромскому губкому партии с предложением дать заключение по затронутым в нем вопросам. 2 февраля 1929 г. орграспредотдел ЦК ВКП(б) предлагает Костромскому губкому ускорить ответ на его запрос и сообщить: а) были ли подведены итоги проводимой «чистки»; б) какие ошибки были учтены при ее проведении. В обстоятельном ответе губком партии, не соглашаясь с выводом Наркомпроса о нецелесообразности «чистки» костромских техникумов, в то же время вынужден был признать ряд серьезных ошибок в ее проведении <12>. ——————————— <11> ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1679. Л. 30 — 46. <12> Там же.
Подобные жалобы по поводу необоснованных «чисток» вузов и техникумов приходили в ЦК правящей партии из разных регионов. По нашему мнению, именно эти обращения с мест, и прежде всего указанное письмо А. В. Луначарского к И. В. Сталину, послужили основанием для принятия Директивы ЦК ВКП(б) всем партийным организациям «О «чистке» средних и высших учебных заведений» от 5 апреля 1929 г. Было указано на нецелесообразность в «настоящее время» проведения «чисток» вузов, рабфаков, техникумов. Рекомендовалось в случае необходимости «удаления чуждых элементов» руководствоваться личными качествам и того или иного студента, а не просто его социальным происхождением <13>. ——————————— <13> Там же. Д. 1583. Л. 19.
Во исполнение указанной Директивы коллегия Наркомпроса приняла 23 мая 1929 г. развернутое Постановление «О «чистках» в вузах, рабфаках, техникумах», которое 14 июня 1929 г. было направлено во все указанные учебные заведения с пометкой «принять к немедленному и неуклонному исполнению» <14>. В этом документе положительно оцениваются два основных направления улучшения социального состава студентов: тщательный классовый отбор вновь поступающих; борьба с отсевом рабоче-крестьянской части студентов, особенно батрацко-бедняцкой. Не отрицалась принципиальная необходимость исключения из учебных заведений. Помимо студентов, имеющих академическую задолженность, исключению подлежали следующие категории: лица, скрывшие свое социальное происхождение при поступлении, лишенные избирательных прав, участники антисоветских выступлений, антисемитизма, осужденные за уголовные преступления. Вместе с тем Наркомпрос предложил не допускать «чистки» и «самоочистки» как «способ регулирования социального состава» студенческой молодежи. Указывалось на важность «тщательной проверки всех обстоятельств» при исключении того или иного студента, учета его личных качеств. Выдвигалось требование «с особой осторожностью относиться к решению об исключении студентов и учащихся последнего курса» <15>. ——————————— <14> Там же. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 37. <15> Там же.
К концу первой пятилетки работа высших и средних специальных учебных заведений нормализуется. В соответствии с Постановлением ЦИК СССР «Об учебных программах и режиме в высшей школе и техникумах» от 19 сентября 1932 г. вводились единые приемные экзамены, дифференцированная и индивидуальная оценка знаний студентов. Отныне все абитуриенты сдавали вступительные экзамены на общих основаниях вне зависимости от окончания ими рабфака, техникума и т. д. Констатировалось коренное изменение социального состава студенчества. В качестве иллюстрации указывалось, что в индустриальных втузах рабочее ядро составило около 70% <16>. ——————————— <16> Народное образование в СССР. Сб. док. 1917 — 1973 гг. М., 1974. С. 424.
Понятно, что в гуманитарных, сельскохозяйственных и других отраслевых вузах эти показатели были значительно скромнее. В частности, в педвузах РСФСР, как уже отмечалось выше, рабочее ядро в среде студентов составляло к этому времени только 36,5%. Тем не менее, перелом в изменении социального состава студенческой молодежи в нужном для власти направлении действительно состоялся, хотя и не во всей полноте выполнения нереальных плановых заданий. Затихают кампании чрезвычайных мер, мобилизаций в вузы и техникумы, массовых «чисток». На смену сомнительным экспериментам (бригадно-лабораторный метод, коллективная сдача зачетов, отмена лекций и т. д.) приходили академические подходы к организации учебно-воспитательного процесса, проверенные опытом отечественной и зарубежной школы. Однако все еще сохраняются определенные ограничения при приеме абитуриентов, связанные с их социальным происхождением. Окончательно они были сняты специальным Постановлением ЦИК и СНК СССР от 29 декабря 1935 г., в котором делался вывод о том, что эти ограничения «в настоящее время не вызываются необходимостью» <17>. К 1938 г. доля служащих в составе студентов страны равнялась 42,2% <18>. В Конституции СССР 1936 г., в материалах XVIII съезда правящей партии 1939 г. фиксировалось коренное изменение в составе интеллигенции, ставшей «народной», связанной всеми «своими корнями с рабочим классом и крестьянством» <19>. ——————————— <17> Там же. С. 426. <18> Советская интеллигенция: Краткий очерк истории (1917 — 1975 гг.). М., 1977. С. 94. <19> XVIII съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1939. С. 37.
Оценивая сегодня опыт государственного регулирования социального состава студенчества в 1920 — 1930-е годы, следует, на наш взгляд, не торопиться с его односторонней критикой. Продуктивнее рассматривать его в диалектическом развитии и с учетом конкретно-исторической ситуации. В условиях экономической и культурной отсталости страны, массовой неграмотности государственная политика регулирования социального состава студентов включала в себя, несомненно, и позитивную, демократическую составляющую, которая обеспечивала реальный доступ к высшему и среднему специальному образованию широким трудящимся массам. В случае нейтральной позиции власти, ее невмешательства в жизнь вузов и техникумов, отсутствия целенаправленной и планомерной государственной образовательной политики вряд ли бы удалось обеспечить мощный прорыв страны в культурном строительстве, экономике, науке и технике, в массовой подготовке кадров советской интеллигенции. Вместе с тем очевидны и грубые деформации, перегибы классового подхода к формированию студенческих контингентов в исследуемый нами период, в которых полно, хотя и в специфической форме, отразилась атмосфера революционного переустройства общества со всеми ее подъемами и падениями, возвышенными стремлениями и низменными страстями. В имевших место массовых нарушениях прав личности, антидемократических и нередко противозаконных кампаниях «чисток» образовательных учреждений следует видеть не только политическое, идеологическое, но и морально-нравственное основание проявления бездуховности, которые, к сожалению, не исчезли до сих пор из нашей жизни. Опыт прошлого свидетельствует о важности выработки научно обоснованной и реалистической политики государства в сфере образования. Ее основными принципами должны стать демократичность, социальная направленность, гуманизм, защита общественных интересов и личных прав гражданина, обеспечение устойчивого и динамичного развития общества. В современных условиях реформирования российского общества такая политика найдет широкую социальную поддержку и понимание.
