(Белов В. А.) («Вестник гражданского права», 2007, N 4)
К ВОПРОСУ О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА И ДОГОВОРА <*>
В. А. БЕЛОВ
——————————— <*> Редакция публикует настоящую статью в надежде на ее дальнейшее обсуждение в журнале.
Договоры развалили на сделки, правоотношения, юридические факты и всякую дребедень. Я называю это мракобесием.
Из лекции по курсу коммерческого права 3 марта 2006 г. Б. И.Пугинский
Белов В. А., доктор юридических наук, профессор кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
Вопрос, вынесенный в заглавие настоящей статьи, практики считают чисто теоретическим, студенты — провокационным, имеющим целью «подсадить», а то и «завалить» на зачете или экзамене. Что же касается ученых, то далеко не все они согласны даже с самой его постановкой; те же из них, что признают за ним право на существование, не всегда однозначно его разрешают. В настоящей статье предпринимается попытка, во-первых, опровергнуть агностические и содержательно неправильные воззрения по проблеме соотношения понятий обязательства и договора, во-вторых, обосновать собственную точку зрения, представляющуюся нам правильной, и в-третьих, доказав, что отсутствие должного научного внимания к этой проблеме имеет самые печальные практические последствия, обратить на нее благосклонный взор цивилистики. 1. Теория вопроса. Одной из характерных черт русской цивилистической науки во все времена ее существования было смешение понятий об обязательстве и договоре, носившее (скажем мягко) чрезвычайно распространенный характер. О практическом словоупотреблении и говорить не приходится: слова «договор» и «обязательство», образованные от них прилагательные и словосочетания практически повсеместно рассматривались (и продолжают рассматриваться) как синонимы, по крайней мере в каком-то одном из своих многочисленных значений. Например, нередко можно встретить как выражения типа: «Я заключил (подписал) договор», так и высказывания о том, что некто заключил или подписал обязательство. Четвертый раздел Особенной части ГК, называющийся «Отдельные виды обязательств», состоит по преимуществу <1> из глав, посвященных отдельным договорам. Что же в таком случае в нем освещается — виды обязательств или все-таки разнообразные договоры? Ознакомление с его нормами позволяет ответить на вопрос следующим образом: регулируются определенные (видимо, наиболее распространенные, значимые, типические) случаи общественных отношений (вещь в собственность за деньги, вещь в пользование за деньги, работу за деньги, услугу за деньги и т. п.), к каждому из которых Кодекс приурочивает специальный договор. Один тип общественного отношения — один договор. Получается, что непосредственным предметом законодательного внимания становятся все-таки договоры; определение же состава и содержания возникающих из них обязательств, правил об их исполнении, изменении, обеспечении и прекращении составляет своего рода побочный, косвенный результат такого подхода. Кодекс говорит об обязательствах лишь в той степени, в какой их характеристика необходима для индивидуализации договора; достигнув этой цели, Кодекс теряет к соответствующему обязательству всякий интерес. Попыток унифицированного регулирования содержательно идентичных обязательств (безотносительно к основаниям их возникновения) ГК почти не предпринимает; напротив, нередки случаи, когда обязательства, полностью тождественные по содержанию, регламентируются совершенно различным образом лишь потому, что они возникли из различных договоров. ——————————— <1> Из 30 глав договорам посвящено 25.
Одни ученые пишут об абстрактных и каузальных договорах (сделках) <2>, другие — об абстрактных и материальных обязательствах <3>. ——————————— <2> См., например: Новицкий И. Б. Очерки гражданского права: Материалы к курсу лекций (Пособие для слушателей автора). II. Обязательственное право. А. Общие понятия. М., 1921. С. 99 и сл.; Новицкий И. Б., Лунц Л. А. Общее учение об обязательстве. М., 1950. С. 224, 232. <3> См., например: само наименование (и, естественно, содержание) следующей монографии: Кривцов А. С. Абстрактные и материальные обязательства в римском и современном гражданском праве. Юрьев, 1898. Ср. с М. М. Агарковым, который говорит об «абстрактных сделках и обязательствах, возникающих из таких сделок» (Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. С. 75).
Вопрос о том, как соотносятся выражения «договор купли-продажи» и «обязательство по купле-продаже» или «договорное право» и «обязательственное право», нередко затрудняет (насколько мы можем судить по собственному опыту) даже вполне успевающих студентов. Наконец, с точки зрения судей (даже самых высоких инстанций) совершенно равнозначны выражения «прекращение договора» и «прекращение обязательства» <4>; «обеспечение договора» и «обеспечение обязательства» <5>; «исполнение договора» и «исполнение обязательства» <6>; «недействительность договора» и «недействительность обязательства» <7>; «нарушение договора» и «нарушение обязательства»; «договор в пользу третьего лица» и «обязательство в пользу третьего лица». Результатом нередко встречающейся практики «синтеза» подобных терминов являются словосочетания типа «исполнение (обеспечение, прекращение и т. д.) обязательств по договору». ——————————— <4> Ср., например: п. 4 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 16 февраля 2001 г. N 59 («прекращение договора» и даже «прекращение сделок»), с его же п. 15 («прекращение обязательств»); п. 8 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 29 декабря 2001 г. N 65 («прекращение договора»), со всем остальным его текстом («прекращение обязательства»); п. 4, 5, 7, 13 — 15, 27, 33, 36 — 39 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 11 января 2002 г. N 66 («прекращение договора»), с п. 13 и 38 этого же Обзора («прекращение обязательства»); п. 23 Постановления Пленума ВАС РФ от 24 марта 2005 N 11 («прекращение договора») с п. 28 этого же Постановления («прекращение обязательства»); п. 9 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 22 декабря 2005 г. N 96 («прекращение договора»), с п. 22 этого же Обзора («прекращение обязательства»). <5> См., например: п. 6 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 21 января 2002 г. N 67, где термины «обеспечение обязательства» и «обеспечение договора» употребляются как равнозначные; ср. также п. 1 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 7 июля 2004 г. N 78 («обеспечение договоров»), с иными пунктами этого же Обзора, где говорится об обеспечении и интересов, и исков, и требований. <6> Ср., например: наименование и п. 16, 18 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 28 ноября 2003 г. N 75 («исполнение договоров»), с его же п. 16, 20, 24 («исполнение обязательств»); п. 1, 2 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 21 декабря 2005 г. N 104 («исполнение договора»), с его же п. 4, 5 и 6 («исполнение обязательства»). <7> Особенно яркий пример — п. 8 Обзора, утвержденного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 15 января 1999 г. N 39 («недействительность договора, в оплату которого открыт аккредитив, не влечет недействительности обязательств банков по аккредитиву»).
Нельзя сказать, что несуразность сложившейся практики не замечалась русскими учеными. Так, К. Н. Анненков в третьем томе своей знаменитой «Системы русского гражданского права», опираясь на замечания К. П. Змирлова и М. М. Винавера, пришел к выводу об отсутствии точности и закономерности в употреблении слов «обязательство» и «договор» в X т. Свода законов. В ряде случаев там, где следовало бы сказать о договоре, законодатель говорил об обязательстве, и наоборот. Подобное терминологическое смешение в законодательстве цивилист назвал «совершенно недопустимым». «…ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, — писал он, — КАК ОБЯЗАННОСТЬ есть не договор, а только ПОСЛЕДСТВИЕ ДОГОВОРА как СОГЛАШЕНИЯ о ее установлении» <8> (выделено мной. — В. Б.). Именно такое разграничение понятий мы считаем совершенно правильным. ——————————— <8> Анненков К. Н. Система русского гражданского права. Т. III. Права обязательственные. 2-е изд. СПб., 1901. С. 3 — 4.
От смешения различных значений термина «договор» предостерегали и многие советские ученые. Так, в частности, О. А. Красавчиков отмечал: «Анализируя содержание ст. 26 ГК (имеется в виду ст. 26 ГК РСФСР 1922 г., определявшая понятие сделки — аналог ст. 153 современного ГК. — В. Б.), наши юристы имеют в виду договор (сделку) как юридический факт. Однако когда они переходят к рассмотрению положений ст. 139 — 141, 143, 144, 145 и др., то, употребляя термин «договор», понимают под ним отношение, возникшее из договора — договорное правоотношение… Не вызывает сомнения, что подобное разночтение одного и того же термина не может не привести к различным недоразумениям и затруднениям теоретического, а равно и практического порядков. В целях устранения указанного смешения следует, на наш взгляд, договором (сделкой) именовать только то явление, о котором говорит ст. 26 ГК, то есть действие, направленное на движение конкретного правоотношения. Само же правоотношение, основанием возникновения которого является договор (сделка), точнее именовать договорным (сделочным) правоотношением» <9>. ——————————— <9> Красавчиков О. А. Юридические факты в советском гражданском праве. М., 1958. С. 117.
Обязательство — это гражданское правоотношение определенных свойств и характеристик; по терминологии русской дореволюционной юридической науки — юридическая обязанность определенного типа, т. е. пассивная составляющая правоотношения, которое при таком словоупотреблении заслуживает наименования обязательственного. В позднейшем римском праве (плодом развития которого и является понятие обязательства) термин «обязательство» (obligatio) также обозначал либо обязательственное правоотношение в целом, либо его отдельные составляющие, причем не только пассивную (юридическую обязанность должника), но и активную (субъективное право (требование) кредитора) <10>. В советской цивилистике понимание обязательства именно как правоотношения утвердилось еще до принятия первого Гражданского кодекса <11> и, будучи пронесенным через все перипетии многострадальной российской истории <12>, оказалось в действующем российском ГК (п. 1 ст. 307): вполне согласно с этим классическим подходом он определяет обязательство как нечто, в силу чего должник обязан совершить в пользу кредитора определенное действие, а кредитор вправе требовать от должника исполнения этой обязанности. Но нечто, слагающееся из права требования и обязанности, и есть не что иное, как правоотношение. ——————————— <10> См. об этом (со ссылками на римские источники): Агарков М. М. Указ. соч. С. 15 — 16. <11> «Обязательство определяется обыкновенно как такое правоотношение, в котором одна сторона, кредитор, или веритель, имеет право требовать от другой стороны совершения какого-либо действия, положительного… или отрицательного… а другая сторона, дебитор, или должник, обязана совершить требуемое действие» (Новицкий И. Б. Указ. соч. С. 5). <12> «Определение обязательства содержится в ст. 107 ГК: «В силу обязательства одно лицо (кредитор) имеет право требовать от другого (должника) определенного действия, в частности передачи вещей или уплаты денег, либо воздержания от действия». Уточняя несколько этот текст и ставя в нем теоретически существенные ударения, мы можем определить обязательство как гражданское правоотношение, в силу которого одно лицо (или несколько лиц) имеет право требовать от другого лица (или нескольких других лиц) совершения определенного действия либо воздержания от совершения какого-либо действия» (Агарков М. М. Указ. соч. С. 13). По сути, то же самое определение, дополненное многочисленными уточнениями и сформулированное уже в условиях действия ГК РСФСР 1964 г., см.: Иоффе О. С. Обязательственное право // Избранные труды. Т. III. Обязательственное право. СПб., 2004. С. 54.
Договор же — суть частный случай сделки (действия), т. е. юридический факт — действие (соглашение), направленное на достижение определенных юридических последствий, в частности на возникновение, изменение или прекращение каких-либо (в том числе и обязательственных) гражданских правоотношений (см. об этом ст. 153, 154 и 420 ГК). Обязательство — лишь одно из многих возможных юридических последствий, на достижение которых могут направляться договоры (см. п. 2 ст. 1 Кодекса, который говорит о возможности договорного определения прав и обязанностей, не уточняя при этом, каких именно — только ли обязательственных или также и других). В 1921 г. И. Б. Новицкий даже предлагал ввести особую классификацию договоров по видам производимых ими юридических последствий, особо выделив при этом «обязательственный договор, т. е. соглашение двух или нескольких лиц, коим устанавливается обязательство (в отличие от договоров вещно-правовых, семейных, наследственных…)» <13>. Не всякий договор устанавливает (изменяет или прекращает) именно обязательство, т. е. «не всякий договор есть обязательственный договор» <14>. ——————————— <13> Новицкий И. Б. Указ. соч. С. 32. <14> Там же, сноска.
Верно и обратное: договор — лишь один из многих возможных юридических фактов, которые могут служить основаниями возникновения обязательств, возможно — практически самый распространенный или, во всяком случае, самый естественный, и оттого поставлен п. 2 ст. 307 ГК в перечне оснований возникновения обязательств на первое место именно договор. Лучше всего этот факт отражается в широко известном и распространенном разделении обязательств по основаниям своего возникновения на договорные и внедоговорные. Следовательно, «не всякое обязательство есть договорное обязательство» <15>. ——————————— <15> Там же.
Различие обязательств и договоров, логически и содержательно чрезвычайно существенное, принципиальное, становится особенно ярко видно в институтах, допускающих несовпадение в одном лице участника (контрагента или стороны) договора с участником (субъектом) правоотношения. Такой феномен наблюдается, в частности, при осуществлении представительства. Как известно, сущность представительства как процесса деятельности представителя заключается в совершении им сделок, в том числе — заключении договоров, от имени другого лица (представляемого), что означает возникновение, изменение или прекращение соответствующих правоотношений (прав и обязанностей), в том числе — обязательственных, с участием этого последнего (представляемого) (п. 1 ст. 182 ГК). Участником договора (контрагентом) выступает одно лицо (представитель), а участником (субъектом) правоотношений (в том числе кредитором или должником) становится другое лицо (представляемый). Другой пример: контрагентами договора в пользу третьего лица (п. 1 ст. 430) являются одни субъекты, в то время как «…право требовать от должника исполнения обязательства в свою пользу» и, стало быть, корреспондирующая с этим правом юридическая обязанность связывают одного из участников этого договора с третьим (по отношению к контрагентам) лицом. Будучи третьим по отношению к договору, такое лицо, однако, не становится третьим по отношению к обязательству, из такого договора возникающему: в нем оно занимает место обыкновенного классического кредитора. О том, что законодатель называет должником и кредитором, т. е. терминами, предназначенными для обозначения субъектов обязательства, участников договора, устанавливающего обязательство, можно только пожалеть (см. ниже). Ну о каком обязательстве между участниками договора может идти в данном случае речь, если перед нами договор, заключаемый не в пользу участника, а в пользу третьего лица; договор, кредитором по обязательству из которого становится не участник договора, а третье (по отношению к таким участникам) лицо? Личность участника договора может отделиться от личности участника обязательства не только в ходе, но и после установления обязательства, например в результате перехода требования (§ 1 гл. 24 ГК) или перевода долга (§ 2 той же главы). Например, в результате уступки договорного требования личность кредитора по обязательству, бывшего контрагентом договора, из которого это обязательство возникло, как бы раздваивается (распадается) между ним (цедентом) и новым кредитором (цессионарием). Последний, не будучи участником договора, установившего обязательство, становится тем не менее обладателем требования, из этого договора возникшего. Напротив, цедент сохраняет за собой все качества договорного контрагента, но не является более кредитором по обязательству. Аналогичные последствия производит и перевод договорного долга: эта операция не может отменить того факта, что в установлении долга посредством заключения договора принимал участие первоначальный должник, который останется контрагентом договора — основания возникновения долга навсегда. Но перевод долга изменяет личность должника — участника обязательства, возникшего из договора. Даже операция одновременного перевода и прав и обязанностей какой-либо стороны по договору в целом (например, в результате договоров перенайма, продажи или аренды предприятий, реорганизационного и наследственного правопреемства, перемены личности участников хозяйственного общества или товарищества) не отменяет того факта, что в заключении договора и установлении соответствующих правоотношений принимали участие одни лица, а в последующем, в самих этих правоотношениях, стали участвовать другие лица. Контрагенты по договору — одни лица, субъекты обязательства — другие. Обязательство соотносится с договором как одно из возможных следствий с одной из возможных причин. В этом смысле данные понятия предстают перед нами как находящиеся в теснейшей функциональной связи друг с другом. Однако такая связь не превращает данные субстанции в какое-то особое единое целое, нерасчленимое даже в целях своего изучения. Поскольку ни одно явление не может быть причиной или следствием самого себя (т. е. выступать одновременно и причиной, и следствием), нельзя не признать, что договор и обязательство — суть различные понятия. Причем различие это носит объективный характер, а это значит, что оно неизбежно существовало, существует и будет существовать. Оно подобно закону всемирного тяготения или факту объективного существования кислорода: сравнительно позднее открытие того и другого не препятствовало ни взаимному притяжению предметов, ни дыханию людей <16>. Другое дело, что различие это не на всех этапах развития национальных юридических наук было замечено теоретической юриспруденцией и не всегда учитывалось юридической практикой. Оно продолжает повсеместно существовать и проявлять себя и в настоящее время, несмотря на любые попытки утверждать обратное или тем паче обзывать констатацию этого различия мракобесием <17>. ——————————— <16> Вероятно, многих читателей может смутить то обстоятельство, что и закон всемирного тяготения проявляет себя, и кислород существует независимо от людей: даже если на Земле никого не останется, ни тяготение действовать не перестанет, ни кислород не исчезнет. Иными словами, их существование объективно. Это действительно так, но подобная отличительная черта никак не порочит объективности установленного различия между обязательствами и договорами. Ведь бытие того и другого явления обусловлено общественным сосуществованием людей, что (в настоящий по крайней мере момент) ничуть не менее объективно, чем действие закона всемирного тяготения или существование кислорода. <17> Аналитическое расчленение объективно текущего природного, биологического или социального процесса является одним из общенаучных приемов познания реальной действительности. Естественно, не надо забывать о том, что результаты такого изучения — суть лишь кусочки мозаики, которые надлежит сложить в единую, общую картину. Следуя же мнению Б. И. Пугинского, мракобесами являются не только юристы, «расчленившие» договоры на сделки и правоотношения, но и химики, разложившие вещества на молекулы, а молекулы — на атомы, и физики, «разобравшие» атомы на элементарные частицы, и астрономы, дерзнувшие подвергнуть звезды отдельному изучению от планет… Самые большие «мракобесы» — это, конечно, анатомы, биологи, зоологи и медики, ибо «расчленение» предметов их научных занятий может привести к самым драматическим последствиям. Но ведь никто не ведет речь о расчленении физическом (!) — только об аналитическом!
2. Понятийно-терминологическая путаница и ее последствия в изучении права, законодательстве и практике. В чем же в таком случае проблема? Казалось бы, различие обязательства и договора установлено достаточно точно и выражено вполне ясно. Но в этом-то и состоит парадокс, что, будучи констатированным на теоретическом, абстрактном уровне, это различие вдруг по какой-то таинственной причине начисто забывается во всех сферах практического приложения усилий юриспруденции — начиная от изучения конкретных отдельных видов обязательств и заканчивая законодательством и судьями. В конкретно-юридических исследованиях различие это в лучшем случае просто игнорируется: термины «договор» и «обязательство» используются как взаимозаменяемые, в результате то договоры сводятся к обязательствам, то (что гораздо чаще) обязательства к договорам. В худшем же случае под игнорирование очевидного логического различия стараются подвести теоретическую базу вроде следующих, например, суждений: «В понятие договора помимо согласования воли двух или нескольких лиц должны быть включены их взаимные гражданские права и обязанности» <18>; «применение договоров на протяжении уже нескольких тысяч лет объясняется помимо прочего тем, что речь идет о гибкой правовой форме, в которую могут облекаться различные по характеру общественные отношения. Основное назначение договора сводится к регулированию… поведения людей…» <19>; «договор оказался сведен к числу юридических фактов… Роль договора, подобно другим юридическим фактам, ограничивалась тем, чтобы распространить на взаимоотношения субъектов установления закона, регламентирующие данный вид обязательств» <20>, в то время как в действительности, по мысли цитируемых авторов, договор должен признаваться «юридической, т. е. предусматривающей права и обязанности, связью, независимо от закрепленности его содержания в законе» <21>. ——————————— —————————————————————— КонсультантПлюс: примечание. Монография М. И. Брагинского, В. В. Витрянского «Договорное право. Общие положения» (Книга 1) включена в информационный банк согласно публикации — Статут, 2001 (издание 3-е, стереотипное). —————————————————————— <18> Халфина Р. О. Значение и сущность договора в советском гражданском праве. М., 1952. С. 50. Цит. по: Брагинский М. И., Витрянский В. В. Договорное право: Общие положения. М., 1997. С. 12. —————————————————————— КонсультантПлюс: примечание. Монография М. И. Брагинского, В. В. Витрянского «Договорное право. Общие положения» (Книга 1) включена в информационный банк согласно публикации — Статут, 2001 (издание 3-е, стереотипное). —————————————————————— <19> Брагинский М. И., Витрянский В. В. Указ. соч. С. 9. <20> Пугинский Б. И., Сафиуллин Д. Н. Правовая экономика: Проблемы становления. М., 1991. С. 142. <21> Там же. С. 143.
Апофеоз подобного подхода выражен в одной из новейших статей Б. И. Пугинского: «Если договор выполняет регулирующую роль — и в этом видится его главное назначение, — то как можно пытаться раскрывать сущность договора через понятия «сделка» и «правоотношение»… Ведь НИ СДЕЛКА, НИ ПРАВООТНОШЕНИЕ НИКОГДА И НИ В МАЛЕЙШЕЙ СТЕПЕНИ НЕ ВЫПОЛНЯЛИ ПРАВОРЕГУЛИРУЮЩУЮ ФУНКЦИЮ. То же относится и к распространенным суждениям о договоре как о юридическом факте. Общепризнанно, что юридические факты НЕ ОСУЩЕСТВЛЯЮТ ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ, А ЛИШЬ ДАЮТ ОСНОВАНИЯ ПРИМЕНЯТЬ ПРАВОВЫЕ НОРМЫ, относящиеся к соответствующим обстоятельствам» <22>. И далее (со ссылкой на Д. Н. Сафиуллина, но без указания источника): «…в традиционно понимаемом механизме права для ДОГОВОРА КАК ПРАВОВОГО РЕГУЛЯТОРА вообще не находится места. Договор попросту невозможно объяснить на основе категорий «юридический факт», «правоотношение» и т. п., которые к тому же сами не получили удовлетворительного объяснения» <23> (выделено мной. — В. Б.). ——————————— <22> Пугинский Б. И. Частный договор в научной картине права // Ученые-юристы МГУ о современном праве: Сборник статей. М., 2005. С. 165. <23> Там же. С. 167.
В результате вместо четкого и ясного понимания договора в смысле юридического факта-действия (на худой конец — договора как обязательственного правоотношения, возникшего из такого факта) ученые целенаправленно создают представление о малопонятной бесформенной субстанции, логически аморфном конгломерате, в одно и то же время соединяющем в себе качества трудно совместимых категорий различной родовой принадлежности: 1) юридического факта и правоотношения (Р. О. Халфина); 2) юридического факта, правоотношения и источника (средства) правового регулирования (М. И. Брагинский). Вершиной подобного рода теорий является замена предметно-логического юридического понятия о договоре хозяйственно-функциональным представлением о нем (Б. И. Пугинский, Д. Н. Сафиуллин). При такой постановке вопроса слово «договор» становится простой вывеской для обозначения этакого категориально-понятийного комплекса, обнимающего собой любые субстанции, находящиеся в более или менее близкой связи с обслуживанием хозяйственных (экономических) взаимоотношений частных лиц. Опишем некоторые итоги подобного подхода. Хорошо известно, что в настоящее время в рамках материала курсов и учебников обязательственного права рассматривается не только (и даже не столько) обязательственное, сколько договорное право. Под названием «Отдельные виды обязательств» сегодня повсеместно фигурирует материал об отдельных договорах <24>, причем, разумеется, лишь о тех, которые предусмотрены законодательством (в основном — Гражданским кодексом). Договорное право изучается вместо обязательственного <25>, а последнее практически не изучается вовсе: материал об отдельных видах обязательств заменяется материалом об отдельных обязательствах. В результате учащийся получает, с одной стороны, общетеоретическое понятие об обязательстве, никак не увязанное с практикой, а с другой — понятия о множестве отдельных договоров, не увязанных друг с другом никакими теоретическими обобщениями. Что же удивительного в том, что в итоге из вчерашних выпускников юридических вузов и факультетов вырастают юрисконсульты, адвокаты и судьи, путающие обязательство с договором везде, где только возможно! Даже ученые периодически проговариваются о том, что обязательственными они считают любые правоотношения… возникшие из договоров! <26> Обязательственные правоотношения — это то же самое, что договорные, а договорные — то же, что и обязательственные. Все едино! ——————————— <24> Подчеркиваем: не об отдельных видах договоров, в чем было бы еще полбеды, а об отдельных договорах. Сразу же напрашивается риторический вопрос: какой смысл в изучении отдельных договоров в ситуации действия принципа свободы договора? <25> Причем в отрыве от учения о родовом по отношению к договору понятии — о понятии сделки вообще. Немногие учащиеся в состоянии вспомнить на третьем курсе об органической связи между договором и сделкой, что имеет самостоятельные и тоже не самые благоприятные последствия. <26> См., например: Гражданское право: Учебник. Т. 2 / Под ред. Е. А. Суханова. 3-е изд. М., 2005. С. 15 (третий абзац, первое предложение — место, где говорится о владении как одном из возможных правомочий договорного (обязательственного) права); Т. 3. М., 2006. С. 608 (место, где корпоративные правоотношения противопоставляются обязательственным (договорным) отношениям). Неправильность такого взгляда столь вопиюща, что опровергать его мы не считаем нужным. Позволим себе напомнить лишь, что согласно воззрению, проводимому в отечественном законодательстве и защищаемому авторами названного учебника, договоры могут быть основаниями возникновения не только обязательственных, но и иных, например вещных, правоотношений. Следуя описанной здесь логике получается, что и вещные правоотношения… тоже обязательственные! По крайней мере те из них, которые возникли из договоров: ведь раз договорные, то, значит, и обязательственные.
Рассмотрим некоторые нормативные несообразности в употреблении понятий об обязательстве и договоре. Возьмем, например, такое выражение, как «исполнение обязательства» (п. 4 ст. 25, п. 2 ст. 60, п. 5 ст. 90, п. 1 ст. 101, п. 6 ст. 114, ст. 147 и др. ГК; особенно — гл. 22 — 25 и ст. 408 ГК). Ясно, что предметом исполнения может быть только обязанность, но не все правоотношение в целом (см. об этом абз. 7 ст. 12, п. 1 ст. 21, п. 2 ст. 33, п. 1 ст. 35, ст. 36, 39 и др. ГК). Правоотношение (в нашем случае — обязательство) не может исполняться: во всяком случае, общего учения об исполнении правоотношения науке права неизвестно <27>. Возникает вопрос: насколько же правильно говорить об исполнении договоров? Если договор — это сделка, а сделка — действие, то выражение «исполнение договора» равнозначно выражению «исполнение действия». Но что такое «исполнение действия»? Совершение его? Но выражение «совершение договора» означает его заключение, а не исполнение обязательств, вытекающих из уже наличествующего (заключенного, совершенного, законченного) договора, т. е. совсем не то, что следовало бы понимать под ним исходя из этимологии этого словосочетания. А между тем именно об исполнении сделок, недействительных сделок и договоров и говорят, в частности, п. 2 и 3 ст. 159, п. 2 ст. 165, ст. 169, п. 1 ст. 181, п. 1 и 3 ст. 424, п. 4 ст. 426, п. 3 ст. 450, п. 2 — 4 ст. 451, п. 2 ст. 457 и т. д. ГК! Остается лишь сделать скидку на условность словоупотребления, допустив, что законодатель, вместо того чтобы писать об «исполнении обязательств, вытекающих из договора (сделки)», предпочел поступиться точностью терминологии в пользу ее краткости и удобства <28>. ——————————— <27> Говорят о реализации правоотношения, но этот общетеоретический термин не имеет аналога в науке обязательственного права, не заключающего в себе ничего подобного разделу о реализации обязательств. Не исполняется и требование, входящее в состав правоотношения (см., одна ко, п. 4 ст. 25 ГК), — оно осуществляется. —————————————————————— КонсультантПлюс: примечание. Монография М. И. Брагинского, В. В. Витрянского «Договорное право. Общие положения» (Книга 1) включена в информационный банк согласно публикации — Статут, 2001 (издание 3-е, стереотипное). —————————————————————— <28> Не вызывает ничего, кроме искреннего недоумения, попытка некоторых ученых усмотреть за таким словоупотреблением нечто большее, чем простое удобство, объявив понятие о договоре одним из самых комплексных и многогранных правовых категорий. Чего стоит целая глава в знаменитой монографии, называющаяся «Договор-правоотношение». См.: Брагинский М. И., Витрянский В. В. Указ. соч. С. 222 и сл.
Вот другой пример. Всякое правоотношение, в том числе обязательство, как явление, имеющее известную длительность (протяженность) во времени, может по наступлении определенных обстоятельств прекратить свое существование. Говорить о прекращении правоотношения, следовательно, вполне нормально. Но что такое прекращение сделки или договора (п. 2 ст. 38, п. 3 ст. 167, п. 4 ст. 350, п. 2 ст. 540, п. 2 и 3 ст. 610, ст. 618, 622, п. 2 ст. 623, п. 2 ст. 655, ст. 664, п. 5 ст. 685, ст. 701, п. 3 ст. 716 и др. ГК)? И сделка, и договор — суть действия; юридические последствия закон связывает, однако, не с процессом совершения таких действий, а с результатом этого процесса, т. е. понимает действия (сделку, договор) как одномоментный юридический факт. Как может прекратиться явление, не имеющее временной размерности, продолжительности, явление, не текущее во времени, своеобразная «временная точка»? И здесь, очевидно, имеет место условность: говоря о прекращении договора, хотят сказать о прекращении его действия или юридической силы. Допустим. Но если договор — это сделка, а сделка — это действие, то что такое действие (юридическая сила) договора? Действие действия? Абсурд. Юридическая сила действия? Тоже, ибо теории юридических фактов незнакомо такое понятие, как ограниченное действие юридического факта (сегодня факт юридический, завтра — нет). Конечно, терминология — вещь в высшей степени условная; главное, чтобы оперирующие ею люди точно знали, что подразумевается под тем или другим термином. Но в том-то и дело, что такой ясности в нашей проблеме и не наблюдается! Условность сидит на условности и условностью погоняет; итог — сплошной терминологический туман, плотно затягивающий собой понятийный ряд важнейшей области цивилистической науки. Путаница в нормативной терминологии является не столь безобидным явлением, как принято обычно считать. Лучшим доказательством этому тезису могут служить несколько следующих примеров, относящихся к сфере практики применения закона. Согласно ст. 310 ГК односторонний отказ от исполнения обязательства допускается только в случаях, прямо предусмотренных законом; только от исполнения обязательства, связанного с осуществлением его сторонами предпринимательской деятельности, можно отказаться также в случаях, предусмотренных договором, если иное не вытекает из закона или существа обязательства. А вот нормы об одностороннем отказе от исполнения договора гласят совсем о другом: п. 2 и 3 ст. 450 ГК предусматривают также возможность изменения или прекращения порожденных им обязательств судом по требованию одной из сторон <29> и никак не ограничивают стороны договора в возможности установления специальных оснований одностороннего отказа. Как соотнести друг с другом сравниваемые нормы? Чисто практический вопрос, не только не имеющий ответа, но даже толком не поставленный. ——————————— <29> Институт, даже не упоминаемый (!) в ст. 310 ГК.
Несколько слов о повсеместной тенденции путать участников договора (контрагентов) со сторонами обязательства (субъектами правоотношения). Кем должно быть заключено соглашение об изменении или прекращении обязательства — контрагентами по договору, из которого оно возникло, или лицами, участвующими в обязательстве по состоянию на момент возникновения вопроса о его изменении или прекращении? Статья 450 ГК говорит об изменении и расторжении договора по соглашению сторон (сторон чего? Судя по контексту статьи — сторон договора); а вот ст. 310 говорит о недопустимости одностороннего отказа от исполнения обязательства. Об одной стороне чего здесь говорит слово «односторонний»? Явно о стороне обязательства, ибо опять-таки ни о чем другом в норме не упоминается. Неопределенность достигает наивысшего предела в рассмотренной выше ситуации: чей односторонний отказ может изменить или прекратить обязательство — лица, действиями которого обязательство было установлено, — контрагента по договору (например, представителя) или же участника этого обязательства — субъекта правоотношения (например, представляемого)? Выше мы обещали объяснить причину нашего скептического отношения к тому, что законодатель называет участников договора, устанавливающего обязательство в чужую пользу, должником и кредитором, т. е. терминами, предназначенными для обозначения субъектов обязательства. Причина эта — в современной арбитражной практике, которая, исходя из результата ограничительного толкования п. 1 ст. 382 ГК, в принципе справедливо утверждает <30>, что уступку требования может совершить только и исключительно его обладатель — кредитор. Третье лицо, в пользу которого устанавливается требование в порядке п. 1 ст. 430 ГК (выгодоприобретатель), кредитором не названо; следовательно, оно таковым не является и не имеет возможности уступить выговоренное в его пользу требование <31>. Терминологическая путаница перешла в понятийную: кредитор как контрагент договора отождествился с кредитором как стороной обязательства, в то время как собственно кредитор — обладатель установленного по договору требования (выгодоприобретатель) практикой оказался просто позабыт из-за того, что… законодатель не так назвал его (выгодоприобретателем или третьим лицом, но не кредитором). Мы уже указывали выше, но считаем целесообразным повторить: название субъекта третьим лицом подчеркивает его положение по отношению к участникам договора, но не определяет его статуса в обязательстве — правоотношении, возникшем из этого договора. Вообще участниками обязательства (правоотношения) являются только должник и кредитор; понятие третьих лиц в правоотношении вообще незнакомо общей теории права. ——————————— <30> Хотя объективности ради надо заметить, что в п. 1 ст. 382 нет указания о возможности уступки требования только кредитором. <31> См.: Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 21 мая 1996 г. N 717/96 и от 6 января 1998 г. N 1386/96.
Еще две проблемы из области уступки требования также базируются на единой методологической ошибке — смешении понятий о договоре и обязательстве. Так, арбитражная практика считает недопустимой уступку требований из двусторонне обязывающих (взаимных) договоров, если к моменту уступки лежащие на кредиторе встречные обязанности, вытекающие из того же договора, что и уступленное требование, не исполнены <32>. До недавнего времени безусловно недопустимой считалась уступка требований из так называемых длящихся обязательств — обязательств из договоров, срок действия которых ко времени совершения уступки не истек <33>. Объяснение в обоих случаях одно: при подобных уступках кредитор не полностью выбывает из обязательства, а должен выбыть полностью. В первом случае на кредиторе остаются лежать встречные обязанности, во втором — обязательства текущие и новые обязательства, возникающие по мере течения срока действия договора. Причина ошибки в рассуждениях — неправильное определение соотношения понятий об обязательстве и договоре. Сведение обязательства к договору приводит к глубоко ошибочному мнению, согласно которому один договор порождает только одно правоотношение, которое (в зависимости от случая) может быть односторонне направленным (договор займа, договор безвозмездного хранения) или иметь взаимную направленность (подавляющее большинство договоров); в последнем случае одно и то же лицо приобретает статус как должника, так и кредитора по одному и тому же обязательству. ——————————— <32> См., например: Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 26 мая 1998 г. N 552/98 и 553/98; от 30 марта 1999 г. N 6925/98. <33> См., например: Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 30 апреля 1996 г. N 7083/95; от 30 июля 1996 г. N 1136/96; от 10 сентября 1996 г. N 1617/96; от 29 октября 1996 г. N 3172/96; от 29 апреля 1997 г. N 1435/97 и N 4966/96; от 27 мая 1997 г. N 584/97; от 25 ноября 1997 г. N 2233/97; от 17 ноября 1998 г. N 4735/98.
Этот взгляд, известный под наименованием теории сложных обязательств <34>, не укладывается ни в одно из известных определений ни понятия обязательства, ни понятия правоотношения. Всякое правоотношение (в том числе обязательственное) состоит из одного субъективного права и одной корреспондирующей с ним юридической обязанности. Если из одного и того же основания возникает несколько субъективных прав с соответствующим количеством обеспечивающих их обязанностей, то перед нами несколько различных правоотношений. А это значит, что в каждом отдельно взятом обязательстве каждый его участник является либо должником, либо кредитором, но не тем и другим одновременно; фигуры должника-кредитора или кредитора-должника гражданское право не знает. Статус кредитора и должника возможно соединить в одном лице лишь в том случае, если речь идет о как минимум двух различных обязательствах, в одном из которых интересующее нас лицо является кредитором, в другом — должником. Уступка требования, составляющего содержание одного из обязательств (того, где интересующее нас лицо является кредитором), никак не влияет на судьбу другого обязательства (того, в котором интересующее нас лицо является должником). Лицо выбывает из одного обязательственного отношения, но сохраняет свой статус (кредитора или должника) в другом обязательственном правоотношении, хотя бы возникшем из одного и того же договора с первым <35>. ——————————— <34> То есть обязательственных правоотношений, слагающихся из нескольких субъективных прав и нескольких юридических обязанностей, в том числе — взаимной направленности. <35> В вопросе об уступке длящихся требований последние Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ (от 9 октября 2001 г. N 4215/00 и от 14 декабря 2004 г. N 11079/04) уже не столь категоричны: при определенных условиях уступка конкретного требования признается вполне возможной, несмотря на его возникновение в рамках длящегося договорного обязательства.
Кстати, к интересующей нас области относится и один из вопросов, уже затрагивавшихся нами на страницах печати <36>. Позволяя себе говорить об исполнении сделок, законодатель механически переносит это словоупотребление не только на нормальные, но и на недействительные сделки. В результате складывается представление о том, что реституция — это следствие особенного юридического факта (последствия недействительности сделки). Между тем совершенно очевидно, что один лишь факт совершения недействительной сделки сам по себе к реституции не приведет: недействительная сделка не порождает даже юридических последствий, не говоря уже о фактических; что же надлежит возвратить и в какое такое первоначальное положение, если во исполнение недействительной сделки ничего не было передано да и передаче не подлежит? Очевидно, что реституция — следствие вовсе не факта совершения недействительной сделки, а совсем другого юридического факта — факта необоснованного предоставления (совершения действий во исполнение обязательств, якобы возникших из недействительной сделки). Терминологическое упущение обернулось ошибкой в квалификации целого института. ——————————— <36> См.: Белов В. А. Чертова дюжина вопросов (о судьбе института недействительности сделок) // Корпоративный юрист. 2005. N 4. С. 27 — 29.
3. Кто виноват и что теперь делать? Чем же обусловлено описанное выше смешение столь разнородных, хотя и функционально неразрывно связанных между собой понятий? Что за таинственная причина заставляет науку и практику устойчиво пренебрегать собственными достижениями, не просто игнорируя точно установленное и ясно выраженное общетеоретическое различие между обязательством и договором, но и сознательно его уничтожая? Причин здесь, как мы полагаем, несколько. Если бы отечественная юриспруденция и правоприменительная практика несколько больше интересовались бы сущностью регулируемых отношений, смыслом и значением норм, их регулирующих, последствия терминологической путаницы в законе остались бы незамеченными. Наука поправила бы законодателя, указав лицам, применяющим закон, что в том или другом случае один и тот же институт описан различными терминами или, напротив, за одними и теми же словами скрыты различные конструкции. Но в том-то и дело, что юридическая наука (и не только, между прочим, отечественная) как раз таки этим и не занимается: большинство ученых-правоведов (не говоря уж о практиках) ориентируются не на смысл и понятия, а на внешность и термины! Из настоящей науки, оперирующей категориями, институтами, конструкциями и понятиями, юриспруденция понятий уже давно выродилась в юриспруденцию терминов — отрасль софистики, буквоедства и словоблудия. Итог сего процесса, как мы видели, плачевен: за путаницей терминологической следуют понятийная чехарда и категориальная абракадабра; стройное научное здание цивилистики, заботливо отстраиваемое поколениями германских, русских дореволюционных и советских цивилистов, сегодня напоминает разрушенный в «черном» декабре 1988 г. армянский город Спитак. Трудно не присоединиться к мнениям К. Н. Анненкова и О. А. Красавчикова о том, что смешение обязательства с договором в законодательстве, юридической науке и практике представляется явлением совершенно недопустимым как способное привести к недоразумениям и затруднениям. Почему же юридическая наука не спешит заниматься своими прямыми обязанностями — не пытается ни истолковать, ни осмыслить, ни индуктивно обобщить нормативный материал с целью выработки адекватных юридических понятий, тех самых «камней», которые должны быть поставлены во главу угла юриспруденции? В одной из наших публикаций <37> мы указывали на наиболее вероятную причину подобного научного бездействия. Это неправильное представление о содержании и сути юридической профессии, которая обыкновенно сводится к знанию законов и умению их комментировать. Юристов-практиков именуют законниками (знатоками закона); юристов-ученых — чтецами или жрецами от закона. Что является причиной такого представления — сказать уже значительно сложнее; создается впечатление, что таковой является элементарное нежелание заниматься научной юридической деятельностью. Помимо того, что для этого надо тратить значительные усилия и время, нужно иметь еще и определенные творческие возможности (способности) причем желательно приближающиеся хотя бы к степени таланта. И куда проще с многозначительным видом зачитывать с кафедры или пересказывать в собственных публикациях те или иные статьи соответствующего кодекса или закона <38>. ——————————— <37> См.: Белов В. А. Объяснение (эссе о юристах и юридической деятельности) // Корпоративный юрист. 2006. N 1. С. 55 — 58. <38> Лично знакомы с преподавателем, известным среди студентов по прозвищу Человек-кодекс. «В статье 477-й ГК есть еще и пункт 3. В нем сказано…» — примерно так построены все его лекции. Увы, подобное явление присуще не одной только отечественной юриспруденции. Широко известно высказывание, с которого начинал свои лекции один из французских профессоров конца XIX в.: «Я не знаю, что такое гражданское право, и не преподаю его. Я знаю и преподаю Гражданский кодекс».
К чему приводят простой пересказ и комментарий законодательства, не предваренный его хотя бы минимальным критическим осмыслением, мы (на примере интересующей нас проблемы) уже видели. В самом деле, вывести понятие обязательства как правоотношения, руководствуясь определением п. 1 ст. 307 действующего российского ГК <39>, возможно только будучи обремененным некоторым минимумом общетеоретических знаний. Лица, не имеющие подобной подготовки, словосочетание «в силу обязательства» обычно воспринимают как указание не на содержание обязательства, а на основание его возникновения — тот юридический факт, в силу которого возникают требование кредитора и обязанность должника. А тут и п. 2 ст. 307 с чисто просветительским в общем-то заявлением о том, что обязательства возникают из договора вследствие причинения вреда и иных оснований. Вот и пожалуйста: возможно, обязательство это то, что возникает из договора (правоотношение), но ровно с той же точностью можно утверждать, что обязательство это и то, в силу чего сие правоотношение возникает, например договор! ——————————— <39> Или § 241 Германского гражданского уложения, откуда оно, очевидно, заимствовано.
А каково «классическое» определение обязательства, предлагаемое § 1101 французского Гражданского кодекса! «Le contrat est une convention par laquelle une ou plusieurs personnes s’obligent, envers une ou plusieurs autres, a donner, a faire ou a ne pas faire quelque chose» <40>. Определение обязательства здесь прямо заменено определением обязательственного договора; несомненно, что разбираемый в настоящей статье феномен является в том числе и плодом этого «достижения» французской юриспруденции, проникшего в Россию еще при М. М. Сперанском. ——————————— <40> Цит. по: Агарков М. М. Указ. соч. С. 16.
Не знает единого общего учения об обязательствах и столь популярная теперь традиционная систематика английского права, где понятие обязательства вот уже более пяти веков рассредоточено по двум основным разделам цивилистики: договорному и деликтному праву (law of contract & law of torts) <41>. ——————————— <41> См. об этом: Там же. С. 17.
Неоднозначные немцы + однозначно неточные и неполные французы + специфичные (функциональные) англичане + достаточно точные, но оказавшие незначительное и непрямое влияние римляне — вот тот научно-нормативный «багаж», который достался в наследство русской цивилистике в интересующей нас теме. Но суть ученой деятельности вовсе не в том, чтобы читать законы и сыпать цитатами из предшественников. Задача отечественных ученых-юристов — не свалить доставшуюся им в наследие информацию в одну кучу и (под страхом прослыть мракобесами) зорко следить, с одной стороны, чтобы никто оттуда ничего не утащил, и с другой — чтобы никто и ничего нового туда не принес, а в том, чтобы не спеша, методически аккуратно и точно разобрать этот багаж, разложить его содержимое «по полочкам», негодное выбросить (а при необходимости — заменить), а недостающее — восполнить. Что именно — помимо точного и последовательного терминологического разграничения понятий о договоре и обязательстве — нами имеется в виду? Во-первых, руководствуясь принципом «бритвы Оккама», предписывающим воздерживаться от умножения сущностей без крайней на то необходимости, следует отказаться от употребления понятия о сложном (в том числе взаимном) обязательстве. Помимо того что в нем нет необходимости (обязательственные правоотношения вполне адекватно описываются конструкцией простых обязательств и их совокупности), помимо того что оно не вписывается ни в одно определение общего понятия обязательства и не соответствует знаниям, накопленным наукой в рамках изучения общего понятия правоотношения, оно к тому же лишено необходимой ясности, вследствие чего и дезориентирует практику. Эта дезориентация выражается не только в неправильном решении арбитражной практикой вопросов, связанных с переменой лиц в обязательстве, но и в недостаточном внимании как практики, так и науки к иным (кроме договоров) юридическим фактам, которые играют важную роль в определении прав и обязанностей участников гражданского оборота. Так, договор купли-продажи считается основанием возникновения обязательств продавца по передаче вещей, восполнению недопоставленных частей или партий товара, устранению недостатков товара по качеству и пр.; между тем очевидно, что непосредственно из договора возникает лишь одно обязательство — обязательство передачи вещи. Все прочие обязательства порождаются юридическими составами, в которых договор купли-продажи является лишь одним, но не единственным необходимым юридическим фактом. Так, для возникновения обязательства восполнения недопоставки требуется факт количественного нарушения обязательства продавца; для возникновения обязательства устранения недостатков по качеству — факт передачи некачественного товара и факт заявления покупателем соответствующего требования. Обращаем внимание: мы взяли для примера простейший случай. Что говорить о договорах смешанных и комплексных, например о совместном создании международного металлургического концерна или о выполнении работ по техническому перевооружению автомобильного завода! Неписаное и никем не обоснованное правило «Один договор — одно обязательство» (хотя бы и с космическим множеством разноплановых и не всегда непосредственно взаимосвязанных прав и обязанностей) должно быть если и не выброшено на юридическую помойку, то положено в самый дальний угол юридической кладовой до тех по крайней мере пор, пока кто-нибудь внятно не объяснит, для чего это понятие требуется науке или практике. Во-вторых, необходимо самое широкое развертывание исследований, которые помогли бы уточнить границы понятия обязательства. Такое уточнение необходимо сделать как минимум в трех следующих направлениях: 1) отраслевом; 2) содержательном и 3) институциональном. Если юридическая наука сможет обосновать межотраслевой характер обязательства, т. е. доказать (но именно доказать, а не декларировать!) существование обязательств вне сферы гражданского права (например, в праве семейном, трудовом, административном, налоговом, таможенном, процессуальном, уголовном и т. д.), уже одно это обстоятельство будет способствовать точному отграничению обязательства как универсальной и общеправовой категории от договора — понятия, универсального лишь для гражданского и международного публичного права, но в других сферах встречающегося только как исключение. Содержательное отграничение необходимо для выяснения вопроса о соотношении обязательства с иными видами относительных правоотношений. Помимо того что решение этой проблемы имеет самостоятельную высокую научную ценность, не исключено, что установление критериев классификации относительных правоотношений поможет выявить новые закономерности в возникновении и динамике обязательств, т. е. в области наших интересов. Что же касается последнего аспекта, то здесь необходимо разграничение обязательств со смежными гражданско-правовыми понятиями, прежде всего институтами долга и ответственности; необходимо, в частности, доказать, что те и другие правоотношения являются разновидностями обязательственных. Если этого сделать не удастся, то, вероятно, общее учение об обязательстве в целом действительно лишено достаточной почвы и, вполне возможно, должно быть разделено на две различных теории — договорных и деликтных правоотношений. В-третьих, науке необходимо осознать высокую практическую ценность понятия о правоотношении и разъяснить таковую юристам-практикам. Ведь не секрет, что определение обязательства как правоотношения не оседает в памяти практикующих юристов не в последнюю очередь потому, что они не очень четко представляют себе, что это такое и зачем это нужно. Для этого науке необходимо в первую очередь определиться с концепцией правоотношения, исключив из научного оборота откровенно неправильную, но все еще чрезвычайно широко распространенную трактовку правоотношения как общественного (фактического) отношения, урегулированного нормами права. Ясно, что право само по себе (явление идеального порядка) не может оказать никакого воздействия на фактические (реальные жизненные) отношения <42>; максимум, что может право, так это: 1) сконструировать нормативную модель, которая должна служить ориентиром для выстраивания фактических отношений, и 2) соизмерить (оценить) соответствие реально сложившихся общественных отношений (точнее, тех актов поведения людей и их групп, из которых эти отношения составляются) такой нормативной модели. Первооснова, первичная «клеточка» правоотношения — это субъективное право (шире — юридически обеспеченная возможность поведения), а вовсе не общественное отношение, как почему-то принято считать. Правоотношение — это связка юридических возможностей со средствами их юридического обеспечения (регулятивного субъективного права — с юридической обязанностью, охранительного — с юридически необходимым принудительным поведением, секундарного — с состоянием юридической связанности и т. д.). ——————————— <42> Кстати, именно эта концепция закладывает еще и предпосылки к путанице купли-продажи (фактического отношения) и договора купли-продажи, аренды и договора аренды и т. д.
Практикующие юристы должны помнить, что непосредственной причиной побед и поражений их клиентов становятся вовсе не сами заключенные договоры, а возникшие из них субъективные права и юридические обязанности. Ответчика присуждают к платежу не потому, что он имел несчастье подписать договор, а потому, что на нем лежит обязанность уплатить соответствующую денежную сумму. А уж из чего эта обязанность возникла — из договора (письменного ли, устного — не имеет значения) или какого иного основания, какая по большому счету разница? Наконец, в-четвертых (и это последнее направление, о котором нельзя не сказать), нельзя не вынести гражданско-правовой науке порицания за упорное нежелание признать очевидный факт: термины «сделка» и «договор» обозначают не только юридически направленные действия, но и фактические результаты этих действий, внешне проявляющих себя в совокупности условий (положений, предписаний или норм) сделки (договора), выработанных участниками сделки-действия и регулирующих их поведение. Говоря о заключении договора, хотят сказать о процессе такого заключения, т. е. о действии, совершаемом в настоящем времени; но когда говорят об уже заключенном договоре, имеют в виду вовсе не совершенное в прошлом действие, а результат такого действия. Это система определенных правил поведения участников тех или иных отношений; система предписаний о правах и обязанностях конкретных определенных лиц (чаще всего, конечно, самих участников договора), как правило, воплощенная в одном или нескольких документах. Таким образом, слово «договор» было бы целесообразно употреблять для обозначения трех следующих понятий: 1) юридического факта-действия — основания возникновения прав и обязанностей; 2) объективного юридического эффекта такого действия — системы правил поведения участников действия, источника индивидуально-правового регулирования отношений между ними <43> и 3) внешней формы выражения этих правил (обычно — документа). Для обозначения же юридического результата в виде системы субъективных прав и юридических обязанностей, предопределенных содержанием нормативного и индивидуального (договорного) регулирования, вполне достаточно термина «гражданские правоотношения», в том числе — «обязательственные правоотношения» или «обязательства». Никакой надобности в приложении термина «договор» еще и к этому последнему (четвертому) понятию нет. О возможности же конструирования искусственного пятого понятия договора — эклектического конгломерата, обнимающего собой явления разного порядка, и говорить нечего. ——————————— <43> Признание подобного значения за терминами «сделка» и «договор» поможет разъяснить смысл многих устойчивых юридических выражений и словосочетаний, в частности таких, как условия договора, подписание договора, оформление договора.
