СОЦИАЛЬНО-ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И НРАВСТВЕННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА В АСПЕКТЕ ЛИЧНОСТНОЙ ВИКТИМНОСТИ
Е. В. ПАХОМОВА
Пахомова Елена Валериевна, адъюнкт кафедры криминологии Краснодарского университета МВД России.
Статья посвящена социально-демографическим и нравственно-психологическим обстоятельствам, рассматриваемым в аспекте личностной виктимности. В ней приведен анализ гендерной, возрастной, а также национальной виктимности. Кроме того, в статье показана связь между криминальной виктимностью и семейным положением потерпевших. Особое внимание уделено нравственно-психологической характеристике потерпевшего и особенно таким свойствам, как социальная направленность, потребностно-мотивационная сфера и личностно-нормативные ориентации.
Article is devoted socially-demographic and moral-psychological circumstances considered in aspect personal виктимности. In it the analysis gender, age, and also national victimacy is resulted. Besides, in article, communication between criminal and marital status of victims is shown. The special attention is given the moral-psychological characteristic of the victim and especially such properties, as a social orientation, portebnostno-motivational sphere and lichnostno-standard orientations.
Key words: victimacy, виктимизация, the socially-criminological analysis, a victim, personal victimacy, criminalization, gender victimacy, age victimacy, criminogene the factor, migration, ethnic migration.
В целях разработки основных направлений уголовной политики государства в рамках правовой оценки личности и поведения потерпевшего, необходимо проведение социально-криминологического анализа. Для этого требуется оценить качественно-количественные показатели криминальной виктимизации, личность и поведение потерпевшего, факторы, характеризующие его образ жизни, психологические установки и ориентации, поведение и взаимоотношение с преступником, а равно роль потерпевшего в возникновении и развитии преступной ситуации.
Наибольший интерес в специально предупредительном аспекте представляет личностная виктимность, рассматриваемая на социально-демографическом и нравственно-психологическом уровнях. Именно здесь «явственно прослеживается «включенность» виктимологических характеристик в генезис индивидуального преступного поведения и, вероятно, в определенные тенденции динамики преступности, главным образом насильственных преступлений» [1].
По гендерным характеристикам жертвы преступлений против жизни и здоровья существенно не отличаются от остальных потерпевших.
По данным Д. В. Ривмана, «среди потерпевших от умышленных убийств и причинения вреда здоровью мужчины составляют соответственно 58,0% и 78,4%; женщин — 42,0% и 21,6%, а среди преступников мужчины — 87,9% и 89,6%; женщины — 12,1% и 10, 4%… Сравнение показывает, что женщин — жертв убийства в 3,5 раза больше, чем женщин-убийц».
Официальные данные ИЦ ГУВД по Краснодарскому краю отражают несколько иную криминологическую картину: женщины совершают убийства в 11% случаев, а становятся жертвами в 23% убийств.
Очевидна следующая особенность криминализации и виктимизации женщин: по мере увеличения общественной опасности посягательств на жизнь и здоровье увеличивается уровень женской виктимизации и сокращаются показатели криминализации (см. таблицу 1).
Таблица 1
Криминализация и виктимизация женщин в Краснодарском крае
Вид преступлений
Убийство Причинение Причинение Истязание Умышленное
тяжкого средней причинение
вреда тяжести легкого вреда
здоровью вреда здоровью и побои
здоровью
женщины — 11% 12% 14,2% 14,6% 29,9%
преступницы
женщины — 23% 10,8% 8,7% 19,6% 40%
потерпевшие
Несмотря на динамику роста женской виктимности, «лидирующее» положение среди потерпевших занимают мужчины.
Высокий уровень криминальной уязвимости мужчин объясняется комплексом факторов:
1) они имеют широкий круг социальных контактов, чаще и легче завязывают случайные и неожиданные знакомства. Этому способствует незначительная занятость мужчин в быту: по подсчетам социологов, рабочая неделя женщины составляет 80 часов, а мужчины — 50 [2];
2) склонность к аддиктивному поведению (алкоголизму, наркомании, токсикомании), обусловливающему повышенную уязвимость в конфликтной ситуации;
3) подверженность агрессивным реакциям на внешние раздражители.
Возрастная виктимность, равно как и гендерная, сама по себе не означает фатальной опасности для лица подвергнуться посягательству. В частности, у малолетних, несовершеннолетних и престарелых увеличивается возможность стать жертвой преступлений против жизни и здоровья только в связи с конкретными обстоятельствами их жизнедеятельности.
Наиболее активную возрастную группу составляют лица от 26 до 40 лет. В силу особенностей социализации (высокая общественная активность и широкий круг контактов), а равно сформировавшихся нравственно-психологических установок эта категория лиц в равной мере подвержена как риску виктимизации, так и криминализации.
Более 66% из них в момент совершения преступления характеризовались негативным поведением. Имела место так называемая «инверсия» ролей (или «взаимодополняющее партнерство» [3]), при которой за 10 — 15 минут до убийства или причинения вреда здоровью неясно, кто окажется преступником, а кто потерпевшим. Как образно выражается С. Абельцев, «потерпевший и преступник «пожирают» друг друга» [4].
Повышенную уязвимость демонстрирует также возрастная группа от 19 до 25 лет, для которой характерно провокационное поведение.
Наблюдается динамика роста насильственной виктимизации несовершеннолетних (см. таблицу 2). Если в 2000 году подростки составили 10,1% от общей доли жертв убийств и причинения вреда здоровью, то в 2006 году — 15,6%. Для сравнения, общий показатель виктимизации несовершеннолетних за анализируемый период увеличился незначительно — от 4,1% до 5,3%, а в 2008 году снизился на 0,34%.
потерпевшие от насильственных 10,1 11,3 13,5 15,6 12,9
преступлений против личности
Для потерпевших, равно как и для лиц, совершающих преступления против жизни и здоровья, характерен невысокий образовательный уровень.
По данным В. Д. Ривмана и В. С. Устинова, «64% потерпевших от убийства и 80,5% потерпевших от причинения тяжкого вреда здоровью не окончили средней школы. Из взятых в совокупности не имеют среднего образования 68,1% потерпевших и 64,9% преступников. Необразованность, малограмотность, интеллектуальная неразвитость, нередко связанная с этим примитивность мотивации проявляются как криминогенные и виктимогенные факторы с совершенной очевидностью».
В настоящее время утверждение, что низкий образовательный уровень является безусловным криминогенным фактором, постепенно теряет свою актуальность. Это объясняется обязательностью начального образования, коммерциализацией системы высшего и среднего специального образования, отсутствием единого критерия оценки качества образовательных услуг и пр.
Важным и одновременно неоднозначным показателем личностной виктимности является национальная принадлежность жертвы.
Длительное время проблема национального фактора обходилась молчанием. Аксиоматичным считалось утверждение: какой-либо специфики совершения насильственных преступлений в зависимости от принадлежности лиц к той или иной национальности нет, ибо не может быть генетически и биологически преступной или виктимной нации. Современная криминологическая ситуация, приток в Россию легальной и нелегальной миграции, разжигание межнациональной ненависти и вражды заставили криминологов вновь обратиться к национальному вопросу.
В российских условиях для абсолютизации этнического фактора нет достаточных оснований. Считается, что на человека одновременно воздействует комплекс факторов: социальная неустроенность, проблемы культурной адаптации и др. Социологами и политологами выявлена следующая закономерность: чем локальнее этническая группа (особенно в условиях миграции), тем в большей степени она озабочена сохранением своей уникальности, в ней преобладают сепаратистские настроения и определенная «враждебность» к представителям других этносов [5].
Высокий приток этнической миграции, а также полинациональный состав населения начинают рассматриваться в качестве важных криминогенно-виктимогенных факторов насильственной преступности.
Что же касается связи виктимизации с миграционными процессами, то и здесь не выявлена прямая детерминационная связь.
В России насильственная преступность против личности носит бытовой характер, и детерминируется не столько этническими, расовыми, националистическими мотивами, сколько межличностными конфликтами на почве ревности, мести, неприязненных отношений и др. В 99% случаев совершения насильственных преступлений этническая принадлежность лица не является виктимогенным фактором. Значительно более высокий процент потерпевших в той или иной национальной группе объясняется не столько этническими традициями и бытом, сколько социально-бытовой неустроенностью, индивидуальным уровнем культуры и образования.
Важным дополнением к социально-демографической характеристике потерпевшего от преступлений против жизни и здоровья является его занятость.
Значительная часть жертв на момент совершения преступления нигде не работала и не училась. Показатели занятости потерпевших практически аналогичны показателям, характеризующим насильственных преступников. Если число лиц, не имеющих постоянного дохода из числа осужденных в 2002 — 2007 годах составило 57%, то потерпевших от указанных преступлений — 49%. Существует связь между криминальной виктимностью и семейным положением потерпевших.
В социальном аспекте семья рассматривается как статистическая единица учета и наблюдения, совокупность индивидуумов — носителей определенных социально-демографических ролей, динамическая последовательность фаз «жизненного цикла» и носитель определенных функций [6]. В криминологии семья — это прежде всего группа людей, взаимодействие которых обусловлено как юридическими, так и фактическими брачными или родственными связями [7], фактор, стабилизирующий положение личности в обществе.
Не случайно состоящие в браке люди реже, чем холостые, совершают либо становятся жертвами насильственных преступлений. Этот вывод подтверждают данные выборочного исследования уголовных дел: среди потерпевших от насильственных преступлений высока доля лиц, не состоящих в браке (62%).
Систематизация криминологических сведений о потерпевших предполагает дифференциацию семейно-бытовых отношений на следующие группы:
1) супружеские взаимоотношения;
2) родительско-сыновьи отношения;
3) родственные отношения [8].
В семейной криминологии признано, что к преступлениям ведут две линии причинной связи: неблагоприятное формирование личности в семье (семейная десоциализация) и криминогенное значение конфликтной семейной ситуации. Если первый фактор является ведущим в родительско-сыновней семье, то второй — в супружеских и родственных отношениях.
Установлено, что большинство внутрисемейных преступлений против жены (мужа) относятся к преступлениям небольшой тяжести (побои, причинение легкого вреда здоровью, угроза убийством), на их долю приходится около 65% посягательств на жизнь и здоровье человека. Примерно 15% преступлений составляют убийства; около 19% — причинение тяжкого и средней тяжести вреда здоровью; менее 1% — заражение венерическими болезнями или ВИЧ-инфекцией.
Особого внимания в виктимологическом плане заслуживает анализ родительско-сыновних отношений.
По оценкам специалистов, «в России около двух миллионов детей ежегодно попадают под тяжелую родительскую руку; каждый десятый ребенок гибнет, две тысячи кончают жизнь самоубийством, более 50 тысяч уходят из дома» [9]. Одновременно с этим «ежегодно подвергаются жестокому обращению со стороны своих детей и других родственников 0,5 — 2,5 млн. пожилых людей.
Наибольшую тревогу виктимологов вызывают насильственные преступления против детей. Как справедливо отмечает Ю. Е. Пудовочкин, «прямая агрессивность родителей по отношению к ребенку, являясь крайней стадией семейного неблагополучия, перечеркивает саму возможность нормального нравственного формирования личности ребенка, подростка в семейной среде. В результате проникновения насилия в жизнь семьи наблюдается деконструкция нравственных, гуманистических основ семейного воспитания, прогрессируют детская безнадзорность и беспризорность, несовершеннолетние все активнее вовлекаются в потребление спиртных напитков, наркотиков, в проституцию и криминальную деятельность».
По мнению Г. Й. Шнайдера, 64% людей, ставших в детстве и юности жертвами преступлений, во взрослом возрасте становятся преступниками, а из тех, кто не был в детстве и юности жертвой — только 22% [10].
Особый научный и практический интерес представляет нравственно-психологическая характеристика потерпевшего и особенно такие свойства, как социальная направленность, потребностно-мотивационная сфера и личностно-нормативные ориентации.
По своим психологическим особенностям потерпевшие от насильственных преступлений не представляют однородной группы.
В психологической картине жертв проявляются следующие признаки: 1) низкий интеллектуальный уровень (83%); 2) невысокий показатель самоконтроля (41%); 3) повышенная тревожность, ранимость, неуверенность в себе, нестабильность эмоциональных состояний (38%); 4) неразвитость чувства вины, внутреннее оправдание своих действий (37%); 5) высокий конформизм, заниженная самооценка (16%); 6) экстравертность, импульсивность, вспыльчивость, склонность к демонстративным действиям (39%); 7) жесткость в общении, применение прямой и косвенной физической агрессии (35%) и др.
По данным А. Ф. Зелинского, среди преступников распространены акцентуации: истероидные (демонстративные), неустойчивые (циклоидные), тревожные и застревающие (параноики и эксплозивные), возбудимые (эпилептоиды), гипертимные, неустойчивые (дистимические), шизоидные (интровертированные) [11]. Обозначенные психологические особенности свойственны и жертвам преступлений против жизни и здоровья.
Большинство потерпевших отличает такая нравственная черта, как общий негативизм, наблюдаемый на фоне правового нигилизма, низкого интеллектуального и культурного уровня. Жертва воспринимает жизненную ситуацию сквозь призму искаженного, тенденциозного подбора факторов и оперирования ими с целью оправдания собственных намерений и потребностей.
Одним из важнейших критериев личностного негативизма является противоправная установка жертвы. В психологии выделяется пять основных вариантов делинквентной установки: аддиктивная, антисоциальная, нарцисстическая, конформистская и суицидальная [12].
Доля лиц, характеризующихся просоциальной направленностью, среди потерпевших от насильственных преступлений, незначительна и составляет 14%. В 7,4% случаев положительное поведение жертвы (осуществление служебной деятельности или выполнение общественного долга) являлась причиной совершения преступления и составляло основу мотивации виновного, в остальных случаях выступало нейтральным фактором.
Анализ социально-демографических и нравственно-психологических признаков потерпевшего позволил выделить наиболее типичные черты личностной виктимности.
Жертвами насильственных преступлений являются преимущественно лица мужского пола, молодого возраста (18 — 25 и 25 — 40 лет), не обремененные семейными обязанностями и не занятые общественно полезной деятельностью. По характеру нравственно-психологической направленности и ценностных ориентаций жертвы насильственных преступлений существенно не отличаются друг от друга.
Большинство из них характеризует социальный негативизм, проявляющийся в различных формах делинквентного поведения. Как правило, потерпевшие имеют низкий порог социальной адаптации, что обусловлено невысоким образовательным, культурным уровнем и аддиктивным поведением.
Наиболее рельефно личностные качества потерпевшего проявляются в его поведении.
В зависимости от правовой и моральной оценки действия жертвы дифференцируются на: положительные, отрицательные и нейтральные.
Отрицательным признавалось следующее поведение:
1) употребление психоактивных веществ;
2) применение насилия в отношении преступника или третьих лиц;
3) оскорбление и угрозы (вербальное насилие);
4) совершение иных противоправных действий;
4) нарушение супружеской верности;
5) совершение иных аморальных действий.
Заслуживает внимания оценка связей между преступником и потерпевшим в допреступной ситуации.
Важным дополнением к характеристике поведения потерпевших может служить соотношение их поведения с разработанной классификацией преступных ситуаций.
В науке принято выделять две группы ситуаций: нейтральные, в которых лицо решается на совершение преступления под влиянием внутренних побудителей; и толчковые ситуации, в той или иной мере влияющие на зарождение преступных намерений.
В 52% преступлений поведение жертвы являлось определяющим в действиях виновного, в 40% — способствовало реализации преступных намерений, т. е. выступало условием общественно опасного посягательства.
В целом, можно говорить о том, что в детерминационном комплексе насильственных преступлений против личности поведение потерпевшего имеет важное, а в ряде случаев определяющее значение. Сочетаясь с личностными признаками потерпевшего, характер поведенческой виктимности обусловливают создание комплексной системы профилактики, построенной на сочетании уголовно-правовых, специально-криминологических и виктимологических мер воздействия на преступления против жизни и здоровья.
Литература
1. См.: Рыбальская В. Я. О виктимологическом направлении профилактики преступности несовершеннолетних // Виктимология и профилактика правонарушений. Иркутск, 1979. С. 69.
2. Цит. по: Сидоренко Э. Л.
3. Термин предложен Н. Сафиуллиным. См.: Сафиуллин Н. Преступник — жертва // Российская юстиция. 1996. N 6. С. 43.
4. Семейные конфликты и преступления // Российская юстиция. 1999. N 5. С. 29.
5. Назаретян А. П. Агрессивная толпа, массовая паника, слухи: Лекции по социальной и политической психологии. СПб., 2003. С. 12.
6. Орлова Н. Х. Семья как фактор социально-философского исследования (Эволюция семейных отношений на рубеже XX — XXI столетий): Автореф. дис. … к. ф.н. СПб., 2000. С. 10.
7. Шестаков Д. А. Семейная криминология. СПб., 2003. С. 94.
8. Классификация предложена Н. Ф. Кузнецовой. См.: Кузнецова Н. Ф. Проблемы криминологической детерминации. М., 1981. С. 92.
9. Григович И. Н. Синдром жестокого обращения с ребенком. Петрозаводск, 1999. С. 25.
10. Шнайдер Г. Й. Криминология / Пер. с нем. М., 1994. С. 358.
11. Зелинский А. Ф. Криминальная психология. К., 1999. С. 34.
12. Балабанова Л. Судебная психопатология. Донецк, 1998. С. 234.
