(Гришина В. В.) («Информационное право», 2007, N 3)
ТЕОРЕТИКО-ПРАВОВОЙ АНАЛИЗ КАТЕГОРИАЛЬНОГО АППАРАТА ИНФОРМАЦИОННОГО ПРАВА РОССИИ
В. В. ГРИШИНА
Гришина В. В., ассистент кафедры гражданского права и процесса гуманитарного факультета Тамбовского государственного технического университета.
Исходя из того что правовая норма является отражением дискретной части реального мира в виде прагматических языковых феноменов и выражением семантической функции языка <1>, мы считаем необходимым заключить, что выбор языковых средств при создании правовой нормы должен соответствовать критериям точности, определенности и недвусмысленности. Особенно важен такой выбор в случае закрепления в законодательстве определений, раскрывающих юридическое содержание тех или иных понятий. Как известно, при формировании новых отраслей законодательства дефиниции играют роль правовых принципов. Состояние терминологии информационного законодательства в научной литературе принято характеризовать как терминологический хаос, преодолеть который с принятием Федерального закона от 27 июля 2006 г. N 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и защите информации» (далее — Закон об информации) <2> не удалось. В данной статье мы намерены изложить свой взгляд на истоки возникновения названной терминологической ситуации. ——————————— <1> См.: Общая теория государства и права. Академический курс в 2 томах / Под ред. М. Н. Марченко. Т. 2. Теория права. М., 1998. С. 363. <2> Собрание законодательства Российской Федерации. 2006. N 31 (ч. 1). Ст. 3448.
Термин «информация» введен законодателем в текст Конституции Российской Федерации (1993) <3>, а затем и в текст Гражданского кодекса Российской Федерации (1994) <4> без определения. На тот момент правовой теории информации фактически не существовало. Если на Западе юридические подходы к решению вопросов в информационной сфере во многом складывались путем апелляции к традициям делового оборота, то у нашей страны такой возможности не было. Действующая в Советском Союзе система правового регулирования обращения информации соответствовала определенным правовым, политическим, идеологическим и экономическим условиям, которые перестали существовать с распадом Союза. Вследствие существовавшей в советский период фактической монополии государства на все информационные ресурсы страны возникает острая необходимость закрепить на уровне Конституции права и свободы, связанные с информацией. Но посмотрим, каким образом это было сделано. ——————————— <3> Российская газета. 1993. N 237. <4> Собрание законодательства Российской Федерации. 1994. N 32. Ст. 3301.
В ст. 29 Конституции гарантируется свобода мысли, слова (п. 1) и массовой информации (п. 5). Но, помимо этого, закрепляется право на совершение действий в отношении информации: искать, получать, передавать, производить и распространять (п. 4). В то же время ст. 42 Конституции закреплено право на достоверную информацию о состоянии окружающей среды. Следовательно, в Основном Законе, во-первых, закреплена свобода только массовой информации, но никакой другой, во-вторых, закреплено право на экологическую информацию, но более ни на какую другую, что буквально следует из текста закона. Очевидно, законодатель, как мы понимаем, не это имел в виду. Но проблема в том, что мы по-разному понимаем, что же он имел в виду на самом деле. И вал публикаций с толкованиями названных норм, а также нормы принимаемых впоследствии правовых актов тому доказательство. Так, позднее в законодательстве закрепляется «право на информацию» (ст. 1027 Гражданского кодекса), «право на доступ к информации» (п. 3 ст. 387 Таможенного кодекса Российской Федерации <5>), «право на получение информации» (п. 4 ст. 66 Семейного кодекса Российской Федерации <6>) и т. д. В литературе общепринятыми становятся понятия «право на информацию» и «информационные права». Таковы последствия небрежных, как, вероятно, следует признать, формулировок Конституции. Автор данной работы считает, что термин «информация» введен в текст Конституции без учета телеологического аспекта формирования юридической материи, не в качестве сложной и многоаспектной категории, а именно как общепринятый, широко употребимый термин. При этом его последующая инструментальность как бы не предполагалась. ——————————— <5> Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. N 22. Ст. 2066. <6> Собрание законодательства Российской Федерации. 1996. N 1. Ст. 16.
Формулировка Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (принята в Риме, 4 ноября 1950 г.) недвусмысленно определяет, что свобода мнения включает в себя и свободу получать и распространять информацию и идеи без какого-либо вмешательства со стороны публичных властей и независимо от государственных границ (ст. 10) <7>. В определенной степени в ст. 29 можно увидеть стремление к развитию и конкретизации норм Европейской конвенции, что, как уже сказано, явилось реакцией на тоталитарное прошлое страны. Но несоответствие формулировок позволило, например, некоторым авторам прийти к выводу, что в российском законодательстве вообще закрепляется не свобода информации, а только информационные права <8>. В целом такая точка зрения представляется неверной, но тем не менее автор данной статьи считает, что нормы Конституции не должны оставлять возможности для подобных толкований. Следовало бы определенно указать, что свобода информации включает в себя право на совершение всех перечисленных в п. 4 ст. 29 действий. Отметим, кстати, что комментарии Конституции указывают на закрепление в ст. 29 свободы информации как элемента свободы мысли и слова <9>. ——————————— <7> См.: Действующее международное право. В 2 томах / Составитель Ю. М. Колосов, Э. С. Кривишова. М., 2002. <8> См.: Кротов А. В. Перспективы развития информационной свободы в РФ // Правовые вопросы связи. 2006. N 2. <9> См.: Комментарий к Конституции Российской Федерации / Под ред. Л. А. Окунькова. М., 1996; Садовникова Г. Д. Комментарий к Конституции Российской Федерации (постатейный). М., 2006.
Думается, что термин «информация» возникает в законодательстве в связи с остротой информационных потребностей (правильнее будет говорить об информационном голоде) общества того периода. Но телеология термина в науке формируется постфактум и определяется уже иными причинами. Введение информации в число объектов гражданских прав, по мнению автора, происходит подобным же образом. Очевидная коммерческая ценность информации заставляет законодателя без учета свойств этого объекта, руководствуясь прагматическими соображениями, указать информацию в ст. 128 Гражданского кодекса среди других, традиционных, объектов. И только впоследствии законодатель, исходя в том числе из заявленного, пытается определить содержание самого термина, юридические характеристики объекта, содержание права на информацию и т. д. На дальнейшую судьбу термина в законодательстве, как представляется, повлияли и политические, и экономические условия конкретного исторического этапа. В момент прихода в страну «всеобщей информатизации» она заняла в умах и законодательстве так много места в силу следующих причин: — политически информатизация представлялась средством, позволяющим скрепить распадающееся постсоветское пространство; — экономически она должна была предотвратить переход России в разряд третьих стран. В результате информатизация, а не информация становится системообразующим фактором вновь формирующегося в стране законодательства. В одном из комментариев к Федеральному закону от 20 февраля 1995 г. N 24-ФЗ «Об информации, информатизации и защите информации» отмечалось, что общественные отношения, складывающиеся собственно по поводу информации, оставлены за пределами регулирования <10>. ——————————— <10> См.: Городов О. А. Комментарий к Федеральному закону «Об информации, информатизации и защите информации». СПб., 2003.
Возвращаясь к вопросу терминологии, следует заключить, что в российском законодательстве информация существует в качестве термина, но не категории. Юридическая категория информации как способа бытия и социума и права еще не получила должного развития в теории права. Термин же «информация», естественно заменив термины «доинформационного» периода, присутствует, наверное, в каждом нормативном акте новейшего времени. Утилитарный характер развития информационного законодательства привел к закреплению понятия информации в прагматическом аспекте. Мы получили определение информации как сведений, тогда как более точным и верным следовало бы считать информацию способом их получения, средством и инструментом их передачи <11>. В таком понимании открываются концептуально иные возможности восприятия информации. ——————————— <11> См.: Абдеев Р. Ф. Философия информационной цивилизации. М., 1994; Михайлов А. И., Черный А. И., Гиляровский Р. С. Основы информатики. М., 1968; Готг В. С., Семенюк Э. П., Урсул А. Д. Социальная роль информатики. М., 1987.
В Законе об информации указывается, что информация может являться объектом гражданских, публичных и иных правовых отношений (п. 1 ст. 5) <12>. Отказавшись от звучного слова «информация», мы увидим, что Закон закрепляет положение о том, что любые сведения (сведения, независимо от формы их представления — ст. 2 Закона) могут быть объектом любых правовых отношений. Что является определяющим при отнесении сведений к объектам публичного или гражданского права? Могут ли одни и те же сведения быть объектами и частного, и публичного права? И удовлетворяют ли нас сведения вообще в качестве объекта правоотношений? Поскольку вопросов явно больше, чем ответов, такая норма видится нам не развитием законодательства, а его энтропией. Какие возможности регулирования содержатся в указанной норме? И есть ли они в ней вообще? ——————————— <12> Собрание законодательства Российской Федерации. 2006. N 31 (ч. 1). Ст. 3448.
Выше упоминалось, что и в законодательстве, и в науке конструкция «право на информацию» является устоявшейся, фактически общепринятой. Существование такой конструкции оправдано нормой ст. 42 Конституции, в которой закрепляется право на достоверную экологическую информацию. Данное положение, впрочем, уже в комментарии раскрывается как право на получение информации <13>. Позиция законодателя проясняется и в других нормах, например п. 1 ст. 14.8 Кодекса РФ об административных правонарушениях предусматривается административная ответственность за нарушение права потребителя на получение необходимой и достоверной информации <14>. Но при этом ясности, как уже отмечалось, в законодательстве нет, поскольку терминологический разнобой запрограммирован Конституцией. Из смысла ст. 42 действительно следует, что информация является объектом, на который, следовательно, у неких субъектов возникает право. Но, если, например, жилище как объект конституционных прав или объект иных отношений воспринимается однозначно, можем ли мы считать с той же степенью однозначности, что информация, включаемая в коммерческий оборот, тот же самый объект, на который мы имеем закрепленное Конституцией право? И какое, что немаловажно, право даровано нам Конституцией в данном случае? Это «конституционное право» привело к тому, что до настоящего времени в юридической литературе «собственник информации» повсеместно соседствует с «обладателями» и иными субъектами, существование которых хотя бы нормативно оправданно <15>. ——————————— <13> См.: Комментарий к Конституции Российской Федерации / Под ред. Л. А. Окунькова. М., 1996. <14>. Собрание законодательства Российской Федерации. 2002. N 1 (ч. 1). Ст. 1. <15> См.: Мисник Г. А. Право на доступ к экологической информации // Журнал российского права. 2007. N 2.
В научной литературе информация рассматривается в качестве объекта прав в разных аспектах. Но при этом очевидно, что право на получение, предоставление, представление, распространение (иное изложение п. 4 ст. 29 Конституции) и право на информацию — не одно и то же. В первом случае речь идет о праве совершать манипуляции с объектом, а не о праве на сам объект. Попытки рассматривать объект по аналогии с объектами права интеллектуальной собственности скорее приводят к еще большей путанице, чем вносят ясность в решение проблемы. А проблема, на наш взгляд, возникла из неудачного выбора законодателем языковых средств, а не его намерения включить информацию в качестве объекта права, названия которому законодатель в тот момент просто не знал. Аналогичная проблема (о способах решения которой также написано немало <16>) возникла в связи с включением информации в число гражданских прав. Принцип овеществления информации совершенно справедливо отнесен к базовым принципам информационного права <17>. Исходя из этого принципа объектом гражданских прав может являться только овеществленная информация, причем способ ее овеществления определяет характер правовых отношений. Следовательно, и в этом случае объект нуждается в конкретизации. ——————————— —————————————————————— КонсультантПлюс: примечание. Статья Г. Лобанова «Информация как объект гражданских правоотношений» включена в информационный банк согласно публикации — Бизнес-адвокат, N 6, 1998. —————————————————————— <16> См.: Бачило И. Л. Информация как объект отношений, регулируемых Гражданским кодексом РФ // НТИ. Серия 1. Организация и методика информационной работы. 1999. N 5; Лобанов Г. А. Информация как объект гражданских прав // НТИ. Серия 1. Организация и методика информационной работы. 1999. N 6. <17> См.: Бабко Е. Б., Вус М. А., Градов А. Л. Элементы практической информатики (4 лекции о правоотношениях в информационной сфере) // http://medialaw. ru/education/sumsch/02.htm.
По мнению автора, сложность категории информации позволяет предположить, что ее следует рассматривать не в качестве объекта права, а как юридическую конструкцию, являющуюся логическим феноменом, наряду с такими классическими правовыми конструкциями, как «собственность», «суверенитет» и др. И если даже согласиться все же с тем, что информация является родовым понятием, подобно понятиям «вещи», «недвижимость», «ценные бумаги», то необходимо определение и понятий видовых. Причем не в рамках Закона об информации, что в той или иной степени имеет место быть, а именно в Гражданском кодексе, коль скоро речь идет об объекте гражданских прав. Хотя последнее представляется сомнительным в свете принципа овеществления информации. Завершая сказанное, с сожалением констатируем, что развитие информационного законодательства России и отчасти теории информационного права изначально импульсировалось пороком логики. Преодоление последствий закрепления в законодательстве неудачных языковых конструкций видится в закреплении и развитии принципов свободы информации и овеществления информации.
