ОБРАЗОВАНИЕ ДЛЯ ИНВАЛИДОВ: СОЦИАЛЬНЫЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
А. В. КИСЕЛЕВА
Киселева А. В., аспирантка Российского государственного социального университета (РГСУ).
В настоящее время защита прав человека является одним из самых важных направлений деятельности государства. Эта закономерность современного государственного развития закреплена в Конституции России: «Российская Федерация — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека» (ст. 7). В социальном государстве право на достойную жизнь и свободное развитие гарантируется каждому независимо от его способности трудиться, участвовать в общественно полезном труде. Закрепление в Конституции гарантий социального обеспечения является устойчивой традицией российского государства и соответствует положениям международно-правовых актов, в первую очередь Всеобщей декларации прав человека и Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах (ст. 9, 10). В целях дальнейшей конкретизации этого положения Конституции РФ принят ряд законов, в частности Федеральный закон от 24 ноября 1995 г. «О социальной защите инвалидов», и многие другие нормативные акты. Но и они, вместе взятые, к сожалению, не решили всех проблем, которые стоят перед инвалидами. Это напрямую касается такого болезненного вопроса, как право инвалидов на получение высшего образования. Конституционное право граждан Российской Федерации на образование относится к категории социально-культурных прав и свобод. Оно тесно связано с другими социальными и социально-экономическими правами, в частности с правом на труд и правом свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать профессию и род деятельности. При этом россияне имеют право на бесплатное получение высшего образования на конкурсной основе, которое декларировано ч. 3 ст. 43 Конституции РФ. Однако для многих граждан потенциальная способность к получению высшего образования и дальнейшей профессиональной деятельности сочетается с ограниченными возможностями. В настоящее время право таких граждан на получение образования декларируется Конституцией и иными законами и формально никем не оспаривается. После принятия Федерального закона от 22 августа 1996 г. «О высшем и послевузовском профессиональном образовании» вне конкурса при условии успешной сдачи вступительных экзаменов в высшие учебные заведения принимаются инвалиды I и II групп, которым согласно заключению медико-социальной экспертизы не противопоказано обучение в высших учебных заведениях. Однако практическая реализация права на образование сопряжена со многими проблемами. В частности, нерешенным остается вопрос, в каких учебных заведениях инвалиды должны получать высшее образование — в обыкновенных или специализированных? Несмотря на номинальное право инвалидов поступать в любой государственный вуз при условии успешной сдачи вступительных экзаменов, очевидно, что для практической реализации этого права учебные заведения должны быть специально оборудованы для передвижения и обучения инвалидов, и, кроме того, нужно решить ряд социальных и медицинских проблем. Выходом из этой ситуации некоторые считают создание специализированных вузов, предназначенных исключительно для учебы инвалидов. Аргументы «за» и «против» обучения инвалидов в специализированных вузах можно сгруппировать по шести основным категориям: экономические соображения; организация учебного процесса; решение социально-бытовых проблем; вопросы психологической адаптации; перспективы трудоустройства; вопросы защиты прав и достоинства студентов-инвалидов. Некоторые из этих категорий стоит рассмотреть более подробно. Экономический аспект высшего образования для инвалидов. В условиях нынешнего состояния экономики страны финансировать одно специализированное высшее учебное заведение, оборудовать его для доступа и обучения инвалидов определенной категории на первый взгляд представляется более рациональным, чем переоснащать обычные вузы, в каждом из которых будет учиться незначительное количество студентов-инвалидов. Тем более что приспособления и оборудование, необходимое для студентов с нарушениями опорно-двигательной системы, с разными формами сенсорных нарушений и с иными заболеваниями должны быть совершенно разными. Большинство студентов-инвалидов испытывают трудности с посещением занятий в силу неприспособленности городского транспорта и городской инфраструктуры, поэтому для решения этой проблемы нужен либо транспорт для каждого из учащихся, либо прикрепление к ним специальных сопровождающих, либо организация проживания в общежитиях рядом с местом, где проходят учебные занятия. Все эти мероприятия достаточно дорогостоящие. Одним из соображений, которое публично не высказывается, но оказывает большое влияние на организацию именно специализированных учебных заведений, является возможность получения благотворительной спонсорской помощи, т. е. весьма значительных и практически бесконтрольных финансовых поступлений <*>. ——————————— <*> См.: Цыганкова О. Глоток воздуха для элиты. Сайт «Азбука благотворительности» (http://www. a-z. ru/nkoinfo/period/vestnic_blag/5-6/33.htm).
Контраргументы таковы. Намного более эффективным и более соответствующим духу современного социального законодательства было бы проведение следующих мероприятий. Во-первых, нужно произвести приблизительную оценку стоимости оборудования учебного заведения для обучения инвалидов наиболее распространенных категорий. Не исключено, что трудности и предполагаемая стоимость такого оборудования сильно завышаются. Во-вторых, приблизительно оценить, при каком количестве обучающихся студентов-инвалидов мероприятия по обеспечению их обучения будут иметь оптимальное соотношение между выделяемыми средствами и реализацией прав и свобод конкретного гражданина. В-третьих, определить круг высших учебных заведений, которые были бы обязаны произвести мероприятия по техническому обеспечению образования инвалидов, и проконтролировать выполнение этих мероприятий. В-четвертых, налоговое стимулирование фирм, которые выделяют спонсорскую помощь для инвалидов, осуществлять только в том случае, если есть доказательства реального получения этой помощи инвалидами (физическими лицами, а не организациями, среди которых немало фиктивных) либо целевого расходования средств. Из-за бесконтрольности при распоряжении такими средствами происходит не только нарушение социальной справедливости, но и криминализация данной социальной сферы. В-пятых, средства, выделенные на образование (в том числе на образование инвалидов), представляют собой не невосполнимые расходы, а, напротив, долгосрочные вложения в науку, культуру, промышленность и иные области. При этом отдача во многом зависит от качества полученного образования и возможностей его профессиональной реализации. По нашему твердому убеждению, «специализированное» образование инвалидов обходится дороже и при этом приносит намного меньшую экономическую выгоду, нежели правильно организованное образование инвалидов в общедоступных высших учебных заведениях. Возможно, при обсуждении экономического аспекта высшего образования для инвалидов нужно было бы принять во внимание следующее соображение. Затраты на высшее образование инвалидов, как уже упоминалось, одновременно служат двум целям — реализации прав и свобод граждан, т. е. одного из важнейших конституционных принципов, и подготовке специалистов для дальнейшей деятельности в сфере промышленности, науки, культуры, образования. Такие специалисты в конце концов окупают затраты на их образование, но это во многом зависит и от области, в которой они работают, и от того, смогут ли они вообще найти работу. При этом зарубежный опыт подтверждает, что при условии ярко выраженных способностей и работы по специальности могут с лихвой окупаться затраты даже на образование и жизнеобеспечение инвалидов с тяжелейшими проявлениями инвалидности. Не исключено, что имеет смысл выявление и дальнейшее обучение особо одаренных инвалидов в наиболее благоприятных условиях. Организация учебного процесса. Некоторое время назад существовало мнение, согласно которому высшее образование для инвалидов должно осуществляться по специальным стандартам. Сейчас эта точка зрения практически не встречается. Как подчеркнул на встрече с журналистами в Национальном институте прессы представитель оргкомитета международной конференции «Высшее образование инвалидов» (Санкт-Петербург, май 2000 г.) Алексей Ельяшевич, ни о каком перенятии опыта «положительной дискриминации», при которой инвалиды получают «высшее образование второго сорта», не может быть и речи. Ведь опыт подсказывает: инвалиды являются людьми с ограниченными физическими, но не умственными способностями, и поэтому уровень образования для них должен быть таким же, как и для всех людей <*>. ——————————— <*> См.: Ерофеев А. Инвалидность образованию не помеха // Биржа труда. 2000. N 14 (215).
Тем не менее некоторые особенности организации учебного процесса для инвалидов все же существуют. В 1991 г. был создан специальный институт-интернат для инвалидов с нарушением опорно-двигательной системы (МИИ для инвалидов с нарушением ОДС, в 2001 г. переименован в Московский государственный гуманитарный институт-интернат). Прошедшие 15 лет функционирования данного вуза дают возможность оценить практическое воплощение концепции специализированного обучения. Лица, в тот период осуществлявшие руководство МИИ и организацию учебного процесса, неоднократно заявляли в прессе, что «впервые в мировой практике проблема высшего специального образования поставлена на научную основу» и что в институте «развернута научно-исследовательская работа кафедр института в области лечебной педагогики с использованием уникального личного опыта преподавания педагогов МИИ» (выдержка из постановления Ученого совета МИИ 6 марта 1998 г.). Между тем уникальность учебных программ и методик МИИ достаточно спорная, а вот финансовые и организационные проблемы сказались на обучении самым удручающим образом. Из-за низкого уровня заработной платы в учебном заведении была исключительно высокая текучесть педагогических кадров. Достаточно упомянуть, что на факультете иностранных языков с 1996 по 2001 г. сменилось девять преподавателей английского языка, а временами в качестве преподавателей были вынуждены выступать студенты старших курсов. В программу не включались учебные предметы, по которым не удавалось найти преподавателя. Из-за нехватки средств не было учебной литературы нужного количества и качества, отсутствовал соответствующий современным стандартам выход в Интернет, ни разу не выделялся специальный транспорт для поездки в центральные библиотеки даже для студентов-дипломников. Очевидно, что большая часть этих проблем частично или полностью решается в крупных вузах с совместной формой обучения. Между тем специализированное образование для инвалидов могло быть полезным для решения ряда серьезных проблем при обучении инвалидов. Во-первых, лица с врожденной или приобретенной в детстве инвалидностью, как правило, получают очень плохое довузовское образование. Домашнее обучение, как и обучение в специализированных дошкольных и школьных учебных заведениях, совершенно не отвечает даже самым мягким современным требованиям, а нанимать преподавателей по всем предметам родители детей-инвалидов не имеют возможности. Таким образом, при полной интеллектуальной сохранности и даже ярко выраженных способностях таким студентам необходима учебная программа, позволяющая компенсировать недостатки школьного обучения. Во-вторых, и при получении высшего образования, и при дальнейшей профессиональной или научной деятельности инвалидам необходимы некоторые дополнительные навыки, в частности умение работать с информацией. Нужны специальные программы по психологической адаптации и навыкам выживания в обществе. Насколько нам известно, ни в МИИ, ни в иных специализированных учебных заведениях ничего подобного не проводилось. В-третьих, для инвалидов различных категорий существуют чисто физиологические ограничения, касающиеся учебного процесса (продолжительность лекций, скорость и возможность записи лекций, величина зрительных и иных нагрузок и т. д.), учесть которые при организации учебного процесса по общим требованиям довольно сложно. В-четвертых, некоторые проявления инвалидности (например, нарушение речи) требуют от преподавателей некоторого специального опыта. Этот аргумент весьма часто приводится представителями специализированных вузов, хотя на самом деле обучиться понимать даже сильно нарушенную речь можно в течение нескольких дней. У нас нет данных ни о какой специальной подготовке преподавателей для работы с такими студентами, а личный опыт преподаватели получают непосредственно в процессе работы общения с ними. Возможно, частичным разрешением этого противоречия было бы создание при вузах отделений, где для абитуриентов с ограниченными возможностями производилась бы дополнительная подготовка. Такие подготовительные отделения, являющиеся структурными подразделениями обычных вузов, одновременно восполняли бы поступающим знания, недополученные вследствие домашнего обучения, и способствовали бы интеграции инвалидов в общество, так как переход к нормальной среде общения был бы смягченным. Кроме того, на подготовительных отделениях можно было бы преподавать и упомянутые выше спецкурсы по психологической адаптации. Этот же путь предлагается как один из возможных вариантов специалистами проекта международного сотрудничества Темпус и Челябинского государственного университета <*>. ——————————— <*> См. материалы сайта «Путь к независимой жизни», раздел «Смешанное обучение» (http://www. wil. ru/Open/virtual/startparams/method/GetPage/p/82/p/v04__v04_03/p/243/p/259/endparams/main. html).
Социально-бытовые и морально-психологические проблемы. Защита прав, свобод и достоинства студентов с ограниченными возможностями. Проанализировав опыт ряда инвалидов, получивших или получающих высшее образование как в специализированном, так и в обычных высших учебных заведениях, можно с уверенностью сказать, что основные их трудности связаны не столько с учебой, сколько с проблемами данной категории. Причем решение этих вопросов нельзя назвать удовлетворительным ни в одном из известных нам учебных заведений. Разумеется, многие социально-бытовые проблемы инвалидов, связанные с доступностью места учебы, проживанием, питанием, транспортом, а также медицинским обслуживанием и нуждами физической реабилитации легче решать, когда они учатся и проживают компактно. В этом случае снижаются финансовые затраты, легче организовывать необходимые мероприятия, да и накопление специальных знаний и опыта решения соответствующих проблем существенно сказывается на успешности решения. Например, для студентов-инвалидов очень важна возможность получения квалифицированной медицинской помощи, а ни для кого не секрет, что в обычных медицинских учреждениях сотрудники слабо разбираются во многих специфических вопросах. Но при этом даже в специализированном вузе социально-бытовые условия оставляют желать лучшего — из-за постоянной нехватки средств и многочисленных пробелов и недосмотров с организационной стороны. В обычных вузах, которые не настолько ограничены в средствах, главным препятствием являются недостатки организации в деле помощи инвалидам. Какими могут быть пути выхода из подобных ситуаций в том или ином учебном заведении — отдельная тема, но следует сказать, что большинство этих препятствий вполне преодолимо и без значительных финансовых затрат. Морально-психологические проблемы высшего образования инвалидов, вопреки сложившемуся в средствах массовой информации мнению, не являются решающими затруднениями. Безусловно, все инвалиды в большей или меньшей степени испытывают психотравмирующее воздействие со стороны «здорового» общества. Особенно сильно оно сказывается на инвалидах с детства, потому что у них мало положительного опыта общения в нормальной среде, а вопиющие примеры бесправия, унижения и ущемления человеческого достоинства детей-инвалидов и их родителей и в медицинских, и в образовательных, и в иных детских учреждениях, к горькому сожалению, представляют собой не исключение, а общую закономерность. Следует подчеркнуть, что психологическая картина инвалидности в большей степени связана не с физиологическими, а с социальными последствиями травмы или заболевания. Поэтому целесообразно делать упор не на «лечебную педагогику», а на исправление взаимодействия с окружающим обществом. Практические наблюдения автора статьи позволяют сделать вывод, что не только инвалидам нужно адаптироваться к «здоровому» обществу, но и здоровым людям следует учиться преодолевать свои комплексы и предрассудки по отношению к инвалидам, потому что иначе исправить существующее положение вещей невозможно. В свое время при обсуждении вопроса о возможном вхождении МИИ в состав Социального университета аргумент о психологической неготовности инвалидов ко вхождению в нормальное общество применялся противниками такого присоединения весьма часто и в весьма резкой форме. Такая точка зрения, во-первых, не вполне адекватно отражает существующее положение вещей, во-вторых, не может приниматься как исходная для любых концепций реабилитации инвалидов и, в-третьих, заставляет усомниться в психологической готовности самих авторов к сотрудничеству с инвалидами. Как уже говорилось, большинство инвалидов испытывают психологические трудности при общении со здоровыми. Но из этой ситуации есть только два возможных выхода — либо сознательно готовить инвалидов к существованию в замкнутой среде, к работе на специализированных предприятиях, к проживанию в специально выделенных для этого населенных пунктах или районах городов со специально созданными условиями (в Москве, в частности, районом, более или менее адаптированным для пребывания людей с ограниченными возможностями, постепенно становится Марьино) и вообще к строгим рамкам определенной социальной роли, либо осуществлять их психологическую реабилитацию в обычном обществе. Получение высшего образования — достаточно благоприятная возможность для такой реабилитации. Теоретически психологическую подготовку для интеграции в общество можно было бы проводить и в специализированном вузе, но на практике зачастую получается иначе. В изолированном инвалидном учреждении, в условиях отсутствия контроля со стороны общества и полной зависимости студентов велика вероятность того, что отношение сотрудников к таким студентам сложится не лучшим образом. Речь идет именно о сотрудниках и администрации, поскольку отношение преподавателей к студентам-инвалидам обычно никак не отличается (в отрицательном смысле) от их отношения к обычным студентам. За много лет инвалиды привыкают к своему фактически бесправному положению, а поскольку возможностей получить высшее образование действительно очень немного, они вынуждены смиряться с постоянным нарушением своих прав ради возможности учиться. Часто сотрудники относятся к инвалидам как к объектам благотворительности, не имеющим права на собственное мнение и самостоятельные решения. Весьма показателен и тот факт, что в числе сотрудников некоторых образовательных учреждений для инвалидов много бывших работников детских исправительных учреждений и психиатрических клиник. Неблагоприятный психологический климат в закрытых инвалидных учреждениях усугубляется в обстановке постоянной нехватки средств, «второсортности» обучения и условий проживания. Вряд ли даже усилия профессиональных психологов способны реально улучшить эту ситуацию. Во всяком случае, проблемная психологическая лаборатория МИИ, достаточно успешно работающая в области исправления некоторых специфических дефектов (речевых навыков, навыков письма и др.), в этой области никаких действий не предпринимала. Возможно, в результате недавней смены высшего руководства обстановка изменится, но преодоление инерции мышления обычно занимает не один год <*>. ——————————— <*> См.: Ерофеев А. Указ. соч.
При обучении инвалидов в обычных вузах круг проблем данной категории выглядит по-другому. Как показывает практика, ни прямой дискриминации, ни тем более насмешкам и издевательствам инвалиды в среде здоровых студентов, как правило, не подвергаются. Опасность состоит в том, что, приняв инвалидов как «обычных людей», и администрация, и студенты забывают о необходимости решения многих технических и социально-бытовых вопросов, актуальных для этих людей. Вследствие этого инвалиды либо оказываются в роли «вечных просителей», либо вынуждены молча терпеть многочисленные неудобства и организационные издержки. Очевидно, что говорить об успешном решении вопроса о высшем образовании инвалидов в обычном вузе можно только тогда, когда все основные вопросы решены (причем в централизованном порядке, а не как ответ на личное обращение того или иного студента) и создан постоянно действующий механизм для решения возникающих проблем. Перспективы трудоустройства. Разумеется, трудоустройство студентов в современных рыночных условиях, конечно, не может напрямую служить показателем качества образования. Тем не менее найти работу выпускникам-инвалидам специализированных вузов по сравнению с такими же выпускниками обычных вузов труднее по ряду объективных причин. Во-первых, к предубеждению работодателей против работников-инвалидов добавляется предубеждение против специализированного характера образования, на которое указывает в дипломе слово «интернат» или «специальный» в названии учебного заведения. Во-вторых, в специализированных вузах почти не ведется собственная научная работа с участием студентов и, следовательно, нет взаимодействия с организациями, которые могли бы заинтересоваться студентами и выпускниками как возможными сотрудниками. А по-настоящему оценить возможности инвалидов можно только при совместной работе. Хотя руководство МИИ неоднократно заявляло о высоком проценте трудоустройства среди своих выпускников, к этим данным стоит относиться критически, потому что среди выпускников нескольких известных нам выпусков никто не проводил опросов с целью выяснения трудоустройства, не говоря уже о специальных мероприятиях, помогающих трудоустроиться. Не проводилось и тестирований для выявления наиболее одаренных студентов, чтобы направить их для дальнейшего образования в аспирантуру (собственной аспирантуры в МИИ нет и в ближайшее время не предвидится).
* * *
После создания Московского института-интерната в 1991 г. (первый набор студентов состоялся в 1993 г.) в разных городах был создан ряд высших учебных заведений, осуществляющих образование инвалидов как в условиях специализированного, так и в условиях интегрированного обучения, открыты специальные отделения в обычных вузах. Это Региональный центр образования инвалидов Челябинского государственного университета; Государственный специализированный институт искусств (ГСИИ) Российского международного центра творческой реабилитации инвалидов; Головной учебно-исследовательский и методический центр (ГУИМЦ) профессиональной реабилитации лиц с ограниченными возможностями здоровья (инвалидов по слуху) при МГТУ им. Н. Э. Баумана; Институт социальной реабилитации Новосибирского государственного технического университета (инвалидов по слуху) и др. Тем не менее это не является полноценным решением проблемы высшего образования для инвалидов. Как признал первый ректор МИИ Л. А. Саркисян, «создание специализированных учебных заведений лишь частично решает проблему обучения инвалидов. Конечно же, необходимо создавать условия для того, чтобы они могли без особых проблем обучаться и в обычных вузах. На сегодняшний день таких условий нет. Оттого-то и поступает ежегодно в среднестатистический, неспециализированный вуз по 0,5 инвалида» <*>. Реализация конституционного права граждан на равноправие при получении высшего образования возможна только при мероприятиях по обеспечению фактического равноправия. Специализированные вузы сегодня необходимы, потому что при всех недостатках специализированного образования в настоящее время проблема высшего образования для инвалидов в обычных учебных заведениях пока не решена. Однако хотелось бы обратить внимание на тот факт, что финансирование высшего образования инвалидов и в специализированных, и в обычных вузах осуществляется из одного источника. Получается, что средства, которые могли бы пойти на долгосрочное, но полноценное решение проблемы, расходуются на обеспечение сиюминутных потребностей и создают иллюзию решения проблемы в глазах общественности, в то время как вопрос о распределении средств и усилий по двум направлениям высшего образования для инвалидов должен решаться с максимальной объективностью. ——————————— <*> См.: Шелест Е. Инвалидность — не помеха // Учительская газета. Публикация на сайте «Родитель» (Ru_Вузы, обучающие инвалидов. http://www. a-z. ru/nkoinfo/period/vestnic_blag/5-6/33.htm).
Несомненно, возможность пользования правом на высшее образование принадлежит конкретному человеку (инвалиду). Однако особенность этого права состоит в том, что оно не может быть осуществлено инвалидом без выполнения государством и обществом ряда обязанностей. Те модели рыночного общества, которые предлагаются нам сегодня, основаны на жестких стандартах, связанных с борьбой за существование, конкуренцией, минимизацией роли государства в экономическом и социальном развитии. При этом не учитываются те неблагоприятные стартовые условия, в которых вынуждены находиться инвалиды. И дело отнюдь не только в социальном иждивенчестве и «потребительских» настроениях инвалидов. Просто наше общество, отказавшись от социалистической модели развития, пока не выработало механизмов социальной защиты, эффективно действующих в условиях рыночной экономики. Хотелось бы надеяться, что в будущем эти проблемы будут постепенно решаться — как в области законотворчества, так и в области правоприменительной практики.
——————————————————————
Интервью: До сих пор не решены проблемы адвокатуры, появившиеся еще в двадцатых годах прошлого века (интервью с профессором политологии университета Стетсон (США), специалистом по истории российской адвокатуры Юджином Хаски) («Адвокат», 2006, N 5)
«ДО СИХ ПОР НЕ РЕШЕНЫ ПРОБЛЕМЫ АДВОКАТУРЫ, ПОЯВИВШИЕСЯ ЕЩЕ В ДВАДЦАТЫХ ГОДАХ ПРОШЛОГО ВЕКА»
Ю. ИВАНОВА
В начале апреля редакцию журнала посетил член редакционного совета, профессор политологии университета Стетсон (США) Юджин Хаски. Так получилось, что мы встретись впервые — в наш век телекоммуникаций и мобильной связи это обычное дело. Он оказался почти экранным воплощением американского профессора — непривычно простой в общении, обаятельный умница и интеллектуал, почти без акцента говорящий по-русски, — и произвел неизгладимое впечатление на находящихся в офисе редакции сотрудниц. Мы ждали его приезда — он прибыл в Москву как участник международной научной конференции «Модернизация экономики и государства», проводившейся в Высшей школе экономики, и в беседе с заместителем главного редактора Юлией Ивановой ответил на вопросы, которые, по мнению редакции, интересны внимательному читателю нашего журнала.
— Юджин, Вы — автор известной книги «Происхождение и развитие советской адвокатуры (1917 — 1939)». Эта книга издана на русском языке в Москве в 1993 г., но исследование, ставшее ее основой, Вы провели гораздо раньше, в то время, которое у нас принято называть эпохой застоя. В числе прочего этот период (конец 70 — начало 80-х годов прошлого века) характеризовался, скажем так, обоюдной политической настороженностью между СССР и США. Сам собой напрашивается вопрос: почему при этих не самых благоприятных условиях молодой американский исследователь решил заняться историей советской адвокатуры и приехал для этого в Советский Союз? — Хороший вопрос. Моя научная жизнь вообще началась довольно необычно. Так сложилось, что я защитил диссертацию (по-английски ее название звучало так: «The Formation of the Soviet Legal Profession») не в Америке, а в Великобритании, в Лондонской школе экономических и политических наук. Советологией и российской историей я увлекся еще раньше. Меня всегда привлекали проблемы, находящиеся на стыке политики и права. Адвокатура как уникальный институт, имеющий значение и в сфере отправления правосудия, и в сфере защиты прав и свобод, и в сфере построения политической системы государства, представляет собой исключительно интересный объект исследования. Если говорить об интересе к России, то он (может, и не вполне осознанно) возник у меня гораздо раньше, когда я начал изучать русский. Не могу точно объяснить, почему из всех вариантов второго иностранного языка по школьной программе я выбрал русский. В нашей школе после двух лет изучения латыни можно было приступить к одному из современных иностранных языков. Большинство выбрали испанский, а я — русский. Во Флориде, где я вырос, русский язык преподавали всего в четырех школах, одной из которых была и моя средняя школа. Помню, мама очень боялась, что я стану коммунистом: в конце 60-х годов русская тема была не слишком популярна в Америке, точнее, интерес к ней обычно вызывал у окружающих смутные подозрения. Так вот, впоследствии, уже владея русским языком и изучая историю России, я, естественно, обращал особое внимание на развитие государственных и общественных институтов. В Америке адвокатура занимает весьма значимое место. Зная о блестящей русской присяжной адвокатуре, сыгравшей важную роль в развитии государства и общества последних пятидесяти лет существования Российской Империи, я заинтересовался последующим периодом ее развития. Однако выяснилось, что в Америке материалов на английском по этому периоду (начиная от судебной реформы 60-х годов XIX века и до Второй мировой войны) почти нет. На русском языке мне удалось найти довольно много источников, касающихся последних десятилетий существования Российской Империи и практически ничего — о советском периоде развития адвокатуры. Тогда я и решил ехать в Советский Союз, чтобы исследовать развитие адвокатуры в СССР из достоверных источников. Когда я прибыл в 1979 г. в Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова в качестве стажера (по программе советско-американского научного обмена), меня очень тепло принял заведующий кафедрой уголовного процесса Борис Афанасьевич Галкин. Он был назначен моим научным руководителем и всячески помогал. Я работал в библиотеках, включая Ленинскую, посещал спецкурс по организации советской адвокатуры в МГУ, узнал много нового, обобщил массу информации, но достаточного материала собрать по-прежнему не мог. — А как профессор Б. А. Галкин и другие наши ученые отнеслись к Вашему выбору темы? Адвокатура и как институт, и как объект научных исследований была тогда совсем не в моде. Вас не заподозрили в некой провокации? — Борис Афанасьевич действительно был несколько озадачен моим выбором, но исключительно приветлив и дружелюбен. Зато дама, которая вела спецкурс по организации адвокатуры в СССР, продемонстрировала совершенно иное отношение. Сначала она вообще не допустила меня к своим занятиям, и потребовалось вмешательство декана юридического факультета, чтобы я смог на них присутствовать. Когда я наконец попал на ее семинар, она на первом же занятии ни с того ни с сего начала критиковать внешнюю политику США, выразительно поглядывая в мою сторону. В Америке такое поведение обозначается короткой фразой «You are not welcome». Я был смущен. — То есть Вы неожиданно для себя оказались в роли идеологического противника, хотя имели цель всего лишь получить информацию по совершенно неисследованной проблеме? — Точно. Конечно, я понимал странность своего положения: американец изучает историю советской адвокатуры при том, что русские ученые этой темой не интересуются. Но, должен отметить, злополучная преподавательница, фамилии которой я никак не могу вспомнить, оказалась единственной из советских людей, кто отнесся ко мне с откровенным подозрением. — При таком начале работы у Вас не пропал энтузиазм? Вам действительно дали возможность заниматься исследованием или все-таки старались свести предоставляемые материалы только к официозной, «идеологически выдержанной», как тогда говорили, информации? — Что касается первого вопроса, то я уверен: все зависит от самого человека. Нужно терпение и настойчивость — вот и все. К тому же и из открытых источников, например из советской периодики 30-х годов, при внимательном подходе можно извлечь массу объективной, неполитизированной информации. На второй вопрос отвечу по-русски: не без этого. Помню, в Институте государства и права мне устроили встречу с М. С. Строговичем. Я возлагал на беседу с ним большие надежды, ведь в 1930-е годы он работал помощником Генерального прокурора А. Я. Вышинского и многое мог рассказать и о советской правоохранительной системе, и об адвокатуре. Но Михаил Соломонович, узнав, что меня интересует период 30-х годов, наотрез отказался обсуждать эту тему и порекомендовал изучить, как он выразился, современные материалы, относящиеся к этому периоду. Полагаю, комментарии излишни. Вспоминается и такой эпизод. В то время (1979 — 1980 гг.) иностранцам предоставляли возможность работать в Первом зале Ленинской библиотеки наравне с ведущими советскими учеными — академиками и профессорами. Конечно, это было большой честью для меня как начинающего исследователя. Так вот, однажды я попросил одну книгу, которую «вычислил» по другим источникам: там я ожидал найти очень нужные мне сведения. Мне отказали, объяснив, что эту книгу нельзя получить именно потому, что в ней содержится такая ценная информация. Некоторые трудности возникали и с копированием материалов. Тогда в Ленинской библиотеке копии по заявкам читателей делали сотрудники отдела ксерокопирования. Заявки принимали 2 — 3 раза в неделю, каждый раз не больше чем на 20 страниц текста. Можно было воспользоваться и другим вариантом — заказать копии на специальной пленке, которая называлась микрофильмом. По существовавшим тогда правилам советские ученые из Америки и американские ученые из Союза имели право вывезти определенный (и довольно большой — до нескольких тысяч страниц на микрофильме) объем информации. Но когда я просмотрел скопированное по моей заявке, то увидел, что пропущены самые ценные данные, которые содержались в одном из номеров «Еженедельника советской юстиции» 30-х годов. Я спросил у сотрудницы, почему пропущена именно интересующая меня часть, и она ответила: поэтому и не копируется. В целом у меня не было серьезных проблем с исследованием в Ленинке. Все сотрудники работали профессионально и относились к иностранцам хорошо. Особенно ценной для моего исследования стала работа в архивах Московской городской коллегии адвокатов. — Наверное, там Вы и собрали основной фактический материал? — Да, в значительной мере. Конечно, немало фактов я взял из газет и журналов интересующего меня периода — я читал все центральные советские и юридические издания 20 — 30-х годов. В архивах МГКА мне разрешил работать тогдашний председатель президиума Коллегии Константин Апраксин. Позже я с удивлением услышал отзывы о нем как о не самом прогрессивном (мягко говоря) председателе президиума. Я же отношусь к нему с уважением и благодарностью — он, возможно, чем-то рисковал, предоставляя американцу доступ в архив МГКА. В архиве я работал в течение трех недель и всегда добрым словом вспоминаю и К. Апраксина, и всех сотрудников коллегии за их теплоту и участие. В офисе МГКА я мог не только читать архивные материалы, но и наблюдать реальную жизнь коллегии, работу адвокатов. — Вы привезли свою последнюю работу — большой обзор под выразительным названием «Триумф или позор адвокатуры?» с подзаголовком «Основы адвокатуры в путинской России». Значит, в течение прошедших двадцати шести лет Вас по-прежнему интересовало и продолжает интересовать развитие адвокатуры в России? Кстати, как называется книга, в которую вошла эта работа, и где она издана? — Безусловно, все эти годы я стараюсь следить за событиями в России вообще и адвокатуре в частности. За эти годы мной написано немало статей о современной адвокатуре. Первая была опубликована в начале 80-х годов и доказывала, что по сравнению с другими профессиональными организациями в бывшем Советском Союзе коллегии адвокатов пользовались необычной автономией и действовали как самоуправляющиеся организации, несмотря на «опеку» партии и Минюста. — По памяти я не могу привести полный список моих публикаций о правовой системе СССР и России. Вот некоторые из них. «Between Citizen and State: The Soviet Bar (Advokatura) under Gorbachev» (Columbia Journal of Transnational Law, N 1 (1990); «A Framework for the Analysis of Soviet Law» (Russian Review, N 1 (1991); «Russian Judicial Reform after Communism» (editor Peter Solomon); «Reforming Justice in Russia: 1864 — 1994» (M. E. Sharpe, 1997); «Speedy, Just, and Fair? Remaking Legal Institutions in Putin’s Russia in Perspectives on the Russian State in Transition (Woodrow Wilson School, Princeton, 2006). В университете Стетсон я занимаюсь сейчас не только правовыми, но и другими проблемами. В последнее время предмет моего интереса — административная реформа в России. Недавно я написал статью о системе «одного окна» (Lowering the Barriers to Entry for Russian Small Business, in Kathryn Hendley, Remaking the Role of Law: Commercial Law in Russia and the CIS (Juris Publishing, forthcoming). В 1999 году издана моя книга о президентской власти и институте президентства в России (Presidential Power in Russia. M. E. Sharpe. 1999). Кроме того, с начала 90-х годов я написал несколько статьей о политической жизни в Киргизии. Но могу сказать, что адвокатура, русская адвокатура, — моя первая любовь. — Она же — самая сильная? — Да. Вы спросили о моей новой статье о российской адвокатуре периода правления Президента Путина. Она появится в книге Public Policy and Law in Russia (Brill Publishers, The Netherlands, December 2005; edited by Robert Sharlet and F. J.M. Feldbrugge). — Вы планируете подготовку этого материала на русском языке? Уже после беглого просмотра ясно, что он будет весьма интересен русскому читателю. Многие издания в России, и в первую очередь наш журнал, с удовольствием опубликовали бы его. — Честно говоря, я этого не планировал, но буду иметь в виду Ваши слова. — Можете считать это официальным предложением. В своем обзоре Вы прослеживаете тенденции развития российской адвокатуры на протяжении последних лет, которые Вы обозначили как «путинский период». Я с удовольствием прочту этот материал, но, коль скоро наши читатели пока лишены этой возможности, им будет интересно узнать от независимого наблюдателя, что привлекло его внимание на нынешнем этапе развития российской адвокатуры. На какие основные моменты Вы обратили внимание и почему? — Если отвечать на Ваш вопрос подробно, пришлось бы излагать все свои мысли по этому предмету. Главное, о чем хотелось бы сказать: я удивлен, что до сих пор не решены проблемы адвокатуры, появившиеся еще в двадцатых годах прошлого века. Отношения адвокатуры и Министерства юстиции Российской Федерации, проблема юридической помощи малоимущим и главный вопрос — кто будет платить за это, неравное положение адвокатов и обвинителей, обвинительный уклон в уголовном процессе — все это у вас снова на повестке дня. Для наблюдателя со стороны много непонятного в организации бесплатной юридической помощи. Насколько я знаю, Министерство юстиции организует сейчас в экспериментальном порядке специальные государственные юридические конторы для бедных. Неясно, зачем это делать, когда такую помощь вполне могли бы оказывать адвокаты. — Дело в том, что до сих пор бесплатная юридическая помощь малоимущим по гражданским делам в соответствии с законодательством оказывалась адвокатами по очень ограниченному числу дел. Минюст России инициировал принятие Постановления Правительства РФ от 22 августа 2005 г., во исполнение которого с 1 января 2006 г. начат эксперимент по оказанию малоимущим бесплатной юридической помощи по гражданским делам в Карелии, Чечне, Волгоградской, Иркутской, Магаданской, Московской, Самарской, Свердловской, Томской и Ульяновской областях. Цель эксперимента — решить один из самых наболевших вопросов реального обеспечения права малоимущих на доступ к правосудию в гражданском судопроизводстве. Министерство юстиции предложило распространить такую помощь на все дела, рассматриваемые и разрешаемые в порядке гражданского судопроизводства. Адвокаты с самого начала резко возражали против модели, предложенной Минюстом России. Наиболее принципиальные из этих возражений изложила член Совета Федеральной палаты адвокатов РФ Галина Нилус в статье, опубликованной в первом номере нашего журнала за текущий год <*>. В числе аргументов Г. Н. Нилус есть и такой: проблема оказания малоимущим бесплатной юридической помощи решена Минюстом максимально затратным для государства, нелогичным и неэффективным способом. ——————————— <*> Нилус Г. Н. Система юридической помощи малоимущим нуждается в совершенствовании // Адвокат. 2006. N 1.
Действительно, на содержание бюро государство должно тратить гораздо больше денег, чем на оплату адвокатам компенсации (по утвержденным ставкам) за оказание бесплатной юридической помощи. Офисы, материально-техническое обеспечение работы адвокатов и даже возмещение ущерба за некачественно оказанную адвокатами помощь — это расходы адвокатуры. Вместо того, чтобы распространить монополию адвокатуры на оказание бесплатной юридической помощи малоимущим на все дела, рассматриваемые и разрешаемые в порядке гражданского судопроизводства, и оплачивать эти услуги из федерального и региональных бюджетов, государство теперь должно тратить деньги и силы на организацию и обеспечение новых государственных учреждений, и будет самостоятельно нести ответственность перед малоимущими в случаях оказания юристами бюро некачественной юридической помощи. Похоже, опасения адвокатов подтвердились, и эксперимент идет не слишком успешно. Во всяком случае, на состоявшемся 17 марта расширенном заседании коллегии Министерства юстиции РФ, где подводились итоги его деятельности за 2005 год, о работе государственных юридических бюро говорилось совсем немного. Министр юстиции высказал мнение, что, несмотря на активное неприятие этой идеи адвокатами, эксперимент удался, и объявил, что за первые месяцы работы в бюро обратилось более 3 тыс. человек (пенсионеры, ветераны, инвалиды, безработные). Однако директор Федеральной регистрационной службы С. Н. Мовчан (именно этой службе подведомственны государственные юридические бюро) на заседании коллегии Минюста больше говорил о трудностях, и в первую очередь о том, что квалифицированные юристы неохотно идут работать в бюро из-за низкой зарплаты. В связи с этим Росрегистрация совместно с Министерством юстиции готовит предложения по увеличению оплаты труда сотрудников государственных юридических бюро. О величине средств, уже вложенных в эксперимент, и об оценке эффективности их использования на коллегии не говорилось. — Из того, что я от Вас услышал, тем более непонятно, зачем нужен этот эксперимент, и в первую очередь, зачем он нужен Министерству юстиции. — В Ваших словах чувствуется подтекст: видимо, у Вас есть свой вариант ответа. — Из истории известно, что с советских времен Минюст традиционно контролирует адвокатуру. Думаю, это еще один шаг в том же направлении. — Большинство знакомых мне адвокатов согласилось бы с Вами. Не зря же представители органов юстиции с 2002 г. входят в состав квалификационных комиссий адвокатских образований. Но, мне кажется, здесь есть еще один момент. Вам как специалисту по российской административной реформе будет понятна моя мысль. Административная реформа у нас не столько проводится, сколько происходит — волевые усилия руководства страны и руководства различных государственных структур нередко выступают, вежливо говоря, как разнонаправленные векторы, а в результате мы имеем то, что имеем. Масштабные изменения в системе и структуре федеральных органов исполнительной власти означают и серьезное перераспределение их функций, и многие ведомства действуют по схеме — наберем побольше функций и полномочий, а что с ними делать — разберемся позже. Боюсь, инициатива с государственными юридическими бюро стоит в этом же ряду. — Развитие ситуации в России в последние годы чем-то напоминает период контрреформ второй половины XIX века. Мне кажется, прослеживается курс на ограничение самостоятельности адвокатуры, и не только силами Минюста. Внушает тревогу и судьба такого института, как суд присяжных. Насколько я знаю, суды присяжных созданы еще не во всех регионах России, но уже подвергаются критике, и раздаются голоса за их отмену. — Вы имеете в виду состоявшееся недавно оправдание присяжными группы обвиняемых в зверском убийстве маленькой Хуршиды Султоновой в Санкт-Петербурге? — Да, и мне кажется, этот ужасный случай может быть использован как аргумент против суда присяжных. Это очень опасно, потому что суд присяжных сам по себе представляет достаточно совершенную модель правосудия. Конечно, каждый суд имеет свои недостатки, но огромное преимущество присяжного суда в том, что он более защищен от влияния со стороны государства чем один профессиональный судья. — То есть Вы думаете, что мы становимся свидетелями организованной кампании против суда присяжных? — Да, создается такое ощущение. Достаточно посмотреть новости, чтобы понять, что кто-то раздувает такую кампанию в российских СМИ. — К сожалению, вынуждена с вами согласиться. Критика суда присяжных, которую мы слышим сейчас, в значительной степени объясняется возмутительным приговором суда в Санкт-Петербурге. Однако задолго до процесса по делу об убийстве Хуршиды Султоновой по крайней мере на двух российских телеканалах прошли сюжеты, в которых суды присяжных были представлены довольно тенденциозно. Помнится, одна из программ сопровождалась подзаголовком «Суд домохозяек», а их общий смысл сводился к тому, чтобы создать у зрителей представление о присяжных как собрании необразованных теток, которых с трудом оторвали от телесериалов для исполнения не совсем понятной им роли в суде. — Наступление на суды присяжных выглядит как часть общей политики ограничения независимости судебной власти в России. К большому сожалению, в России не видно заинтересованности в создании более сильных и независимых судов. Исключение составляют представители мелкого и среднего бизнеса, у которых отсутствует как политическое влияние, так и достаточные финансовые средства, чтобы обеспечить себе поддержку за счет вмешательства извне. Даже если эта часть делового сообщества станет более организованной, а значит, более значимой в глазах политиков, все равно сама по себе она не сможет много сделать для развития правовой системы России. — Вы писали об этом в статье «Взаимовлияние правовой и экономической реформ в России», опубликованной в мартовском номере журнала «Законодательство и экономика». Среди грехов российской правовой системы Вы уделили особое внимание выборочному правосудию, хрестоматийным примером которого стало дело ЮКОСа. — Дело М. Ходорковского является наиболее серьезным шагом назад в сфере правовой реформы за весь период нынешнего президентства. Кампания против руководства ЮКОСа распространилась на юристов и адвокатов, которые стали «пешками» в совместной борьбе Генпрокуратуры и МВД за влияние на российский бизнес. Широкую известность в США получил арест в декабре 2004 г. юрисконсульта среднего звена ЮКОСа Светланы Бахминой. Дело Бахминой демонстрирует слабости российской юстиции, в первую очередь в отношении гарантий презумпции невиновности и обеспечения процессуальных прав обвиняемого, а также права быть защищенным против «выборочного обвинения». Столкнуться со случаями прокурорского выборочного подхода при привлечении к уголовной ответственности можно в любой правовой системе. Имея ограниченные ресурсы и время, прокуроры повсеместно отдают предпочтение одним делам перед другими. В любой стране мира прокуроры могут использовать отдельные дела для карьерных или идеологических целей. Некоторые американские обозреватели, например, утверждают, что Генеральный прокурор штата Нью-Йорк отдавал приоритеты нескольким уголовным делам против известных бизнесменов с Уолл Стрит, чтобы улучшить свои шансы на будущих губернаторских выборах, где собирался выставить свою кандидатуру. Однако выборочный подход к привлечению к уголовной ответственности в России — явление намного более опасное, чему есть как минимум две причины. Первая заключается в живучести (на фоне весьма неясного для четкого соблюдения всех норм нового предпринимательского права) формулы: был бы человек, а статья найдется. Вторая причина основывается на том, что в России, к сожалению, избирательное обвинение является частью более широко политического подхода. — Получается, что выборочное правосудие как безусловный порок должно быть устранено в результате судебно-правовой реформы, но в ходе ее проведения власть сама поддается этому пороку. — Российская исполнительная власть, с одной стороны, поощряет, с другой — сдерживает судебно-правовую реформу. Как долго Владимир Путин и его преемники будут поддерживать традиции персонального правления, так долго и суды в России будут оставаться под чрезмерным влиянием исполнительной власти. В результате правовое государство и конституционный правопорядок останутся целью последующих реформ. Есть еще один момент, на который нельзя не обратить внимание. Это удивительное равнодушие юридического сообщества России, в том числе и судей, к происходящему в стране. Я понимаю, тому есть объективные и субъективные причины, главная из которых — как раз избыточная сила исполнительной власти. Но все же, мне кажется, и в этих условиях можно использовать имеющиеся публичные ресурсы воздействия на власть. — По этому вопросу в России привыкли руководствоваться заветом пращуров: плетью обуха не перешибешь. Юджин, я предлагаю перейти к другой теме. Мы договаривались обсудить с Вами некоторые вопросы юридического образования в России и США. В чем основные отличия? — Думаю, прежде всего надо сказать о специфике американской адвокатуры, для которой характерно наличие большого числа так называемых «кабинетных адвокатов», т. е. специалистов, занятых исключительно подготовкой документов и другими вопросами, не связанными непосредственно с представительством в суде. Такое «разделение труда» между адвокатами стало в последние годы устойчивой тенденцией развития американской адвокатуры. — Не знаю, допустима ли такая аналогия. В России существует практика, когда до обращения в суд (обычно это арбитражные дела, т. е. споры между хозяйствующими субъектами) стороны обращаются в ведущие экспертные учреждения (например, в Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ) за заключением по конкретной юридической проблеме. Такие заключения затем используются в суде для подкрепления правовой позиции заинтересованной стороны. Есть ли что-то подобное в США и могут ли заниматься подобной деятельностью «кабинетные адвокаты»? — Насколько я знаю, такой практики у нас нет. Я начал говорить о «кабинетных адвокатах», потому что они являются, образно говоря, продуктом американской системы юридического образования. В США традиционно применяется письменная форма зачетов и экзаменов, тогда как в России господствует устная форма. Студенты, оканчивающие юридические факультеты американских университетов, лучше всего подготовлены именно к роли кабинетных адвокатов. В России же профессия адвоката в значительно большей степени связана с работой в суде, для которой необходимы навыки, формируемые при устной форме контроля знаний студентов. Безусловно, эта традиция берет свое начало со времен русской присяжной адвокатуры, оставившей потомкам образцы высокого мастерства, неотъемлемой частью которого было ораторское искусство. — Увы, эта традиция может прерваться. Дело в том, что во многих российских вузах сейчас введена письменная форма отчетности: студенты выполняют обязательные письменные работы в течение семестра, сдают зачеты и экзамены также в письменной форме. Устная форма сохранена только для защиты курсовых и дипломных проектов и сдачи государственных экзаменов. Результаты получаются довольно противоречивые: с одной стороны, обеспечивается более жесткий текущий контроль знаний студентов, а с другой — они не имеют возможности совершенствовать навыки устного изложения. Например, в Российском государственном гуманитарном университете, где я преподаю будущим журналистам правовые основы их профессии, недавно прошедшие государственные экзамены преподнесли всем крайне неприятный сюрприз. Оказалось, что студенты, в течение пяти лет обучавшиеся по новой системе с письменной формой зачетов и экзаменов, разучились отвечать устно, во всяком случае, на том уровне, к которому привыкли преподаватели. Мне кажется, из этого опыта следует простой вывод: контроль качества знаний должен предусматривать устную и письменную формы как равноправные. По-моему, оптимальное соотношение нашли наши адвокаты: согласно Положению о порядке сдачи квалификационного экзамена на присвоение статуса адвоката претендент выполняет письменное задание, а затем отвечает на вопросы экзаменаторов. Решение экзаменационная комиссия принимает исходя из совокупной оценки всех ответов — и письменных, и устных. Хотелось бы обсудить с Вами такой вопрос, как доступность образования. Сколько в среднем стоит обучение на юридическом факультете американского университета? — Прежде чем начинать подсчеты, надо уточнить следующее. В США юридическое образование является чем-то вроде второго университетского образования. Сначала надо учиться в университете четыре года, чтобы получить степень бакалавра (обычно по таким специальностям, как философия, политические или другие общественные науки). В частном университете это обходится в сумму от 25000 до 40000 долларов в год. Но важно учитывать, что способные и трудолюбивые студенты во многих университетах получают скидки — в среднем до 40% стоимости обучения. — Хорошая скидка! — Да, и эта система применяется очень широко. У студентов есть реальная возможность собственными усилиями существенно снизить стоимость обучения. Таким образом, обычно студент платит за свое образование около 15000 долларов в год. Но это только плата за обучение, к которой надо добавить 10000 долларов в год за жилье, питание и учебники. И после этого — еще три года на юридическом факультете. Плата за обучение на юридических факультетах частных университетов тоже колеблется от 25000 до 40000 долларов в год, но государственные (или публичные) университеты предлагают более доступное юридическое образование. Плата за обучение в law school самых экономически доступных публичных университетов составляет около 5000 долларов в год. Средняя цена обучения среди публичных law schools колеблется от 10000 (в университете Виргинии) до 15000 (в университете Мичигана). — А возможность получить образование бесплатно в США существует? Например, в российских вузах на каждом факультете есть бюджетное отделение и платное отделение. Студенты-бюджетники не только не платят за свое обучение, но и ежемесячно получают стипендию. В Америке стипендии для студентов тоже существуют. Что представляет собой эта система? — В самих богатых университетах, таких, как Гарвард, необеспеченные студенты получают стипендию, которая покрывает все или почти все расходы на обучение. Кроме стипендий, основанных на финансовом положении студента, существуют и полные стипендии, и выгодные займы, выделяемые государством. В Америке нет таких вещей, как золотые и серебряные школьные медали. Но система оценки знаний выпускников средних школ позволяет тем, кто получил высшие баллы (наш эквивалент золотых медалистов), претендовать на полную стипендию в определенных университетах. Конечно, такие стипендии получает очень небольшой процент поступающих. — Напоследок не могу удержаться от вопросов, которые интересуют меня как преподавателя. У нас бытует мнение, что в западных странах, в отличие от России, такое явление, как списывание, не имеет широкого распространения, а потому не является проблемой для преподавательского состава. Это так? — Не совсем. Приходится признать, что в Америке мы также сталкиваемся с этой проблемой. Случаи, когда студенты списывают на экзаменах или представляют преподавателям работы, взятые из Интернета, и тому подобное бывают и у нас. Кстати говоря, всего неделю назад в нашем университете преподаватели обсуждали вопрос о введении Этического кодекса. Назначение Этического кодекса, или Кодекса чести, — регулировать многие вопросы внутренней жизни университета, в том числе нравственную сторону взаимоотношений между студентами и преподавателями. Во многих университетах, особенно в южных штатах, этические кодексы введены еще в XIX веке и к ним относятся очень серьезно. В университете Стетсон, где я преподаю, такого кодекса нет, точнее, он действует (в течение трех лет) в порядке эксперимента. На собрании, о котором я упомянул, преподаватели решили ввести его уже на постоянной основе, хотя, судя по всему, это будет непросто. — В России, если студент на экзамене начнет списывать, остальные скорее всего постараются ему помочь или попросят шпаргалку для себя — это называется взаимовыручка. Норма поведения в таком случае определяется неформальной заповедью: не списываешь сам, не мешай другому. Какова норма поведения в подобной ситуации для американских студентов? Я имею в виду внутренний, а не внешний императив. — В соответствии с правилами этики, о которых я только что говорил, студенты могут (и должны) пожаловаться преподавателю. Думаю, в тех университетах, где есть Кодекс чести, для большинства это и есть норма поведения. — Вы видели на территории университета Стетсон или какого-то другого американского учебного заведения расклеенные на стенах объявления, в которых предлагаются платные услуги по подготовке научных работ — начиная от рефератов и заканчивая диссертациями? Попросту говоря, речь идет о продаже работ, которые будут использоваться покупателем от своего имени. В Москве такие объявления повсюду. — У нас подобные объявления можно найти исключительно в Интернете и, насколько мне известно, предлагаются только классные задания, курсовые и дипломные работы, но не диссертации. Чтобы бороться с этим злом, многие учебные заведения используют изощренные компьютерные программы, с помощью которых легко проверить, не скопирована ли работа из Интернета. Что касается купленных диссертаций, то такой проблемы в хороших американских университетах не существует. — Можно порадоваться за американские университеты. Юджин, я благодарю Вас за подробную и содержательную беседу. Уверена, что это интервью будет интересно нашим читателям. Особенно надеюсь, что они почувствуют Ваше искреннее сопереживание, духовную сопричастность нашей русской жизни — такой нелогичной и странной не только для стороннего наблюдателя, но и для нас самих.
