ИЛИ КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВА, А ТАКЖЕ О СОВРЕМЕННЫХ УСЛОВИЯХ
ЕГО ИЗУЧЕНИЯ И ПРЕПОДАВАНИЯ
К. В. АРАНОВСКИЙ
Арановский К. В., доктор юридических наук, профессор, судья Конституционного Суда РФ.
Замыкать предмет обсуждаемой дисциплины в рамки одного лишь конституционного права зарубежных стран представляется не вполне правильным и кажется предпочтительным сохранить за ней прежний, более просторный титул иностранного государственного права. Дело в том, что человечество в разных своих частях освоило не только конституционно-правовой способ политического существования, большую часть истории провело без конституции и принципиально не утратило способность жить в иных координатах. Очевидно, что неотчуждаемые права, развитой парламентаризм, верховенство права, межпартийная соревновательность, ограниченное законом вмешательство государства в экономику и духовную жизнь гражданского общества укоренились далеко не повсеместно. Пожалуй, большинство людей на Земле живут не совсем по конституционным правилам или совсем не по ним. Формальное признание конституции состоялось едва ли не в большинстве государств, но этого мало, чтобы она возобладала, не говоря уже о том, что некоторые страны даже формально остаются и вовсе за пределами мирового конституционализма. Скажем, необъективной натяжкой было бы искать конституционное право в саудовской или в продвинутой конфуцианско-коммунистической государственности.
Не всем, конечно, это нравится, но наука, сохраняя сколько-нибудь объективности, не подчиняется личным вкусам и не станет сортировать объекты сообразно предпочтениям исследователя. Так же поведет себя и преподавание, если оно, как принято думать, действительно питается наукой. Конечно, с верой в правоту конституционного дела и в предчувствии полного его торжества нам иногда кажется просто недопустимым, если кто-то не участвует в конституционной демократии и не имеет ее в виду как основную и близкую цель.
Конституционалистам, не исключая автора этих тезисов, иной раз мешает быть объективным именно вовлеченность в предмет и в само конституционное право как часть проживаемой правовой действительности. Но вообразим, как странно выглядел бы зоолог, решивший признавать лишь один отряд млекопитающих, а прочие их отряды (а еще больше — земноводных или насекомых) считал бы чем-то несущественным и отжившим на том только основании, что сам он из приматов и что они ему нравятся.
Чтобы уважать и внимательно изучать конституционное право, не обязательно приписывать ему универсальность и повсеместное господство. Вполне достаточно и того, что в мировом разнообразии конституция и так не унижена — она твердо доказывает свои преимущества уже тем, что ею охвачены в общем не самые отсталые народы. Если бы победоносная судьба конституции вполне состоялась, как состоялся, по Ф. Фукуяме, конец истории с окончательной победой демократии, то в итоге вышло бы так, что в конституционном обустройстве остались мелочи, а деятельное в нем участие и защита конституции были бы исчерпаны как историческая цель. Но это предубежденный и небезопасный оптимизм. С ним и само изучение конституционного права лишилось бы значительной части и смысла, и познавательных средств, оставляя их за ненадобностью.
Итак, по крайней мере в сравнительном плане полезнее начинать с государственного права — и не только потому, что так правильно, но и для того, чтобы среди его разновидностей конституционное право могло открыться в его собственных свойствах, включая конституционные преимущества. Исходя из государственного права, удобнее следовать правилам сравнительного анализа, если признать ту очевидность, что политически насыщенные правоотношения устроены в мире неодинаково и государственное право бывает разным.
Впрочем, и понятие государственного права небезупречно уже потому, что в историческом времени и в пространстве не вполне универсально даже столь емкое понятие, как государство. Не так давно и не настолько, как европейцев, увлекает образ государства англосаксов, например с их rule of law, или арабских мусульман, которым идея уммы, т. е. политической общности правоверных, дороже, чем идея нации — государства, причастная к тому же, как думают иногда, к насильственному разобщению халифата. На роль универсального понятия можно было бы примерить и «публичное право», когда бы оно не было так обширно и не забирало бы в свой состав, например, административное право. Кроме того, публичное право верно распознают в противопоставлении частному праву, однако как наша система не противопоставляет сугубо духовное право — ибадад условно светскому мамаликату и английскому общему праву — английское же право справедливости (commonlaw — lawofequity), так и в шариате, в семье англо-саксонского права, а заодно и в политико-правовом устройстве социализма право не делят на публичное и частное. Стало быть, и публичное право не совсем готово стать универсальным и общепринятым.
Но на чем-то нужно остановиться, а понятие государственного права довольно просторное, чтобы охватить собой, с умеренными оговорками, и конституционное право, расположив его в область сравнительно-правового анализа в сопоставлении с другими государственно-правовыми традициями. И если конституционализм не привит, в иранской, к примеру, теократии, и несовместим с бирманской (мьянманской) военной диктатурой, с туркменским неофеодализмом, социализмом или с системой, воздвигнутой на почве чучхэ, то государственное право им всем не противопоказано, поскольку и государство, и сопряженные с ним своеобразные правила им всем известны. К тому же понятие государственного права относительно нейтрально, тогда как право конституционное этически насыщено и со всей определенностью исполнено ценностями, без которых нет конституционализма.
Если все отсчитывать от конституционного права, придется сократить область сравнительного анализа и сделать беднее его результаты. Несложно дойти и до той «святой простоты», с какой З. Бжезинский распределил политическое человечество на правоверную демократию и все прочее — тем более порочное, чем дальше от нее отстоит. В этих противопоставлениях есть, наверное, геополитический смысл и другие резоны, однако в науке и в преподавании, которое к науке все же тяготеет, это едва ли правильно.
Обстановка, в которую поставлено учение о государственном праве зарубежных стран, безнадежной не выглядит, но и благополучной не кажется. Между тем наука и преподавание в этой области имеют основательный запас ресурсов, что и позволяет им быть «точкой роста» в публичном праве.
Русская, советская и современная российская наука иностранного государственного права сложилась в хорошо организованную систему знания. Даже избыточная критика буржуазной демократии с позиций превосходства социалистической государственности не столкнула прежнее советское учение об иностранном государственном праве в пустую словесность. Попутно заметим, что сравнительно-правовой анализ нигде, пожалуй, так не укоренился, как в изучении и преподавании этого учения. Общее сравнительное правоведение вот уже век или полтора добивается успехов, но их все еще непросто подать в удобном виде для развернутого преподавания. Иностранное государственное право, стало быть, нечем заменить даже в поддержке сравнительно-правовой методологии. А насколько эта методология важна, можно судить по тому, например, что Конституционный Суд РФ, принимая около тридцати итоговых решений в год, обработал за предшествующие годы более двухсот обширных обобщений иностранного права, не говоря о других источниках сравнительно-правового материала, который, надо думать, действительно востребован, если к нему так основательно обращается практическая конституционная юстиция.
Невозможно переоценить коммуникативную функцию этой дисциплины, ибо непросвещенное вхождение в международную коммуникацию слишком рискованно, чтобы оставить ее без научного и профессионального обеспечения.
Столь же важна прогностическая функция учения о государственном праве зарубежных стран, которое, выявляя законы государственно-правовой материи, позволяет иногда предвидеть последствия их действия. Еще вернее эта функция дает о себе знать, когда наука удерживает от легкомыслия в прогнозах.
Прикладную функцию она еще недавно выполняла с блеском и продолжает выполнять, теперь более сдержанно, но все еще уверенно. Заметим, например, что Россия не сама изобрела федерализм, чтобы обратиться к этой форме государственного устройства и сделаться Российской Федерацией. Конституционную юстицию, парламентаризм, президентуру, омбудсмена, пропорциональные и смешанные избирательные системы, местное самоуправление, неотчуждаемые права, правила чрезвычайного положения, импичмента, легальной многопартийности и еще многое Россия получила в извлечениях из иностранного права. Такой способ обогащения национальной государственно-правовой традиции давно уже распространен и, пожалуй, даже преобладает в интеллектуальном обеспечении политико-правового уклада большинства современных государств. Из прежней же государственности Россия удержала (не вполне) прокуратуру, отчасти — юстицию, может быть, остатки национально-территориальной автономии, привкус раннего думского парламентаризма или советской системы представительства, но совсем отреклась от монархии, унитарной государственности и протекторатов, от старой сословности и права «инородцев», вероятно, от советского эгалитаризма и еще от многого другого.
Строительный же материал новому практическому российскому конституционализму вручила наука, которая сделала иностранные институты понятными и предложила способы их укоренения. Что бы ни говорили об отрядах иностранных консультантов и о значительном их влиянии, но конституционные нововведения получили поддержку потому, что наша наука обеспечила готовность их принять или отклонить. Свою работу наука сравнительного конституционного права продолжает в регионах и столицах, в парламентском процессе, в практике президентской власти. Даже понимание уже вполне национальных, хорошо известных и устоявшихся конституционно-правовых институтов становится неполным и спорным, если не обращаться к их зарубежным версиям. Без такого понимания спорными или недоступными становятся и прикладные их эффекты. Иностранное государственное право нужно считать актуальным предметом уже потому, что актуально российское конституционное право.
Даже если бы никакой пользы, кроме воспитания ума, обсуждаемая наука и учебная дисциплина не давала, но поставляла бы качественное учение, то и этого достаточно, чтобы исчерпать вопрос о том, для чего она нужна. Знание хорошего качества создает и поддерживает профессиональные сообщества, вручает им корпоративный язык, обогащает его, воспитывает правильный ум, стиль, кругозор. Компетентностные подходы, юниты, кредиты и прочие «измерительные» средства, тесты и сократические дискурсы, во всяком случае, не смогут заменить академически поставленного в нормальной университетской традиции преподавания сложившихся наук широкими в первую очередь лекционными курсами с их накопительным, постепенным эффектом врастания в знание и с экзаменом (предпочтительно устным) в итоге, который прививает столь важные для юриста речевые навыки и навыки внутренней мобилизации и концентрации. В континентальной юриспруденции в отличие от англо-американской с ее разобщенностью прецедентных правоположений и преобладающим значением навыков над знаниями сама система права, будучи капитальным его свойством, а равно многовековая университетская традиция предопределяют профессиональное обучение праву не иначе как в длительном и непрерывном контакте с правовым материалом впитывать правовое знание в постоянном общении с авторитетными его носителями и в сообществе его получателей. Они выходят готовыми к тому, чтобы освоить в праве различные профессии, по которым прикладные навыки достаются по большей части постепенно в стажировках и в самой практической деятельности, но не в университетском обучении, основная цель которого — вручить юристу именно обширное знание права. Это главное условие можно дополнять и разнообразить чем-нибудь методологически «свежим», но умеренно и едва ли непременно. Заменить же это условие нельзя — conditiosinequanon.
Прикладной, образовательный, коммуникативный, прогностический и попутные эффекты науки сравнительного государственного права и длительный, успешный опыт ее преподавания впечатляют, но, видимо, не всех, если ее смещают на университетскую периферию. Инерция прежнего развития, сохранившиеся очаги относительного благополучия делают упадок не слишком заметным; есть еще специалисты, готовые исследовать и преподавать иностранное государственное право, доступна и довольно разнообразна литература, еще не забыты имена, знаменитые учебники и монографии. Но инерция имеет предел.
Строго говоря, забвение этому учению не грозит, потому что спрос на его продукты обеспечен, даже если и отложен на время. Если представить, что во всей российской юриспруденции не осталось никого, кто занимался бы сравнительно-правовым государствоведением, то тогда оно, конечно, понесло бы потери, но само бы по себе не пропало. Обойдется ли, однако, без этого знания наше правоведение и наше право, можно вопрошать лишь риторически.
Между тем многое среди известных административно-образовательных начинаний ставит это знание в опасное положение. Они предназначены собою увлечь, но не впечатляют перспективами, потому что административного восторга и фантазии в них больше, чем смысла и уважения к научно-образовательному делу. В том, что они стали столь влиятельными и уже дали немало печальных последствий, — упущение научно-преподавательского сообщества. Не стоило, наверно, слишком вовлекаться в спорные проекты, соблазняться неочевидными их выгодами, уступать вышестоящим и своим администраторам университетскую автономию и свободу преподавания, особенно право выбора методов его и форм, в избыточно доверчивой лояльности, а то и в энтузиазме давать простор и преимущество непроверенным и неадаптированным образовательным технологиям. Нельзя часто и надолго оставлять своих ректоров и деканов без преподавательского общения, особенно наедине с образовательным менеджментом — слишком тесная с ним связь и дистанция с преподавательским сообществом, слишком глубокая вовлеченность в администрирование и в отчетность даже искушенным и заслуженным в университетском деле лидерам мешает уверенно отстаивать это дело.
Возвращаясь же к преподаванию иностранного государственного и конституционного права, стоит в завершение заметить, что в непорядках, которые эту дисциплину сопровождают, можно отчасти винить временные трудности, чужую административную безответственность и еще многое. Этой виной, однако, нельзя ничего исправить, а перерыв, наметившийся в научно-преподавательской традиции по обсуждаемой дисциплине, тем временем может получить развитие и быть достаточно длительным, чтобы понесенные в нем научно-образовательные потери стали бы местами невосполнимыми. Такая вероятность еще не обратилась в неизбежность, что внушает сдержанную надежду, которая университетскому сообществу очень нужна. Но еще важнее деятельные и уверенные его усилия по восстановлению государственного права зарубежных стран в полновесном университетском обучении.
