(Соколова Е. С.) («Российский юридический журнал», 2011, N 2)
СОБОРНОЕ УЛОЖЕНИЕ 1649 Г. И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО: РАЗМЫШЛЕНИЯ О МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ИСТОКАХ ИСТОРИКО-ПРАВОВОЙ ДИСКУССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX — XX В. <*>
Е. С. СОКОЛОВА
——————————— <*> Sokolova Ye. S. (Yekaterinburg) Sobornoe ulozhenie of 1649th and serfdom: reflection for methodological roots of law-historical discussion of the second half XIX — beginning XX centuries.
Соколова Елена Станиславовна — кандидат юридических наук, доцент кафедры истории государства и права Уральской государственной юридической академии (Екатеринбург).
Рассматриваются методологические аспекты историко-правовой дискуссии о юридической сущности закрепощения крестьян в законодательных нормах Соборного уложения. Автор анализирует специфику концептуальной модели крепостного права, разработанной ведущими представителями государственно-юридической школы, и ее эпистемологическое значение для современных исследований сословного законодательства Московской Руси. Раскрываются особенности юридической техники Соборного уложения, не позволяющие однозначно ответить на вопрос о степени личной зависимости крестьян в эпоху правления первых Романовых.
Ключевые слова: Соборное уложение, крепостное право, историко-правовая наука, государственно-юридическая школа, методологические дискуссии, частновладельческие крестьяне, поместно-вотчинная система, соотношение личной и поземельной зависимости, пробелы в законодательстве.
The article focuses on the methodological aspects of law-historical debate about juridical nature of serfdom in law standards of Sobornoe ulozhenie. The author investigates theoretical aspects of the conceptions of the models for selfdom formulated by the leaders of the state-law school and its epistemological significance for contemporary investigations of estate legislation of Moscow Russia. The article demonstrates specific of juridical technique of Sobornoe ulozhenie and concludes that it’s impossible to take definite answer about degree of personal dependence of peasants in the reign of the first Romanovs.
Key words: Sobornoe ulozhenie, serfdom, law-historical science, state-law school, methodological debates, serfs on private estates, pomestie-votchina estates, personal dependence and land dependence, gaps in legislation.
Юбилей принятия Соборного уложения 1649 г. (360 лет) является хорошим поводом для возвращения на новом теоретическом уровне к историко-правовой дискуссии второй половины XIX — XX в. о причинах многочисленных пробелов в содержании самого монументального памятника старомосковского законодательства, факт утверждения которого можно условно рассматривать как начало Нового времени в истории российской государственности. При изучении специфики правовых норм Соборного уложения к наиболее спорным относится вопрос о юридической сущности процесса закрепощения крестьян, надолго предопределившего законодательную политику и социокультурный облик самодержавия. Наличие противоречий в статьях, закрепляющих принципы имущественной и личной несвободы всех категорий крестьян Московской Руси, не раз отмечалось в историографии вопроса <1>. Статус лиц крепостного состояния стал объектом постоянного исследовательского интереса на фоне тенденции российской историко-правовой науки второй половины XIX в. к определению социально-политической основы неограниченной монархии и степени ее влияния на организацию социума, сферу экономики и духовно-религиозную жизнь сословий. Наиболее последовательная концептуальная модель крепостного права эпохи правления первых Романовых была разработана ведущими представителями государственно-юридической школы в рамках выдвинутого ими теоретического положения о решающем значении государства для стимулирования «сверху» процесса стратификации по сословному типу. Юридическим следствием правотворческих инициатив самодержавной власти стало закрепление в Соборном уложении принципа неравенства перед законом, основанного на степени тяжести государственного тягла, предусмотренного законодателем для всех сословий единого Русского государства, включая служилых землевладельцев <2>. ——————————— <1> См., например: Беляев И. Д. История русского законодательства. СПб., 1999. С. 429 — 431; Он же. Крестьяне на Руси. М., 1903. С. 236 — 240; Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1995. С. 150 — 167; Ключевский В. О. История сословий в России. Пг., 1918. С. 184 — 199; Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XVI в. М., 1970. С. 89 — 169; Он же. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975. С. 83 — 116; Кристенсен С. О. История России XVII в. М., 1989. С. 124 — 130; Маньков А. Г. Соборное уложение 1649 г. Кодекс феодального права России. М., 1980. С. 93 — 137; Милов Л. В. Великорусский пахарь. Особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 434 — 482; Пресняков А. Е. Московское царство // Российские самодержцы. М., 1990. С. 403 — 409; Скрынников Р. Г. Россия накануне Смутного времени. 2-е изд. М., 1985. С. 30 — 150; Он же. История Российская. IX — XVII вв. М., 1997. С. 374 — 380; Шапиро А. Л. Русское крестьянство перед закрепощением (XIV — XVI вв.). Л., 1987. С. 198 — 214, 223 — 232. <2> О роли методологических концептов государственно-юридической школы для развития российской историко-правовой науки Нового времени и новейшего периода см., например: Иллерицкая Н. В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. М., 1998. С. 86 — 130; Соколова Е. С. Сословная концепция государственно-юридической школы в контексте становления методологии российской историко-правовой науки // Рос. юрид. журн. 2008. N 4. С. 65 — 74.
Отличительная черта теории крепостного права, разработанной в трудах отечественных историков-юристов, заключается в признании большинством авторов неоднозначности правового статуса частновладельческих крестьян XVI — XVII вв. Отсутствие юридических критериев для определения сословных признаков многочисленных категорий сельского населения средневековой Руси в значительной мере способствовало целенаправленному отказу законодателя от четких дефиниций крепостного состояния применительно к объему поземельных и личных прав крестьянина, проживающего в пределах вотчинно-поместных земель <3>. Концептуальная парадигма, выдвинутая историками-государственниками, отличалась методологической цельностью по отношению к вопросу о тяглом характере Московского государства. По мнению большинства сторонников государственно-юридического направления историографии, деспотическая основа российского самодержавия XVI — XVII вв. проявлялась в стремлении верховной власти добиться максимального использования материальных и человеческих ресурсов для укрепления обороноспособности внешних границ. Не последним соображением законодателя в пользу нормативного закрепления сословных обязанностей всех категорий населения стала возможность создания источника постоянных финансовых поступлений в казну, что способствовало формированию законодательно обеспеченной системы, позволяющей каждому подданному московских государей «тянуть» свои публичные обязательства «в меру его хозяйственных сил» <4>. ——————————— <3> О социальном составе сельского населения Московской Руси XV — XVII вв. и методологических аспектах изучения их правового статуса в исследованиях ведущих представителей государственно-юридической школы см., например: Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. С. 137 — 166; Градовский А. Д. Общественные классы и административное деление России до Петра I // Журн. Министерства народного просвещения. 1868. N 5. С. 406 — 450; Он же. Начала русского государственного права. СПб., 1875. Т. 1. С. 210 — 226; Иллерицкая П. В. Указ. соч. С. 130 — 143. <4> Сергеевич В. И. Древности русского права: В 3 т. / Под ред. В. А. Томсинова. М., 2006. Т. 3. Землевладение. Тягло. Порядок обложения. С. 128.
Поиск ответа на вопрос о юридических признаках «прикрепления крестьян» в трактовке представителей государственно-юридической школы отличался методологическим разнообразием. Дискуссионность проблемы определения правового статуса лиц, ведущих хозяйство на частновладельческих землях, была продиктована «открытостью» норм Соборного уложения и предшествующего им законодательного материала для взаимоисключающих интерпретаций, основанных на казуистических традициях московского права, нормы которого нередко создавались с учетом «прозрачности» и неупорядоченности социальных границ, характерных для структуры населения допетровской Руси <5>. ——————————— <5> О причинах дробности и неупорядоченности стратификации населения Московской Руси XVI — первой половины XVII в. см., например: Ключевский В. О. История сословий в России; Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. Территория и население. С. 77 — 152, 156 — 325, 330 — 455; Т. 2. Вече и князь. Советники князя. С. 257 — 269, 283 — 292; Виртшафтер Э. К. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. М., 2002. С. 21 — 70.
Государственно-юридическая школа поставила ряд ключевых вопросов, сохраняющих свою актуальность и сегодня в связи с дискуссионностью вопроса о характере личной зависимости крестьян от частных землевладельцев в старомосковский период. К наиболее спорным аспектам крестьянской крепости относится определение объекта прикрепления крестьян, отсутствующее как в гл. XI, так и в сопутствующих ей разделах Уложения. Случайный или намеренный отказ законодателя от формализации указанного понятия способствовал выработке двух противоположных мнений по данному поводу, высказанных в ходе обсуждения проблемы крепостного права ведущими историками-юристами рубежа XIX — XX вв. Сопоставив множество законодательных и актовых материалов XVI — середины XVII столетия, отдельные исследователи пришли к выводу о том, что ограничение крестьянской свободы было связано с постепенной эволюцией системы землепользования крестьян «от подворной аренды к большим деревням с барщинным хозяйством» <6>. ——————————— <6> Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 3. С. 117.
Наиболее аргументированный вариант данной концепции представлен в научном наследии В. И. Сергеевича, по мнению которого подобное положение дел объяснялось в основном потребностями государства в несении обязательной военно-административной службы с земли на фоне постепенного укрепления поместной системы и превращения бывших удельных князей в категорию «служебников» <7>. Домосковская старина, основанная на добровольности служения «вотчинников-своеземцев» из вновь присоединенных к Москве земель-княжеств, завершилась вместе с утверждением Уложения о службе 1556 г. Им Иван Грозный провозгласил уклонение от служебного тягла решающим юридическим условием конфискации вотчины в казну. В результате «свои люди оказались нужны не только для пашни… но и для сопровождения в походах», что особенно сильно ударило по интересам малоземельных лиц из-за постоянной нехватки рабочих рук. Социально-экономические затруднения, с которыми столкнулись служилые землевладельцы в ходе реализации реформ 1550-х гг., нередко усугублялись стремлением крестьян воспользоваться традиционным правом перехода, чтобы уйти в более прибыльные хозяйства крупных вотчинников, где можно было рассчитывать на льготное обложение тяглом и более равномерное распределение повинностей между дворохозяевами «по их животам и промыслам» <8>. Общим итогом обозначенной тенденции стало формирование предпосылок для полного прикрепления крестьян к земле, которое сопровождалось постепенным падением интереса законодателя к институту обельного (полного. — Е. С.) холопства в связи с невозможностью распространить на «старинных холопов» денежные повинности в пользу государства. ——————————— <7> Там же. С. 13 — 15. Аналогичные оценки Уложения о службе 1556 г. наряду с запретом свободного распоряжения родовыми вотчинами для «старинных» княжеских фамилий, закрепленном в Уложении о вотчинах 1562 г., есть и в историографии последних десятилетий (Колычева Е. И. Огосударствление земель в России во второй половине XVI века // Система государственного феодализма в России во второй половине XVI века: Сб. ст. / Отв. ред. Л. В. Данилова. М., 1993. Ч. 1. С. 93 — 114; Скрынников Р. Г. История Российская. С. 270 — 274, 290 — 291). <8> Скрынников Р. Г. История Российская. С. 117, 128.
Анализируя специфику правового статуса частновладельческих крестьян, закрепленного в нормах Соборного уложения, В. И. Сергеевич обоснованно пришел к выводу о наличии существенных различий между крестьянином, прикрепленным к земле на основании писцовых книг, и кабальным холопом. Сопоставляя статьи Судебника 1550 г. о механизме выдачи служилых и ростовых кабал с боярскими приговорами первой половины XVII в. по искам о беглых крестьянах, исследователь утверждал, что в период правления царя Алексея Михайловича юридическая догма и повседневная практика исходили из того, что убытки, связанные с участием чьих-либо холопов в тяжких уголовных преступлениях, оплачивались их господами. Ответственность за аналогичные деяния, совершенные крестьянами, предусматривала обращение взыскания «на их собственные животы» (ст. 78, 82) <9>. ——————————— <9> Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. С. 227; Судебник 1550 года. Текст. Ст. 78, 82 // Российское законодательство X — XX веков: В 9 т. / Под общ. ред. О. И. Чистякова. Т. 2. Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства / Отв. ред. тома А. Д. Горский. М., 1985. С. 116.
Сергеевич придавал огромное значение данному обстоятельству, полагая, что оно заслуживает самого пристального исследовательского внимания при решении вопроса о степени поземельной зависимости крестьян согласно Уложению. По мнению ученого, законодатель относился к крестьянину как к неотъемлемой принадлежности поместно-вотчинного фонда земель, что способствовало возникновению официально-публичного порядка записи свободного лица в крестьянское состояние, которая осуществлялась при содействии поместного приказа. Установление кабального холопства, наоборот, сохраняло черты частного договора, основанного на подписании служилой кабалы. Правовое значение этого документа подкреплялось силой обычая и не требовало обязательного заверения приказными людьми. Различный характер носили и юридические последствия указанных договоров. Крепость крестьянина, записанного за господином, являлась в соответствии с Уложением вечной и потомственной «без урочных лет», распространяя свое действие на детей и внуков закрепощенного лица. Кабальная зависимость приобретала лишь пожизненный характер, при этом имущество субъекта, давшего на себя служилую кабалу, передавалось в полное распоряжение владельца будущего холопа. Именно наличие особой юридической «природы» у каждого из рассмотренных договоров позволило Сергеевичу выявить дифференцированное отношение составителей Соборного уложения к зависимому состоянию крестьян и холопов. По наблюдениям исследователя, законодатель сознательно избегал эпитета «крепостной» применительно к частновладельческому крестьянину, адресуя его «холопам кабальным, полным, докладным, старинным» и подразумевая под ним, очевидно, «дворовый» статус данного несвободного состояния, не всегда связанный с земледельческими работами. Выполнение последних было, в частности, одной из форм обеспечения добросовестного несения тягла, которое «лежало не на человеке, а на хозяйстве», вплоть до введения Петром I подушной подати на основании данных переписи 1718 — 1724 гг. <10>. Таким образом, по утверждению Сергеевича, формирование крепостного права обозначило резкую грань между холопами и земледельцами, проживающими в хозяйствах частных лиц. ——————————— <10> Соборное уложение 1649 года. Текст. Гл. XI. Ст. 1 — 2 // Российское законодательство X — XX веков. Т. 3. Акты земских соборов / Отв. ред. тома А. Г. Маньков. М., 1985. С. 151; Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. С. 228; Т. 3. С. 242.
Исследуя соотношение между «стариной и новизной» в содержании Соборного уложения, ученый обратил внимание на запрет холопам впредь (выделено мной. — Е. С.) приобретать недвижимость по закладным и совершать с недвижимыми объектами сделку купли-продажи под угрозой конфискации имущества в казну, «великой опалы и торговой казни». Иной объем имущественной правоспособности предусматривался для крестьянского населения вотчин и поместий, которое сохранило отдельные юридические права, необходимые для занятий сельскохозяйственной деятельностью. Так, крестьяне по-прежнему могли «давать деньги взаймы и даже под залог недвижимостей». Им не запрещалось продавать сельскохозяйственные товары в пределах городской черты, «но только с возов и стругов» <11>. ——————————— <11> Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. С. 135, 222; Соборное уложение 1649 года. Гл. XIX. Ст. 16 — 17. С. 205.
Вместе с тем законодатель проявил весьма прагматическое отношение к имуществу частновладельческих крестьян, предусмотрев возможность обращения исков к служилым людям по неоплаченным долгам «в поместьях их и вотчинах на людех их и на крестьянех» (выделено мной. — Е. С.) <12>. Сравнивая указанную норму со ст. 122 Соборного уложения, где аналогичное право истца распространяется на холопов должника, сохранивших за собой недвижимость, приобретенную до 1649 г., по согласованию с господином, Сергеевич сделал обоснованный вывод об относительности формальных различий между категориями несвободного населения по московскому законодательству. Неоспоримый аргумент в пользу данного утверждения ученый видел в устранении крестьян от личного участия в суде «по управным делам», что означало возрождение на законодательном уровне старинной практики частного покровительства населению вотчин и поместий по взаимной договоренности с местным землевладельцем, наличие которой уже становилось необязательной после соборного приговора 1649 г. о вступлении Уложения в законную силу <13>. ——————————— <12> Соборное уложение 1649 года. Гл. X. Ст. 262. С. 147. Цит. по: Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. С. 222. <13> Сергеевич В. И. Указ. соч. С. 223.
Признание факта «похолопления» крестьян в качестве одной из ведущих тенденций российского сословного законодательства XVII в. не помешало исследователю усомниться в правомерности тезиса некоторых российских ученых о прикреплении крестьянина к земле как преобладающем юридическом основании его зависимого состояния. Взгляд на обозначенную проблему, изложенный Сергеевичем в 1-м и 3-м томах «Древностей русского права», представляет интерес прежде всего с методологической точки зрения как отправной пункт исследований по истории крепостного права в отечественной и зарубежной историко-правовой науке XX столетия. Отмечая неопределенность законодательных норм московских судебников и Соборного уложения, связанную с традиционной казуистичностью средневековой юридической техники, ученый пришел к выводу о наличии двух противоположных начал в политике великокняжеской власти XV — XVI вв. по отношению к крестьянам. Сопоставляя данные новгородских писцовых книг с материалами духовных грамот московских князей и общерусских переписей, исследователь высказал обоснованное мнение о том, что общинное землевладение крестьян являлось изобретением служилого государства, укреплявшего свои социально-экономические позиции за счет конфискации земель частных вотчинников, прежде управлявших ими по старинному древнерусскому праву «своеземства». Формирование государственного фонда тяглых черных земель сопровождалось быстрым расширением условного поместного землевладения, субъекты которого были в полной социально-экономической зависимости от власти московского государя, осуществляемой через институт пожизненной и наследственной службы. На той же юридической почве, по мнению Сергеевича, выросла и крестьянская несвобода, основанная на самовластном распоряжении великокняжеской власти статусом крестьян-общинников, которые в любой момент могли «из государевых черносошных людей стать крепостными» <14>. ——————————— <14> Там же. Т. 3. С. 25, 32.
Не отрицая того факта, что составители Уложения рассматривали крестьянина как неотъемлемую часть земли, ученый все же не был склонен к абсолютизации данного обстоятельства, настаивая на «вечной и потомственной» принадлежности крестьянских семей землевладельцам. Крестьяне и раньше были обязаны работать на своего господина, а с прекращением права свободного выхода работа и повинности стали назначаться по усмотрению вотчинников и помещиков. Сергеевич предложил собственную интерпретацию запрета обязываться «ростовыми кабалами», предусмотренного Уложением для категории несостоятельных должников из частновладельческих крестьян. По мнению историка, распространение практики подобных обязательств могло бы привести к возникновению большого количества неразрешимых коллизий между притязанием господина на отработку долга по кабальному договору или жилым записям и правом землевладельца, зафиксированным в писцовых книгах. Таким образом, потребность служилых людей в даровом крестьянском труде имела для законодателя приоритетное значение, приведя к полному уничтожению остатков личной свободы крестьян и предоставлению владельцам вотчин возможности продавать «жилые» земли с крестьянами в том случае, если факт их проживания на проданных угодьях был занесен в писцовые книги. Самодержавное государство, став инициатором юридического оформления крестьянской крепости, сознательно сделало акцент на личной зависимости крестьянина, стремясь обеспечить интересы служилых землевладельцев, в свою очередь, несущих пожизненное служебное тягло в пользу московских государей <15>. ——————————— <15> Там же. Т. 1. С. 221 — 222; Соборное уложение 1649 года. Гл. XI. Ст. 7. С. 152.
Методологические принципы теории закрепощения крестьян, выдвинутой Сергеевичем на основе сословной концепции старшего поколения государственно-юридической школы, особо важны для понимания общей модели историко-юридического дискурса, использованной ведущими представителями данного историографического направления. Отводя монархическому государству ведущую роль в историческом процессе, историки-юристы рубежа XIX — XX вв. исходили из тезиса об искусственности сословного концепта, сформулированного старомосковскими законодателями с целью консолидации всех категорий населения вокруг верховной власти. Соотношение между обычаем и законом столь же искусственно стало меняться в пользу последнего. Неопровержимое доказательство данного положения государственники видели в указной теории <16>, выдвинутой В. Н. Татищевым, по которой прикрепление крестьян происходило по воле законодателя на протяжении XV — XVI вв., а Соборное уложение лишь подтвердило норму утраченного Указа царя Федора Иоанновича о полной и окончательной отмене Юрьева дня, который, предположительно, был принят по настоянию Бориса Годунова между 1592 и 1597 гг. ——————————— <16> Подробнее о сущности указной теории см.: Беляев И. Д. История русского законодательства. С. 430 — 431; Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1983. С. 91 — 102; Татищев В. Н. История Российская. Л., 1968. Т. 7. С. 373; Карамзин Н. М. Записка о Древней и Новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991. С. 70 — 72. О взглядах Б. Н. Чичерина на проблему закрепощения см.: Соколова Е. С. Указ. соч.
Поддерживая тезис Б. Н. Чичерина о решающем влиянии государства на социально-экономическую жизнь средневекового русского общества, Сергеевич проявил научную толерантность к взглядам В. Н. Татищева и Н. М. Карамзина на проблему происхождения крепостного права, возникновение которого оба историка связывали с внутренними потребностями самодержавного государства. В его трактовке «перемещение поземельной собственности из рук своеземцев в руки помещиков» сопровождалось законодательной отменой крестьянского выхода, что служило для московских государей «могучим средством… укрепления своей власти и объединения Русской земли» <17>. Несмотря на частные расхождения по вопросу о формировании юридического механизма закрепощения крестьян, схожую позицию высказывали А. Д. Градовский, М. А. Дьяконов, А. Я. Ефименко, Ф. И. Леонтович и ряд других исследователей, примыкавших по своим научным взглядам к государственно-юридическому направлению <18>. ——————————— <17> Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 3. С. 32. <18> Подробный историографический обзор работ указанных авторов см.: Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 3. С. 298 — 383.
Абсолютизация роли законодательных инициатив государства в сфере разработки общего направления сословной политики способствовала появлению у историков государственной школы некоторого пренебрежения к изучению влияния обычаев на официальное нормотворчество. Этим обстоятельством отчасти можно объяснить резкое неприятие Сергеевичем научной позиции В. О. Ключевского, который в целом разделял методологические позиции государственников, что не помешало ему дополнить правовые аспекты исторического исследования социально-экономической тематикой и проблемами исторической географии. Теоретический вклад Ключевского в изучение вопроса о юридическом механизме закрепощения крестьян заключается в формулировке «безуказной» теории. Ее суть сводится к признанию решающей роли частноправовых отношений между крестьянами-старожильцами и служилыми землевладельцами в процессе постепенного исчезновения права широких масс крестьянства на свободное перемещение. Аналогичные взгляды на происхождение и сущность крепостного права развивал в 60-е гг. XIX в. видный историк государственно-юридического направления Ф. И. Леонтович. На материалах истории Юго-Западной Руси он пришел к выводу о постепенности процесса закрепощения, незаметно опутавшего крестьян сетью зависимых отношений, возникающих из разнообразных источников, что в значительной степени и способствовало формированию дробности крестьянского сословия. В отличие от Ключевского, Леонтович все же признавал решающее влияние государства на оформление крестьянской крепости, рассматривая владельческих крестьян XVI в. как свободную бродячую массу <19>. ——————————— <19> Подробный анализ взглядов Ф. И. Леонтовича на проблему происхождения крепостного права см.: Иллерицкая П. В. Указ. соч. С. 130 — 131.
Почва для полемики между Сергеевичем и Ключевским была подготовлена тезисом «безуказной» теории о наличии постоянного противоречия между политическим и экономическим элементами крестьянского правового статуса в XVI первой половине XVII в. Поддерживая концепцию служилого государства, Ключевский говорил о заинтересованности великокняжеской власти в сохранении поземельного тягла крестьян, воплощенной в нормах московских судебников об ограничении условий крестьянских переходов. Новизна в осмыслении сущности крепостного права заключалась в стремлении исследователя выявить влияние социально-экономических факторов на законодательные инициативы самодержавия, связанные с ограничением тенденции к «похолоплению» крестьян, быстро набирающей силу в поместно-вотчинных хозяйствах. По наблюдениям Ключевского, уровень личной зависимости крестьянства от землевладельцев особенно резко вырос к началу XVII в. в связи с распространением господских ссуд на хозяйственные потребности и стабильным ростом крестьянской задолженности, что, по обычаю, вело к утрате свободного статуса, возобновление которого полностью зависело от воли господина <20>. ——————————— <20> Ключевский В. О. Русская история: Полный курс лекций: В 3 т. М., 1997. Т. 2. Лекция XLIX. С. 271 — 272.
Отмечая внешнее совпадение интересов государства и служилых людей по вопросу о необходимости закрепощения крестьян, Ключевский подчеркивал, что в данном случае наличие согласованности между обычаем и законом носило исключительно наружный характер, «обе стороны тянули в разных направлениях» <21>. Государство искало законный способ ослабить частные обязательства крестьян-должников, чтобы сохранить их тяглое состояние. Служилые землевладельцы, наоборот, стремились превратить крестьянина в пахотного холопа, «которого сверх того можно было бы при случае продать, заложить и в приданое отдать без земли» <22>. Общим юридическим итогом данного противоречия стало вполне прагматичное желание государства примирить казенные интересы с притязаниями частных лиц. Ради достижения такого консенсуса правительство царя Алексея Михайловича было вынуждено пойти на компромисс: «Личная крестьянская крепость по договору… превращалась в потомственное укрепление по закону» <23>. Составители Соборного уложения закрепили материалы писцовых книг в качестве единственного юридического основания для определения крепостного статуса, что, по убеждению Ключевского, окончательно превратило «частное гражданское обязательство» в «новую государственную повинность». Историк не сомневался в том, что введение бессрочного сыска беглых способствовало вечному укреплению крестьян вместе с «неотделенными членами крестьянских семейств» за частными землевладельцами, превращая утрату личной свободы в решающий признак крепостного права <24>. ——————————— <21> Там же. С. 282. <22> Там же. С. 283. <23> Там же. С. 286. <24> Там же.
Факт принадлежности крестьянина к земле не отрицался Ключевским, но играл в его концепции подчиненную роль искусственно сформулированного юридического условия наследственной крепости крестьянина «лицу… за которым его записала писцовая… книга» <25>. По мнению ученого, казуистичность гл. XI Соборного уложения позволяла законодателю достичь временного согласования финансовых интересов государства и заинтересованности служилых людей в уничтожении крестьянской свободы. Прикрепление крестьян к сословному тяглу, осуществленное через личность землевладельца, способствовало выработке многочисленных законодательных запретов «пустошить поместья», разоряя крестьянские хозяйства или отпуская отдельные семьи на волю. Вместе с тем Уложение расширило власть землевладельца над личностью и имуществом крестьянина, допуская даже дробление крестьянских семей и хозяйственного инвентаря для восстановления нарушенного равновесия между интересами служилых людей в случае взаимных исков о незаконном укрывательстве беглых людей <26>. ——————————— <25> Там же. С. 287. <26> Там же. С. 292.
Оценивая нормы Соборного уложения как решительный поворот крестьянской политики в сторону «тяглого холопства», Ключевский справедливо рассматривал избранный законодателем путь как тупиковый для дальнейшей судьбы Российского государства. «Плохо выработанный закон» лишь временно примирил интересы казны и частных землевладельцев, приведя в дальнейшем к «расстройству народных сил» и глубоким общественным потрясениям. Негативное влияние норм Уложения ученый увидел прежде всего в разработке юридической основы для последующего отчуждения «рабовладельческого» российского дворянства от остальных сословий благодаря «мелочным дрязгам» крепостнического быта и расслабляющему действию дарового труда, под влиянием которого у рядовых представителей высшего сословия постепенно «тупело чувство земского интереса» и утрачивался вкус к полезной общественной деятельности <27>. ——————————— <27> Там же. Лекция L. С. 295.
Отход Ключевского от концепции насильственного закрепощения крестьян «сверху», высказанной государственниками старшего поколения и подробно аргументированной Сергеевичем, вызвал резкое неприятие последнего. Он возражал своему оппоненту в довольно категоричной и не всегда корректной форме, что хорошо прослеживается в его высказываниях по поводу содержания статьи Ключевского «Происхождение крепостного права в России», где в сжатой форме изложены взгляды ученого на процесс «похолопления» крестьян. Сергеевич в ходе возникшей дискуссии отрицал воздействие «практики, обычаев и частных правительственных распоряжений» на процесс юридического оформления крестьянской крепости <28>. Сомнение у него вызывала и степень применимости договора служилой кабалы к крестьянам, живущим на частных землях в соответствии с условиями порядных записей, которые длительное время предусматривали сохранение права перехода, закрепленного старомосковским законодательством 1497 — 1550 гг. Обосновывая программный тезис государственно-юридической школы об определяющем влиянии законодательных инициатив самодержавного государства на ход российской истории, Сергеевич намеренно или случайно обошел молчанием тот факт, что введение «заповедных лет» свело к нулю формальное различие между служилой кабалой и порядной записью в крестьянство, когда речь шла о взыскании долга с крестьянина-старожильца. Таким образом, методологический спор о юридической сущности крепостного права постепенно перешел в плоскость поиска источников его происхождения. Наличие серьезных методологических разногласий отвлекло внимание историков права рубежа XIX — XX вв. от вопроса о соотношении личной и поземельной зависимости в нормах Соборного уложения. ——————————— <28> Сергеевич В. И. Указ. соч. Т. 1. С. 225 — 226.
Теоретическое значение рассмотренных выше концептов крестьянского статуса сохранило значение и в последующий период, так как на протяжении всего XX века в историко-правовой науке преобладало мнение о последовательном проведении составителями Уложения курса на ограничение правоспособности частновладельческих крестьян и сближение их с холопами за счет прикрепления к личности землевладельца. Наличие противоречий в статьях о многообразных проявлениях имущественной и личной несвободы всех категорий крестьянского населения Московской Руси не раз отмечалось в историографии данного вопроса. С 1980-х гг. классический характер приобрело обоснованное мнение А. Г. Манькова о необходимости учитывать равнозначность тенденций прикрепления крестьянина «по земле» и его крепости по личности землевладельца для более или менее адекватной правосознанию эпохи интерпретации соответствующих норм Соборного уложения <29>. ——————————— <29> Маньков А. Г. Указ. соч. С. 98 — 110.
Методологическое значение сохранил и противоположный взгляд на обозначенную проблему, связанный с признанием приоритетности института личной зависимости крестьян, который складывался постепенно, в результате сложного синтеза норм обычного права и накопления солидной задолженности крестьян-старожильцев по льготным ссудам, полученным от землевладельцев для хозяйственных потребностей. Наличие взаимоисключающих мнений по данному вопросу не только отражено на страницах академических изданий, посвященных исследованию исторической специфики крепостного права, но и проникло в учебную литературу по отечественной истории как гражданского, так и историко-правового цикла <30>. ——————————— <30> См., например: Исаев И. А. История государства и права России: Полный курс лекций. 2-е изд. М., 1995. С. 36 — 37; Новосельцев А. П., Сахаров А. Н., Буганов В. П., Назаров В. Д. История России с древнейших времен до конца XVII века / Отв. ред. А. Н. Сахаров, А. П. Новосельцев. М., 1996. С. 529 — 531; Павленко Н. К., Андреев И. Л., Кобрин В. Б., Федоров В. А. История России с древнейших времен до 1861 года: Учеб. для вузов / Под ред. Н. И. Павленко. М., 1996. С. 206 — 207; История России (Россия в мировой цивилизации): Учеб. пособие для вузов / Сост. и отв. ред. А. А. Радугин. М., 1998. С. 88 — 90; История России: Учебный минимум для абитуриента / Под ред. В. В. Керова. М., 1998. С. 113 — 115; Кобрин В. Б. Иван Грозный: Избранная Рада или опричнина? // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX — начала XX в. / Сост. С. В. Мироненко. М., 1991. С. 147 — 148; Павленко Н. П., Андреев И. Л. История России с древнейших времен до конца XVII века: Учеб. для 10-го класса общеобразоват. учреждений / Под ред. Н. И. Павленко. М., 2001. С. 253; Рогов В. А. История государства и права России IX — начала XX века. М., 1995. С. 49 — 51; Юрганов А. Л., Кацва Л. А. История России XVI — XVIII вв.: Учеб. для VIII класса средних учеб. заведений. М., 1995. С. 136 — 138.
Дискуссионность обозначенной научной парадигмы очевидна по нескольким причинам. Во-первых, само содержание гл. XI Уложения вызывает различные толкования норм права, закрепляющих зависимый статус российского крестьянства в XVII в. с формально-юридической точки зрения. Ни в одной из 34 статей, посвященных механизму возникновения правоотношений между крестьянином и землевладельцем, нет исчерпывающих указаний на факт прикрепления крестьян к земле. Наоборот, в большинстве норм права, устанавливающих правила возвращения беглых и их семей к прежнему землевладельцу, подчеркивается наличие элементов личной зависимости крестьянина. Например, в содержании ст. 3(XI) прямо сказано о том, что «по суду и сыску» беглые крестьяне должны быть возвращены прежним владельцам «з женами и з детьми и со всеми их животы». О том же идет речь и в ст. 20(XI), где содержится разрешение для вотчинников и помещиков бить челом государю о «беглых своих крестьянах и о бобылях», перешедших «за всякими иными» землевладельцами. В ст. 9(XI) упоминается, что запись крестьян в писцовых книгах предполагала укрепление их зависимости за «кем-то», т. е. от частных лиц. Приведенная формулировка весьма расплывчата, она конкретизируется в ст. 2(XI), где говорится о возможности записи крестьян по писцовым книгам предыдущих лет как за служилыми людьми, так и за монастырями, посадской общиной и даже крестьянскими обществами дворцовых сел и черных волостей <31>. ——————————— <31> Соборное уложение 1649 года. Гл. XI. Ст. 2, 3. С. 151; Ст. 9. С. 153; Ст. 20. С. 154.
Во-вторых, отсутствие в Соборном уложении формального определения юридических признаков крепостного состояния связано с уровнем юридической техники XVII в. Несмотря на достаточно высокую по меркам того времени степень абстрактности отдельных норм и глав анализируемого памятника, в целом он изобилует сложными и довольно казуистичными формулировками, приближенными по оборотам речи не столько к разговорному языку посадских людей Москвы, сколько к стилистике книжной культуры того времени, которая отличалась витиеватостью и усложненностью, за что получила от современников выразительное наименование «плетения словес» <32>. ——————————— <32> Предположение об идентичности текста Соборного уложения разговорному языку посадских людей Москвы 1640-х гг. было сделано А. Г. Маньковым (Маньков А. Г. Указ. соч. С. 19 — 21). О стилистических особенностях русской литературы указанного периода см., например: Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996. С. 266 — 296.
Наконец, в-третьих, сложно утверждать, что в Московском государстве «бунташного века», социальная структура которого отличалась отсутствием консолидационных процессов «снизу» и неустойчивостью стратификации, можно было по воле законодателя мгновенно сформировать новый правовой институт сословного характера, основанный на предельно четких юридических дефинициях. Учитывая изложенные соображения, можно предположить, что составители Соборного уложения и не стремились к выработке раз и навсегда закрепленного механизма закрепощения крестьян, предпочитая подвергнуть формализации те элементы их зависимости, которые уже были привычными благодаря длительному применению. В данном случае законодатель, скорее всего, стремился к тому, чтобы заинтересованность частных землевладельцев в рабочих руках не вошла в противоречие с потребностями общегосударственного значения. Крестьянин рассматривается в Уложении как субъект права, имеющий гарантированную защиту своих имущественных притязаний законом. Перепись крестьян проводилась только на основании писцовых книг предыдущих лет, причем возврат беглых осуществлялся в судебном порядке согласно ст. 1, 2(XI). В этих же статьях содержится косвенное указание на первичность прикрепления крестьян к земле, а не к землевладельцу. Например, в ст. 2, где речь идет о механизме установления личности владельца беглого крестьянина, упоминается, что крестьяне, проживающие на землях, предназначенных для поместных дач (т. е. для пожалования земли служилому человеку на поместном праве. — Е. С.), приписывались к ним на общих основаниях. Признавая отсутствие обратной силы нормы о бессрочном сыске для дочерей беглых крестьян, вышедших замуж за людей других вотчинников и помещиков до 1649 г., законодатель прямо указал на тот факт, что крестьянин является составной частью вотчинно-поместных земель независимо от личности их владельца, «потому что… государевой заповеди не было, что никому за себя крестьян не принимать… да и потому, что… во многие годы вотчины и поместья за многими вотчинники и помещики переменилися» (ст. 3(XI)). Не последнюю роль в формировании тенденции прикрепления крестьян к земле играло стремление законодателя обеспечить крестьянское хозяйство экономическими ресурсами, необходимыми для несения казенного тягла. О систематических «государевых поборах» говорится, например, в ст. 6(XI), закрепляющей обязанность землевладельцев осуществлять посредничество между крестьянином и казной, причем сумма податей определялась на основании «переписных книг», где было указано количество крестьян, записанных за каждым землевладельцем. В ст. 30(XI) прямо говорится о том, что «крестьяне… в писцовых… книгах и в выписях написаны на поместных… и на вотчинных землях». Заботясь о хозяйственной сохранности поместного фонда в интересах военной службы, законодатель запретил «пустошити» поместья, переселяя крестьян на вотчинные земли даже в пределах одного землевладения. Нарушая многочисленные гарантии неприкосновенности вотчин, составители Соборного уложения даже предусмотрели возможность принудительного переселения крестьян, «воровски» переведенных из поместья в вотчину. Согласно ст. 31(XI) в случае законной передачи «пустой» поместной земли другому служилому человеку он мог бить челом о возвращении ему крестьян со всем их имуществом и собранным урожаем <33>. ——————————— <33> Соборное уложение 1649 года. Гл. XI. Ст. 1, 2. С. 151; ст. 6. С. 152; ст. 30, 31. С. 156.
Приведенные примеры не исчерпывают многообразия норм Соборного уложения, свидетельствующих о попытке законодателя преодолеть черты «похолопления» крестьян на фоне их «вечного и потомственного» прикрепления к земле. Потребность в разработке регулируемых законом ограничений личной свободы крестьянского населения стала складываться в старомосковском обществе под влиянием экономической нерентабельности поместно-вотчинного землевладения, неблагоприятных природно-климатических условий, перманентной социально-политической нестабильности самодержавного государства XVI — XVII вв., вызванной борьбой за власть и уязвимостью приграничных рубежей. Тем не менее окончательное решение вопроса о преобладании тенденции к частновладельческой зависимости крестьянства по типу классического рабства в законодательстве Московской Руси возможно только с учетом анализа судебной практики и актовых материалов, отражающих специфику делопроизводства приказной деятельности в сфере правоприменения.
Bibliography
Belyaev I. D. Istoriya russkogo zakonodatel’stva. SPb., 1999. Belyaev I. D. Krest’yane na Rusi. M., 1903. Gradovskij A. D. Nachala russkogo gosudarstvennogo prava. SPb., 1875. T. 1. Gradovskij A. D. Obshhestvennye klassy i administrativnoe delenie Rossii do Petra I // Zhurn. Ministerstva narodnogo prosveshheniya. 1868. N 5. Illerickaya N. V. Istoriko-yuridicheskoe napravlenie v russkoj istoriografii vtoroj poloviny XIX veka. M., 1998. Isaev I. A. Istoriya gosudarstva i prava Rossii: Polnyj kurs lekcij. 2-е izd. M., 1995. Istoriya Rossii (Rossiya v mirovoj civilizacii): Ucheb. posobie dlya vuzov / Sost. i otv. red. A. A. Radugin. M., 1998. Istoriya Rossii: uchebnyj minimum dlya abiturienta / Pod red. V. V. Kerova. M., 1998. Karamzin N. M. Zapiska o Drevnej i Novoj Rossii v ee politicheskom i grazhdanskom otnosheniyax. M., 1991. Klibanov A. I. Duxovnaya kul’tura srednevekovoj Rusi. M., 1996. Klyuchevskij V. O. Istoriya soslovij v Rossii. Pg., 1918. Klyuchevskij V. O. Russkaya istoriya: polnyj kurs lekcij: V 3 t. M., 1997. Kobrin V. B. Ivan Groznyj: Izbrannaya Rada ili oprichnina? // Istoriya Otechestva: lyudi, idei, resheniya. Ocherki istorii Rossii IX — nachala XX v. / Sost. S. V. Mironenko. M., 1991. Kolycheva E. I. Ogosudarstvlenie zemel’ v Rossii vo vtoroj polovine XVI veka // Sistema gosudarstvennogo feodalizma v Rossii vo vtoroj polovine XVI veka: Sb. st. / Otv. red. L. V. Danilova. M., 1993. Koreckij V. I. Formirovanie krepostnogo prava i pervaya krest’yanskaya vojna v Rossii. M., 1975. Koreckij V. I. Zakreposhhenie krest’yan i klassovaya bor’ba v Rossii vo vtoroj polovine XVI v. M., 1970. Kristensen S. O. Istoriya Rossii XVII v. M., 1989. Man’kov A. G. Sobornoe ulozhenie 1649 g. Kodeks feodal’nogo prava Rossii. M., 1980. Milov L. V. Velikorusskij paxar’. Osobennosti rossijskogo istoricheskogo processa. M., 1998. Novosel’cev A. P., Saxarov A. N., Buganov V. I., Nazarov V. D. Istoriya Rossii s drevnejshix vremen do konca XVII veka / Otv. red. A. N. Saxarov, A. P. Novosel’cev. M., 1996. Pavlenko N. I., Andreev I. L. Istoriya Rossii s drevnejshix vremen do konca XVII veka: Ucheb. dlya 10-go klassa obshheobrazovat. uchrezhdenij / Pod red. N. I. Pavlenko. M., 2001. Pavlenko N. I., Andreev I. L., Kobrin V. B., Fedorov V. A. Istoriya Rossii s drevnejshix vremen do 1861 goda: Ucheb. dlya vuzov / Pod red. N. I. Pavlenko. M., 1996. Presnyakov A. E. Moskovskoe carstvo // Rossijskie samoderzhcy. M., 1990. Rogov V. A. Istoriya gosudarstva i prava Rossii IX — nachala XX veka. M., 1995. Rossijskoe zakonodatel’stvo X — XX vekov: V 9 t. / Pod obshh. red. O. I. Chistyakova. M., 1985. T. 2; Zakonodatel’stvo perioda obrazovaniya i ukrepleniya Russkogo centralizovannogo gosudarstva / Otv. red. toma A. D. Gorskij. Sergeevich V. I. Drevnosti russkogo prava: V 3 t. / Pod red. V. A. Tomsinova. M., 2006. Shapiro A. L. Russkoe krest’yanstvo pered zakreposhheniem (XIV — XVI vv.). L., 1987. Skrynnikov R. G. Boris Godunov. M., 1983. Skrynnikov R. G. Istoriya Rossijskaya. IX — XVII vv. M., 1997. Skrynnikov R. G. Rossiya nakanune Smutnogo vremeni. 2-е izd. M., 1985. Sokolova E. S. Soslovnaya koncepciya gosudarstvenno-yuridicheskoj shkoly v kontekste stanovleniya metodologii rossijskoj istoriko-pravovoj nauki // Ros. yurid. zhurn. 2008. N 4. Tatishhev V. N. Istoriya Rossijskaya. L., 1968. Virtshafter Eh. K. Social’nye struktury: raznochincy v Rossijskoj imperii. M., 2002. Vladimirskij-Budanov M. F. Obzor istorii russkogo prava. Rostov n/D, 1995. Yurganov A. L., Kacva L. A. Istoriya Rossii XVI — XVIII vv.: Ucheb. dlya VIII klassa srednix ucheb. zavedenij. M., 1995.
