(Скитович В. В., Седельник В. В.) («Журнал российского права», 2011, N 5)
ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО И ГРАЖДАНСКИЙ ПРОЦЕСС: ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ И САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ
В. В. СКИТОВИЧ, В. В. СЕДЕЛЬНИК
Скитович Виктор Викторович, профессор Российской таможенной академии, доктор юридических наук, профессор.
Седельник Валерия Валерьяновна, доцент Гродненского государственного университета им. Янки Купалы, кандидат юридических наук, доцент.
Исследуются проблемы соотношения материального права и процесса. С учетом исторического аспекта показан сложный характер взаимной связи таких правовых явлений, как гражданское право и гражданское судопроизводство.
Ключевые слова: гражданское право, гражданский процесс, судебная власть, судебная практика, источники права.
Civil substantive law and civil procedural law: interdependence and independence V. V. Skitovich, V. V. Sedelnik
The article deals with problems of the correlation of substantive law and procedure. The authors show the complexity of the interconnection of these legal institutions such as civil law and civil procedure.
Key words: civil law, civil procedure, judiciary, law of practice, source of law.
Одним из существенных свойств права как социального явления выступает внутренняя согласованность образующих его составных частей. Количество их чрезвычайно велико: нормы, институты, подотрасли и отрасли, крупные структурные образования, объединяющие целые группы отраслей, и т. д. К числу самых крупных образований подобного рода относятся материальное и процессуальное право. В современных работах по теории права иногда встречается утверждение, что процессуальные правоотношения не могут возникать и самостоятельно существовать без материальных и, следовательно, являются вторичными по своей природе. Поэтому задача процесса как такового сводится к «обслуживанию» различных материальных отраслей, т. е. к обеспечению адекватной защиты прав и свобод, принадлежащих субъектам отношений данного типа <1>. Отвечает ли это представление действительности? ——————————— <1> См.: Морозова Л. А. Теория государства и права. М., 2007. С. 260 — 261.
Нередко бывает, что определенная идея продолжает жить в умах, несмотря на то что породивший ее правопорядок давно ушел в прошлое. За последние десятилетия поменялся весь юридический механизм Российского государства, воплощен в реальность принцип разделения властей, изменились политическая система и правосознание людей. Однако представление о несамостоятельности процесса, который нужен якобы только для того, чтобы «обслуживать» материальную норму, все еще существует. Утверждать таким образом — значит заведомо упрощать действительное положение вещей. Что же такое процесс? Это юридическая регламентация той специальной функции, которую в государстве выполняет суд, рассматривая данный институт с необходимыми поправками на устройство, форму правления, политический режим и другие особенности, присущие любому историческому типу организации публичной власти. Поэтому истинная взаимосвязь материального и процессуального начал определяется отнюдь не доминированием одного над другим, а совсем иным обстоятельством — статусом, которым обладает судебная власть, и, соответственно, тем, какое место в системе источников права занимают ее акты. Соотношение того и другого можно показать на примере двух классических отраслей: материального гражданского права и гражданского процесса. Если рассмотреть это обстоятельство во времени, мы увидим одну интересную особенность. Имущественные отношения стали той областью социальной жизни, которая раньше других подверглась юридическому регулированию: древнее право определяет договорные обязательства частных лиц и устанавливает ответственность за их нарушение, относя к числу последних и такие, которые со временем стали считаться криминальными деликтами. При этом самой первой формой, в которой проявляет себя правовое начало вообще, выступает отнюдь не привычный нам закон, а деятельность судьи. В архаическую эпоху правом в точном значении этого феномена являлось прежде всего то, что получало в споре членов древнего социума его санкцию. Реальное бытие права проходило главным образом в рамках правосудия, а за его пределами действовали иные регуляторы — обычаи, традиции и религиозные верования. Поэтому самые ранние юридические памятники — это судебники, и в их тексте материальные и процессуальные нормы еще не отделились друг от друга. В Древнем Риме — стране классического частного права — главным его источником был совсем не lex, а деятельность магистратов и ученых-юристов. Преторский эдикт, составленный на основе их рекомендаций, не только дополнял ius civile и восполнял его пробелы, но и обеспечивал исковую защиту таким отношениям, которые не укладывались в строгие рамки этой системы. Отжившие свое правоположения формально не отменялись, но переставали применяться. Таким был творческий процесс создания судебной властью и доктриной того времени принципиально новых материальных норм и институтов. В первые века нашей эры эта деятельность постепенно утратила свое прежнее значение. Это было обусловлено коренным изменением модели всей публичной власти в Риме, т. е. переходом римского государства от аристократической республики сначала к ограниченной, а затем и к абсолютной монархии. На смену преторскому правотворчеству пришел так называемый постоянный эдикт, а впоследствии — императорские конституции. Та же судьба ждала и римскую юриспруденцию — достаточно вспомнить изданный в эпоху домината закон о цитировании; вместо самостоятельного решения вопросов юридической практики в нем предписывалось ссылаться на юристов, пользовавшихся в то время наибольшим научным авторитетом; при расхождении мнений следовало руководствоваться позицией большинства из них. Кодификация Юстиниана, который запретил что-либо менять в своем Corpus iuris civilis и вообще комментировать его, завершила процесс постепенной утраты римским правосудием и научной мыслью своей творческой силы. Такая эволюция правового начала не является чем-то уникальным, она характерна не только для античного мира. Феодализм воспроизвел на новом историческом этапе тот же генезис. Переход к первым формам политической организации общества, которое совсем недавно вышло из родоплеменного состояния и сохранило в себе еще много его характерных черт, был выражен правом раннего средневековья также в виде судебников. Таковы все «варварские правды» народов, создавших на территории западной Римской империи собственные государства. Это отстоящее друг от друга на много веков совпадение отнюдь не случайно. То обстоятельство, что в совершенно различных условиях первоначальная взаимосвязь материальных и процессуальных норм складывается, по существу, на одних и тех же принципах, убедительно доказывает, что именно такое их соотношение является органичным. Однако и в Средние века укрепившийся абсолютизм постепенно оттеснил судебную практику на второй план, заменив ее типичными для централизованного государства актами полновластного суверена. В новое время укоренение юридических начал на континенте происходило через основанное на римских традициях позднего периода нормативное регулирование. Так сложилась романо-германская правовая семья, где восторжествовал принцип Non exemplis sed legibus judicandum est. Постепенно по мере перехода от абсолютной монархии к республиканскому правлению статутное регулирование приняло форму парламентского законотворчества. Революционные события, произошедшие в Европе в XVII — XVIII вв., дали толчок к появлению гражданского общества и позволили четко структурировать область частного права, т. е. той области социальных отношений, где физические и юридические лица были ограждены от непосредственного вмешательства публичной власти. Так материальные и процессуальные нормы окончательно отделились друг от друга; роль судов была сведена исключительно к применению созданного законодателем права, источником которого судебная практика уже не являлась. Отношения материального и процессуального начал сложились на принципах так называемой линейной зависимости, где особенности судебной процедуры прямо и непосредственно обусловливаются характером материально-правовых отношений, в рамках которых возник требующий своего разрешения конфликт. Законодательство России восприняло именно эту конструкцию, а вместе с ней и взгляд на процесс как нечто вторичное по отношению к материальному праву. Эта идея могла родиться только в условиях, когда деятельность суда проходила в границах правоприменения, понимаемого исключительно в правозащитном аспекте. Логика рассуждения здесь была такова: если нет нормы материального права, значит, нет и нарушения и, следовательно, не может быть и речи о ее защите. В данном случае юрисдикция как бы следует за предусмотренным соответствующей нормой деликтом, на который она обязана должным образом реагировать. Сущность таких причинно-следственных связей отчетливо видна на примере недавнего реформирования отечественных отраслей. Рыночные преобразования 90-х гг. XX в. нашли свое юридическое выражение в институтах гражданского закона, закрепившего фундаментальные принципы частного права: равенство участников отношений, неприкосновенность собственности, свободы договора, недопустимость произвольного вмешательства в частные дела, беспрепятственного осуществления гражданских прав, обеспечения их восстановления и судебной защиты в случае нарушения и т. д. (ст. 1 ГК РФ). Принятый позднее ГПК РФ в полной мере отразил эти изменения в системе частноправовых отношений, которые стали следствием возвращения российской экономики к рыночным началам. Здесь зависимость процессуальной нормы от материального права имеет строго линейный характер. В судебном производстве произошло очевидное усиление диспозитивных начал, выступающих процессуальным выражением большей свободы участников гражданского оборота в распоряжении своими материальными правами. Любое гражданское дело суд обязан решать только в пределах заявленных истцом требований и выходить за их пределы может в строго ограниченных случаях (ст. 196 ГПК РФ). Аналогичное правило установлено применительно к вышестоящей инстанции, где дело может быть пересмотрено опять-таки исключительно в границах кассационной жалобы, а заявленный от нее отказ обязателен для суда (ст. 345, 347 ГПК РФ). Коренные изменения процессуального закона произошли и в сфере судебного доказывания. Обязанность подтвердить обстоятельства, на которые стороны гражданско-правового спора ссылаются в обоснование своих доводов и возражений, лежит исключительно на них самих. Роль судьи, который лишен возможности собирать доказательства по собственной инициативе, заключается только в соответствующем содействии сторонам в деле представления ими доказательственного материала (ст. 57 ГПК РФ). Однако в настоящее время отношения материальной и процессуальной нормы нельзя сводить только к такому типу связей. В современном процессе находит свою реализацию право каждого на судебную защиту, которое отнесено Конституцией РФ к числу неотъемлемых прав и свобод человека и гражданина (ст. 46). Этой возможностью мы обладаем отнюдь не как субъекты материальных отношений имущественного характера, а как граждане государства, гарантирующего всеобщую и полную защиту наших прав во всех без исключения областях, а не только в сфере товарно-денежного оборота. Изменения организации всей системы государственной власти в стране породили новый тип связей материальных и процессуальных норм, который можно определить как функциональный; для него характерно обратное влияние судебной юрисдикции на отношения в сфере материального права. Он не упраздняет традиционную линейную зависимость этих явлений, а существенным образом дополняет ее. С учетом этого обстоятельства можно разрешить те проблемы, которые много лет вызывали научные споры. Например, в свое время бытовало убеждение, что судебная защита, т. е. обеспеченная государством процессуальная возможность принудить нарушителя восстановить понесенный по его вине имущественный или иной ущерб, выступает элементом самого субъективного материального права, поскольку без такой возможности оно утратило бы характерное для него свойство общеобязательности. Сейчас ГК РФ (ст. 8) предусмотрел в числе оснований возникновения у сторон гражданских прав и обязанностей неизвестное прежнему правопорядку основание — судебное решение, которым таковые установлены. Эта новелла никак не вписывается в рамки указанного выше доктринального подхода и может быть правильно истолкована только на иных концептуальных началах. Известно, что ведущую роль в системе гражданского права играют регулятивные нормы. Они координируют поведение участников отношений, входящих в предмет данной отрасли, и направлены на создание условий для удовлетворения их личных интересов. Все эти субъекты равны между собой и наделены одинаковыми возможностями правообладания. Вызывать к жизни взаимные права и обязанности, а также их изменять и прекращать они способны собственными действиями и по своей инициативе, которая выступает здесь движущим началом гражданского оборота. При нормальном ходе вещей материальные отношения не нуждаются в процессуальных. Точное исполнение сторонами договора лежащих на них обязанностей делает излишним любые принудительные меры. Необходимость в последних появляется только тогда, когда поведение кредитора или должника будет отклоняться от предписанного или дозволенного. Поскольку такие меры обеспечивают правонаделительное регулирование и направлены на защиту субъективного права, они используются по усмотрению потерпевшего лица. В правоотношениях регулятивного типа какое-либо подчинение одной стороны договора другой полностью исключается, поэтому она будет обладать в отношении нарушителя не велением, а только притязанием. Как в этой ситуации защитить свое право? Самостоятельно сделать это возможно только в ограниченных случаях, например при самозащите, которая должна быть соразмерна нарушению и не выходить за установленные законом границы действий, необходимых для его пресечения. Здесь охрана своего притязания действительно выступает элементом субъективного права, поскольку осуществляется самим заинтересованным лицом. Но это можно считать исключением из общего правила, согласно которому принудительные меры защиты материального права находятся за его пределами. Все они могут быть реализованы только государством в лице органов, обладающих соответствующей компетенцией, — преимущественно органами правосудия, в распоряжении которых находится целый ряд способов, предусмотренных в ст. 12 ГК РФ. Имманентно в содержание субъективного права они не входят; реализация их возможна в рамках не материальных (регулятивных) правоотношений, а принципиально иных — процессуальных (охранительных). Таковые отличаются от первых по всем своим характеристикам, которые определяются тем фактом, что складываются они в сфере отнюдь не частного, а публичного права. Суд, полномочный защищать нарушенное или оспоренное право, — их обязательный субъект, без него они в принципе не могут существовать. Между истцом и ответчиком связи, присущие материальным правоотношениям, не возникают, поскольку процессуальный закон не предоставляет им взаимных прав соответствующего типа и не возлагает на них обязанностей по отношению друг к другу. Процессуальные правоотношения построены на началах субординации, и ни о каком равенстве субъектов здесь не приходится говорить — суд направляет и контролирует все их действия, издает властные постановления и разрешает дело по существу, превращая спорное материальное правоотношение в бесспорное. Все это происходит в рамках особой, разделенной на стадии процедуры, которая предусматривает для всех заинтересованных лиц систему специальных гарантий и направлена на достижение конечной цели правосудия. Она универсальна; с ее помощью осуществляется защита не только собственно гражданских, но и иных прав, образующих то, что принято называть частным правом. Таким образом, в концептуальном плане возможность защищаться от нарушения будет отнюдь не элементом субъективного права. Если предположить обратное, то тогда каждое материальное право нуждалось бы для своей защиты в отдельном процессе. Абсурдность такой ситуации очевидна. Право на защиту — это вполне самостоятельное процессуальное притязание участника товарно-денежного оборота, с которым он обращается не к своему контрагенту по сделке, а к государственному органу, выполняющему соответствующую публично-правовую функцию. Насколько здесь процессуальная норма зависима от материальной? Предположим, что суд первой инстанции принял к своему рассмотрению исковое заявление, предметом которого выступает требование о защите нарушенного права на спорную вещь. После возбуждения дела судья обязан на последующих стадиях разбирательства проверить притязания истца. В случае их удовлетворения за ним признается спорное право; здесь зависимость охранительного правоотношения от регулятивного наглядна — решение суда опирается на соответствующую норму о правомочиях собственника и об их защите от всякого нарушения. Ну, а если суд установит отсутствие у заинтересованного лица права на спорный объект и откажет ему в иске? В этой ситуации охранительное отношение возникло отнюдь не из факта нарушения материальной нормы, которого, как установил суд, вообще не существовало, а из факта обращения заинтересованного лица в суд. Кстати говоря, ранее действовавший ГПК РСФСР 1964 г. предписывал истцу указывать только фактическое, а не правовое основание его требований. И хотя ныне действующие правила обязывают его указать в заявлении, в чем именно заключается нарушение либо угроза нарушения его прав и свобод, именно судья, а не истец должен дать точную юридическую квалификацию возникшего спора, которая впоследствии будет отражена в его решении. Процессуальные нормы, предусматривающие основания для отказа в принятии искового заявления, не содержат и в принципе не могут содержать такого, например, основания, как отсутствие у заинтересованного лица материального права, которое он просит защитить. Даже если у судьи имеются сомнения на этот счет, он обязан (при наличии прочих процессуальных предпосылок) принять такое заявление и возбудить гражданское дело. Наличие или отсутствие у истца названного права может быть установлено только в ходе разбирательства дела по существу с использованием находящихся в распоряжении суда средств доказывания. Здесь может возникнуть следующий контраргумент. Отказывая в удовлетворении иска, суд защищает интересы противоположной стороны — ответчика, которые выражены в материальном праве; на него-то и опирается судебный акт. В общем смысле это, безусловно, так. Однако любая материальная норма проявляет свою жизнеспособность только в конкретном правоотношении, возникшем по вполне конкретному поводу. За судебной защитой обратился отнюдь не ответчик, а истец, чьи требования, как впоследствии выяснилось, оказались неосновательными. Без соответствующей судебной процедуры этот факт нельзя установить никаким другим способом. Решение суда будет иметь здесь конститутивный характер, и только оно способно превратить спорное материальное правоотношение в бесспорное. Можно ли здесь говорить о полной «зависимости» процесса от материального права? Конечно же, нет. Применительно к отношениям частноправового характера, которые выступают предметом судебной юрисдикции, зачастую вообще невозможно сказать, какие из них получат исковую защиту. Они настолько динамичны, что закон не всегда в состоянии охватить их во всем их многообразии. Институты аналогии права и аналогии закона дают судье возможность санкционировать такие социальные отношения, которые прямо материальной нормой не предусмотрены, и восполнить пробелы в правовом регулировании. При невозможности использования этих институтов суд определяет права и обязанности участников спора, исходя из общих начал и смысла гражданского законодательства, а также требований добросовестности, разумности и справедливости (ст. 6 ГК РФ). Норма, согласно которой права и обязанности субъектов гражданских правоотношений могут возникнуть, помимо прочих оснований, также непосредственно из судебного решения, установившего существование отношений данного вида, находится в этом же логическом ряду. Таким образом, мы видим, что применительно даже к такой традиционной форме правосудия, как гражданское судопроизводство, соотношение процессуальной нормы и материального права далеко не столь однозначно, как это принято считать. Является ли указанная выше историческая эволюция правового начала от судебной юрисдикции к статутному регулированию неизбежной и вообще единственно возможной? Отнюдь нет. Европейская традиция знает и иную модель развития, которая получила название англосаксонской. В отличие от континентальных государств, испытывавших сильное влияние римского права в его кодифицированном виде, английское право складывалось совершенно автономно и на протяжении веков не испытывало сколько-нибудь заметного воздействия подобного рода. Даже норманнское завоевание не сумело поколебать данное положение, и право этого островного государства продолжало развиваться по своему собственному пути. Монархическая власть приобрела здесь необходимую легитимность преимущественно через деятельность королевских судов, выносивших свои решения при отсутствии кодифицированного законодательства. Именно судебная практика создала в этой стране на основе обычного права англосаксов систему так называемого общего права (common law), а позднее — систему права справедливости (law of equity); обе они построены отнюдь не на статутном регулировании, а на судебном прецеденте. Впоследствии эта юридическая традиция была перенесена из метрополии в британские колониальные владения и после обретения ими независимости образовала то, что мы сейчас называем англосаксонской правовой семьей. Какая из этих систем адекватнее отражает развитие правовых начал? Ответить на этот вопрос можно встречным вопросом: кто находится ближе к рядовому гражданину — законодатель или судья? В статутном регулировании изначально заложено существенное противоречие. Норма закона имеет общий характер и как таковая распространяется на типичные, часто встречающиеся в жизни ситуации. Но «типичные» не значит все; отношения эти настолько многообразны, что ни одно из санкционированных государством правил поведения не может предусмотреть их конкретно взятые особенности. Пытаясь их учесть, органы публичной власти издают различного рода подзаконные акты, которыми указанная норма постепенно, что называется, «обрастает». Избыточность нормотворчества, неконтролируемый количественный рост предписаний, которые часто не соответствуют друг другу, — очевидный недостаток правового регулирования данного типа. Другой его недостаток связан с различной динамикой движения социальной жизни и правовой надстройки. Общественные отношения в настоящее время чрезвычайно подвижны; в них постоянно возникают новые явления, нуждающиеся в правовом регулировании. Чтобы появилась соответствующая норма, регламентирующая эти явления, необходимо отменить прежнюю. Но чем большую юридическую силу она имеет, тем сложнее механизм ее отмены. Поэтому социальные изменения постоянно опережают реформирование права, в каких бы материальных источниках оно ни содержалось. Судебный прецедент способен куда более чутко, чем материальная норма, учитывать особенности конкретных общественных отношений, и в этом заключается его очевидное преимущество перед статутным регулированием. Обе эти системы существуют отнюдь не изолированно друг от друга, а активно взаимодействуют. В государствах общего права происходит возрастание роли материального закона, а на континенте, в свою очередь, растет интерес к судебному прецеденту — отечественная доктрина в настоящее время уделяет ему большое внимание. Насколько реально его внедрение в российскую судебную практику? Думается, что к данной проблеме надо подходить с большой осторожностью. Как известно, любой правовой институт является результатом длительной исторической эволюции отдельно взятой страны. Прецедент — это продукт английской национальной традиции. Эффективно функционировать он может только в границах соответствующей правовой семьи, механически перенести его на отечественную почву нельзя. Представляется, что все существующие проблемы судебной юрисдикции следует решать путем реализации тех возможностей, которые появились у российского суда в настоящее время. В ходе проведенных законодателем за последние два десятилетия реформ правосудие приобрело ряд принципиально новых функций, которые в известной мере поставили суд над другими ветвями государственной власти. В компетенцию судов был передан контроль за соответствием законодательству нормативных актов материального права, издаваемых на самом высоком уровне, вплоть до актов президента и правительства. В случае если судебный орган сочтет такой акт противоречащим закону, он признает его недействующим со дня его принятия (ст. 253 ГПК РФ). Важнейшим событием стало учреждение Конституционного Суда РФ, который справедливо называют «негативным законодателем»; юрисдикция этого органа распространилась на парламентскую деятельность, поскольку его акты в состоянии лишать федеральные законы правовой силы. Судебная практика постепенно становится реальным источником права, и происходит это путем возрастания роли судебного толкования. Именно авторитет высших органов судебной власти заставляет прислушиваться к высказанным ими правовым суждениям суды низшего уровня. В Постановлении Пленума ВС РФ от 19 декабря 2003 г. N 23 «О судебном решении» прямо указано, что судам при вынесении такого рода актов следует учитывать постановления КС РФ, ВС РФ и ЕСПЧ, принятые по соответствующим вопросам. Такой подход, несомненно, придает решению суда больший юридический авторитет. Примером толкования подобного рода является Постановление КС РФ от 21 апреля 2003 г. N 6-П. Соответствующее дело было возбуждено по жалобам граждан на нарушение их прав и свобод положениями п. 1, 2 ст. 167 ГК РФ. Поводом к обращению послужил ряд решений судов общей юрисдикции, которыми были признаны недействительными заключенные заявителями договоры купли-продажи жилых помещений. Во всех этих случаях суды применяли содержащиеся в указанной выше статье ГК РФ нормы, предусматривающие такое последствие недействительности сделки, как двусторонняя реституция. Заявители считали, что эти положения гражданского законодательства не позволяют добросовестным приобретателям эффективно защищать свои имущественные права. Конституционный Суд РФ отметил, что нормы гражданского закона, закрепляющие способы защиты нарушенных вещных прав (иск о признании заключенной между сторонами сделки недействительной и иск об истребовании имущества из чужого незаконного владения), на практике истолковываются неоднозначно, противоречиво, что приводит к коллизии конституционных прав, которые реализуются на их основе собственниками и добросовестными приобретателями. В Постановлении КС РФ по данному делу было подчеркнуто, что положения ст. 167 ГК РФ о последствиях недействительности сделки в части, касающейся обязанности каждой из сторон возвратить другой все полученное по сделке, не могут распространяться на добросовестного приобретателя, если это непосредственно не оговорено законом. Таким образом, по существу, судебной властью были разграничены сферы материальных отношений, в которых заинтересованные лица могут воспользоваться названными выше способами защиты их имущественных прав. При этом КС РФ подчеркнул, что данная им оценка проверяемой правовой нормы как не соответствующей или, напротив, как соответствующей Конституции РФ, а также выявленный им конституционно-правовой смысл такой нормы являются обязательными как для законодателя, так и для правоприменителя и не могут быть отвергнуты или преодолены в законодательной и правоприменительной практике. Некоторые авторы полагают, что в Постановлении по данному делу Конституционный Суд РФ сформулировал принципиально новую норму со всеми ее необходимыми признаками: гипотезой, диспозицией и санкцией <2>. С этим утверждением, конечно, можно спорить. Однако не подлежит сомнению одно: приведенный пример убедительно доказывает, что в настоящее время осуществляемое судом уяснение смысла нормативных предписаний, которые он толкует, может привести к установлению им принципиально новых положений материально-правового характера. Все эти обстоятельства свидетельствуют о том, что в правовом государстве взаимодействие материального права и процесса не может быть определено как «обслуживание» одного другим. Правосудие — это совсем не сфера услуг, а граждане, соответственно, не ее клиенты, вкусы которых она обязана удовлетворять. Соотношение этих институтов построено на куда более сложных началах, чем это считалось ранее. Его можно характеризовать иным типом связей; это скорее взаимная обусловленность. Судья отнюдь не рядовой исполнитель воли законодателя, и его роль не сводится только к применению материальной нормы к установленным в ходе судебного разбирательства фактам. Он принимает активное участие в процессе создания права, реальное содержание которого в современных условиях во многом определяется именно судебной властью. ——————————— <2> См.: Смирнов А. В., Манукян А. Г. Толкование норм права. М., 2008. С. 106 — 109.
Библиографический список
Морозова Л. А. Теория государства и права. М., 2007. Смирнов А. В., Манукян А. Г. Толкование норм права. М., 2008.
