Орлова О. Б., кандидат юридических наук, старший преподаватель кафедры предпринимательского права, Пермский государственный национальный исследовательский университет.
Исследуется понятие «дееспособность» в российском дореволюционном законодательстве. Сформулированы выводы о том, что правовая дефиниция отсутствовала, хотя законодательство и ученые априори применительно к дееспособности выделяли зависимость физических лиц от различных обстоятельств. В русском законодательстве определяющим критерием являлось волеизъявление лица, поскольку «теория воли» (Г. Гегель) фактически подменила категорию дееспособности, а «теория интереса» (Р. Иеринг) выступала как предпосылка возможности самостоятельного осуществления прав. Ограничениями служили признаки: рождение, пол, здоровье, социальный статус, образование и религия.
Russian pre-revolutionary laws and civilistics on the legal capacity of natural persons
O. B. Orlova
Orlova O. B., Perm State National Research University.
Since the days of ancient Russia the concept of «capacity» has not changed — there was no legal definition, although the law and the scientists applied a priori to the viability of isolated individuals dependent on various circumstances, which were subsequently codified. The sources are often used concept of legal capacity, but without any indication as to their semantic distinction.
In Russian law defining criterion for any legal action, was the will of a person as a «theory of the Will» (Hegel) is actually substituted the category of disability, and the «theory of interest» (R. Yering) acted as a precondition for the possibility of self-enjoyment. Restrictions were signs of birth, gender, health, social status, education and religion. Birth. In an illegitimate child lacked the right to belong to the estate, inheritance, name, etc. Later this fact has lost its value. Such a restriction of rights, it was recognized by society inhumane towards children. Paul. Women are universally recognized as limited capability — or the authority of parents or husband, or older relatives. It was impossible to take any legal action without getting out the will of men. While scientists continue to recognize the woman a core set of rights and responsibilities, major changes in legislation have been made. Nevertheless, society has to recognize the possibility of an independent woman of the civil rights against the property, children, and participate in processes that directly affect its rights and obligations. Health. For individuals, the mentally unhealthy, the state has become more lenient: opened hospitals and orphanages. This category of citizens has become recognized as members of society with a certain set of rights and responsibilities. The most important guarantor of this Institute acted incurred guardianship. Regulated procedures for recognition of citizens’ mentally ill, there was the possibility of recognizing individuals — capable. The social status. In connection with the state system, this criterion has played a significant role, was easily applicable to the determination of capacity: the higher the status of the Estates, the large set of rights possessed man.
Education and religion are fundamental in determining the amount of capacity, but could affect the set of rights and responsibilities when they are self-implementing.
Key words: legal capacity; expression of will of a person; birth; sex; health; social status; education; religion.
Анализируя источники русского законодательства XI — XVIII вв., можно заметить наличие волевой теории, которая фактически подменила собой понятие дееспособности как категории. Сама по себе теория воли была разработана в философии Г. Гегеля: «…субъективное право как своеобразный приказ, который издается объективным правопорядком и вручается отдельной личности в ее свободное распоряжение… в пределах, установленных законом» [3, с. 551], т. е. лицо должно исполнять обязанности и реализовывать права. Но, как известно, существует и теория интереса, разработанная позже Р. Иерингом: «Волеспособность не является необходимой предпосылкой права, поскольку в качестве носителей прав могут выступать лица, лишенные воли. Воля может быть перенесена на другое лицо, и это тем не менее не повлечет за собой одновременного перенесения, поскольку управомоченный сохранит за собою удовлетворение интереса, которое право ему обеспечивает» [15, с. 553]. Таким образом, можно сделать вывод, что исследователи последовательно обозначили основные черты, присущие правоспособности (как родоначальнице) и дееспособности (последовательнице), но ни та ни другая не могут существовать бессвязно и не взаимодействуя. О. С. Иоффе отмечает: «Важно и то и другое, но первое важно именно как возможность, а не как дозволенность (выделено нами. — О. О.). Не в одной только дозволенности действий управомоченного, а в юридической обеспеченности возможности этих действий заключается содержание субъективного права» [3, с. 556].
Первоисточники русского законодательства были далеки от философских догм последующих столетий, в них присутствует лишь критерий воли без каких-либо пояснений. Причем воля подразумевается как всеохватывающая и в основном присущая лицам мужского пола. Женщины на протяжении многих веков были ограничены в дееспособности повсеместно.
Так, Русская Правда в ст. 102 содержит следующее предписание для жены: «Не хотети ли начнуть дети еи ни на дворе, а она нечнеть всяко хотети и сидети, то творит всяко волю, а детем не дати воли…» [8, с. 32]. Смысл данного законодательного установления: жене, пока ее дети не достигли определенного возраста (какого конкретно, Русская Правда не предписывает), дозволяется по своему желанию заниматься различного рода делами (но, вероятно, связанными с ведением хозяйства); дети же не наделяются волевым критерием вообще.
Псковская судная грамота в ст. 36 содержит норму об ограничении дееспособности по состоянию здоровья, социальному положению, возрасту для взыскания долгов [7, с. 43]. Причем согласно этой статье ограниченно дееспособными могут быть мужчина и женщина, пожилой человек и ребенок. Аналогично решается вопрос о судебном представительстве (ст. 58): в зависимости от того, может ли человек самостоятельно участвовать в процессе или нет, решается вопрос о назначении ему (ей) представителя. Псковская судная грамота говорит: «…жонки, или за детину, или за черьнца или за черницу, или который человек стар велми или глух, ино за тех пособнику бытии» [7, с. 46]. В словаре, который дает комментарий к некоторым древнерусским словам, указывается: «Детина — ребенок; лицо, не достигшее возраста дееспособности» [7, с. 52].
В Судебнике 1497 г. представительство по гражданским делам для той же категории людей (женщины, дети, пожилые, зависимые по социальному положению) расширяется гражданами, имеющими церковный статус, дополняется положением «наняти волно… а восхочет и он сам биется на поли» [12, с. 65]. Таким образом, у данных лиц, обладающих указанным социальным статусом, появляется право распоряжения воинской повинностью.
В Литовском статуте (разд. 2, п. [4] 4) есть ссылка на ограничение в выполнении земской повинности в силу «слабости здоровья» [4, с. 91]. Человек, имеющий слабое здоровье, при отсутствии сына, который мог бы его заменить в несении земской службы, обязан был явиться к гетману и доказать свой недуг (так называемое медицинское освидетельствование).
Раздел 4-й Литовского статута содержит ограничение дееспособности женщин и девушек, при этом каждая наделяется и дополнительным статусом. Например: женщины подразделяются на жен, вдов, мачех или просто родственниц; девушки — на замужних, незамужних, выданных замуж при отце или после смерти отца; уехавших в «чужие земли»; вышедших замуж самовольно или с согласия родственников. В отдельную статью выделяется право замужества только после согласия невесты: «силой без их согласия ни за кого их не должны выдавать» [4, с. 92]. Права ограничений следующие: распоряжение имуществом — нельзя было осуществлять деятельность, направленную на приумножение своего имущества; также возможность полного лишения имущества для девушек, не имеющих родителей и вышедших замуж без согласия родственников (в том числе и приданого), отсутствие власти над детьми, подчинение родителям [4, с. 93].
Раздел 5-й Статута содержит правила об опеке. Опека назначалась над несовершеннолетними — родителями; над младшими братьями или сестрами — старшими; над лицами, которые не могли распоряжаться своим имуществом или просто владеть им, — «посторонними». При этом опекуны должны были добросовестно выполнять возложенные на них обязанности.
Вопрос о дееспособности исследовали такие ученые, как Г. Ф. Шершеневич, Д. И. Мейер, Е. В. Васьковский, Н. Н. Дебольский.
И. А. Покровский не останавливается подробно на проблеме дееспособности, тем не менее рассматривает вопрос в контексте влияния личности и данной категории при формальных и материальных условиях. В частности, он пишет: «Первым признаком самостоятельности юридической личности является ее признание носительницей субъективных прав. Освобождение личности от полного поглощения ее обществом знаменуется прежде всего признанием ее самостоятельным субъектом права, обладательницей правоспособности и дееспособности… И чем дальше, тем больше крепнет убеждение, что эта юридическая самоценность неотделима от самого понятия человеческой личности: рабство уничтожается, а по отношению к свободным устанавливается принцип неотчуждаемости правоспособности и дееспособности (нормы об этих последних делаются нормами juris pubici)» [6, с. 120].
Таким образом, можно сделать вывод о том, что И. А. Покровский, исследуя труды римских ученых, не предпринимает попытки дополнить категорию дееспособности, не дает ее определения, не ставит в какую-либо дополнительную зависимость от определенных дополнительных условий с учетом изменившейся правовой действительности, как, например, Д. И. Мейер. Но все исследователи приходят к одному выводу — дееспособность неотчуждаема.
Д. И. Мейер не дает определения ни правоспособности, ни дееспособности, при этом регулярно оперирует этими терминами и достаточно подробно описывает влияние различных обстоятельств критериев на поступки, мотивы поведения, условия осуществления прав и исполнения обязанностей в зависимости от обстоятельств. Он пишет, например, что понятие «лицо» не следует отождествлять с человеком в целом: «Лицом технически называется субъект права» [5, с. 84 — 177]. У физической личности существует начало — рождение и способность к жизни — «правоспособность младенца; и одной минуты жизни достаточно, чтобы родившийся считался субъектом права» [5, с. 90]. При этом Д. И. Мейер делает акцент на то, что «несущественно для правоспособности, чтобы родившееся живое существо имело человеческий образ» [6, с. 93]. Понятно, что в данном случае говорить о дееспособности не приходится. И существует окончание правоспособности — смерть. К обстоятельствам, которые влияют на «юридическое значение человека», Мейер относит: «рождение (законное или незаконное), пол, возраст, здоровье, отношения родства и свойства, образование, вероисповедание, состояние лица, звание и гражданская честь» [5, с. 84 — 177].
Рождение. При этом рассмотрении вопроса о рождении ребенка в зависимости от брачного состояния разграничивают рождение ребенка как законнорожденного и, соответственно, как незаконнорожденного. Факт незаконного рождения влиял на социальный статус (принадлежность к сословию) ребенка, его права на имущество, наследственный комплекс, фамилию. Но Д. И. Мейер впервые ставит вопрос о том, почему дети должны нести ответственность за проступки родителей: «Ни одно образованное законодательство не допускает наказания невиновного за преступления другого лица» [5, с. 109]. «До 1829 г. у нас было позволено родителям незаконнорожденных детей вступать в брак, обращаться к верховной власти с просьбой о сопричислении незаконных детей к законным… В то же время возможен обман… поэтому в 1829 г. запрещено было даже обращаться к верховной власти. В 1891 г. вопрос об узаконении вступил в новый фазис: оно признано законным как явление не исключительное, а нормальное. Ригоризм законодательства должен иметь пределы, а не закрывать людям пути к исправлению их ошибок…» [5, с. 110].
А. Х. Гольмстен в комментариях к книге Д. И. Мейера полностью разделяет его точку зрения: «Нельзя… ставить в укор лицу его незаконное рождение. Образованный человек не найдет ничего предосудительного, ибо лицо это нисколько не повинно в заблуждении, вызвавшем его существование» [5, с. 94 — 96]. Таким образом, все условности были исчерпаны. Законодательством было признано, что «ошибки молодости, тем более если от исправления ошибки улучшается участь многих других, невинно страдающих», должны перестать ставиться в вину только что родившимся младенцам. Таким образом, незаконное рождение перестало быть препятствием при определении дозволений.
При этом о каком-либо ограничении дееспособности не упоминается, единственной оговоркой можно считать то, что ребенку нельзя было проявлять инициативы в розыске отца, но, если последний являлся сам, все ограничения становились снятыми.
Пол. Н. Н. Дебольский, как и Д. И. Мейер, выделяет зависимость дееспособности от пола. Д. И. Мейер отмечает: «Естественное различие между полами до такой степени существенно, что уже a priori можно допустить его влияние на… положение физических лиц» [5, с. 96]. Ограничения, которые касаются лиц женского пола, в большинстве случаев распространяются только на них, не затрагивая интересов мужчин, и, наоборот, ограничения в правах, присущие мужчинам, повсеместно вменяются и женщинам. Н. Н. Дебольский же считает: «Пол не служил основанием для ограничения дееспособности» [1, с. 13]. Ученый приводит несколько примеров: после смерти мужа жена могла самостоятельно распоряжаться имуществом, участвовать в процессе, отвечать по долгам, управлять детьми и т. п. Но далее [1, с. 15] исследователь приходит к мысли: все, что он рассматривал в допетровский период, касается только вдов. Поэтому вывод автора можно считать поспешным. Н. Н. Дебольский пишет: «Женщина как женщина ограничению не подлежала… Вступая в брак, женщина поступала под власть мужа» [1, с. 15]. Автор монографии ссылается на то, что эта исконно русская позиция отношения к женщине упоминается еще при Владимире Мономахе. К тому же Мономах в своем поучении детям советует не давать власти жене. Псковская судная грамота в ст. 36 содержит норму о возможном участии жены в процессе в качестве истца. В Новгородской судной грамоте появляется ограничение процессуальной дееспособности женщины: отвечает в процессе за действия жены муж. Иван Грозный в 1557 г. указом устанавливает довольно любопытную норму, в которой ограничивается дееспособность мужчины: после смерти жены муж может быть распорядителем ее имущества только в том объеме, в котором она ему завещала.
Таким образом, Н. Н. Дебольский в своем исследовании при определении объемов дееспособности делает акцент на статусе замужней женщины.
Д. И. Мейер к критерию замужества добавляет и родственные отношения: положение матери, сестры, дочери тоже имеет значение.
Гендерное неравенство проявлялось в первую очередь в отношении женщин, не вступивших в брачные отношения или по каким-либо причинам прекративших их существование. Так, дочь получала не наследство, а лишь выдел имущества «на прожиток», она не могла рассчитывать на поддержку со стороны брата, со стороны «боковых» родственников. Женщина-жена имеет право пользоваться имуществом мужа, требовать от него содержания, но «подлежит его личному праву и только по прекращении брака вполне пользуется правом власти матери. Женщина-вдова продолжает пользоваться правами, приобретенными по состоянию мужа, имеет право на 1/7 из недвижимого и 1/4 из движимого имущества, если муж состоял на службе и выслужил пенсию. Но независимо от этих особых положений женщины не могли занимать государственные должности, быть присяжными и частными поверенными и т. д.» [4, с. 112 — 113].
И хотя прямых распоряжений в законодательстве по ограничению дееспособности женщин в русском дореволюционном праве не содержится, они имели место. Потому что «de facto женщина находилась в такой физической и нравственной зависимости от мужа, что решить вопрос о свободе ее волеизъявления в положительном смысле вряд ли возможно… Почти несомненно, что жена не смогла, в действительности, действовать вопреки воли мужа» [1, с. 21].
Возраст. Этот критерий во все времена и на протяжении всех эпох был главным. Возрастные ограничения известны как римскому праву, так и русскому. Зависимость лица от возраста — один из органичных признаков, который естественным образом отражается на поведении человека. В вопросе, касающемся ограничений, все исследователи едины. Д. И. Мейер: «…осуществление прав предполагает способность к гражданской деятельности, дееспособность (handlungsfahigkeit), волю: осуществление права, составляет юридическое действие, предполагающее волю лица на совершение действия. Но самое поверхностное наблюдение над физическими лицами показывает, что не сейчас по рождении становятся они способными к гражданской деятельности, а достигают этой способности с известным возрастом» [5, с. 98 — 99]. Н. Н. Дебольский отмечает, что «совершеннолетие определялось путем индивидуального исследования зрелости каждого отдельного лица» [1, с. 23]. Он выделяет в отдельные группы: малолетние (до 14 лет считаются неспособными к гражданской деятельности); несовершеннолетние (от 14 до 17 лет могут находиться под попечением — могут свидетельствовать под присягой, в случае усыновления требуется их согласие); совершеннолетние (от 17 до 22 лет), «эмансипированные», достигшие брачного возраста [Для природных жителей Кавказа сделано исключение: женщины — 14 лет, мужчины — 16 лет; выделено нами. — О. О.] (женщины — 16 лет, мужчины — 18 лет) [5, с. 98 — 99]. Законодательство того времени давало понятие старости в том контексте, что умственная и физическая деятельность с возрастом претерпевает изменения и слабеет. Каких-либо серьезных ограничений не прослеживается, но при достижении 80-летнего возраста лицо не могло вступать в брак, а дети должны были содержать престарелых родителей [5, с. 114 — 115].
Здоровье. На протяжении многих веков люди, которые имели какие-либо недуги (страдающие физическими недостатками или не ощущающие страданий по этому поводу), совершенно не интересовали государство, так как были ему бесполезны. Общество к ним относилось с презренным любопытством. Достоверно известно, что рождение ребенка с отклонениями вызывало сложную психологическую реакцию — «рождение редкого зверя» [1, с. 43]. Родители такого младенца, если он мало был похож на обыкновенного человека, могли его убить или даже просто выбросить. Такое допускалось и не осуждалось. Если же ребенок рождался с отклонениями, которые на первый взгляд были не видны, например глухота, олигофрения, органические недостатки, то в этом случае он оставался под покровительством своей семьи, опеку над ним могла осуществлять также церковь. Такое физическое лицо могло быть дееспособным, пользоваться правом представления своих интересов через представителя. Н. Н. Дебольский приводит примеры, которые повествуют о том, что сын представлял интересы отца, когда тот «опростълъ умомъ»; при составлении завещания в обязательном порядке следовало подписать «пишу грамоту душевную прi своем животъ, своим цълымъ умомъ» (прил. А, N 38, 1435 — 1447) [1, с. 44].
Лица же, которые имели «ненормальное состояние умственных способностей», дееспособностью не обладали вообще. К сожалению, существуют только косвенные доказательства данного факта, каких-либо источников, достоверно подтверждающих это, при исследовании данного вопроса найдено не было. Из этого можно сделать вывод о полном отсутствии дееспособности у лиц, имеющих слабое умственное развитие. Исследователи того времени пишут о том, что «сумасшедших постигала обыкновенно печальная участь: буйных держали всю жизнь на цепи, смирные играли роль дурачков и т. п.» [1, с. 45]. О какой дееспособности можно говорить в данных примерах? Совершенно очевидно, что она отсутствовала.
В XVII — XVIII вв. появляется нововведение: помешанным признают лицо, которое было освидетельствовано «с осторожностью» губернатором, председателем, прокурором, мировым судьей и депутатом в присутствии родственников или без таковых. Предполагалась протоколируемая процедура с участием комиссии и компетентных лиц на предмет вменяемости и способности к управлению имуществом освидетельствуемого лица. К личности предполагаемого больного относились достаточно гуманно. Такой вывод можно сделать исходя из того, что должны были быть составлены вопросы относительно помешательства субъекта. Рассматривались пограничные состояния освидетельствуемого, например такие, как мономания (помешательство незаметно, пока он не будет наведен на предмет помешательства); должна была учитываться степень расстройства; способность к гражданской деятельности. Самого помешанного могли оставить на попечении родных или поместить его в особый дом для умалишенных. К сожалению, наше законодательство не предполагало периода ремиссии для данных граждан, а ведь даже «римляне имели представление о светлых промежутках (lucida intervalla)».
И хотя опекуны должны были добропорядочно распоряжаться вверенным имуществом, А. Гольмстен [5, с. 116] в комментариях к труду Д. И. Мейера отмечает злоупотребления со стороны попечителей и опекунов в отношении имущества душевнобольных, а также делает акцент на том, что при совершении нотариусами каких-либо актов касаемо таких субъектов необходимо проверять у них наличие дееспособности, а именно по формулировке того времени, чтобы они были «в уме и памяти».
В том случае, если помешательство прекращается, прекращаются и последствия, связанные с опекой и попечительством. Законодательством того времени была предусмотрена процедура снятия признания помешанного сумасшедшим — освидетельствование комиссией и утверждение такого решения Правительствующим Сенатом.
Создавалась комиссия, которая занималась помимо прочих дел освидетельствованием граждан на предмет их дееспособности. «Цель освидетельствования — дознание, способно или не способно лицо управлять своими делами» [5, с. 101]. Лицо, которое было признано недееспособным, могло подпадать под опеку или «передаваться на попечение особого дома, который был устроен для умалишенных» [5, с. 101]. Впервые за многовековую историю государство пыталось решить данную проблему. Были созданы специальные учреждения; интересы недееспособных или ограниченно дееспособных стали законодательно регулироваться. Таким образом, институт дееспособности получил существенное законодательное подспорье. Многие положения, которые не рассматривались веками, были наконец-то отражены в законодательстве: Устав вексельный [13, с. 3 — 44]; Свод законов гражданских [9]; проект закона о дееспособности несовершеннолетних [12], Положение о нотариальной части [14] и др. [11, с. 3]. Надо отметить, что детальная разработка проблем, касающихся граждан, имеющих физические или психические недостатки, упростила их существование и жизнь родственников. Одно то, что из положения животных, сидящих на цепи, они переводились в иные условия — переселялись в особые дома, уже свидетельствует о серьезном развитии государства в плане заботы о своих подопечных.
Социальный статус. По мнению Д. И. Мейера и А. Х. Гольмстена, принадлежность к одному из четырех сословий (дворянство, духовенство, городские и сельские обыватели) в области гражданских прав не оказывает более значительного влияния на права физического лица, но звание, должность и род занятий, бесспорно, оказывают влияние на имущественные права.
Н. Н. Дебольский выделяет специальные условия, которые зависят от человека. Он отмечает, что «за убийство холопа полагалась пеня… убийство холопа рассматривалось с точки зрения вреда, причиненного его господину» [1, с. 44]. Поэтому можно сделать вывод, что холоп был собственностью господина, а значит, как и в римском праве, приравнивался к «вещи», обладал дееспособностью, но был неправоспособен.
Сельское население, которое со времен Древней Руси носило название «смерды», а в дальнейшем — «крестьяне», было вполне дееспособно как до прикрепления к земле, так и после. Все документы, которые оформляют крестьяне по поводу своих земельных участков, пишутся от их имени; долговые обязательства крестьяне также могли заключать сами; самостоятельно можно было выступать в суде для защиты своих прав, сдавать землю в аренду и др. В дальнейшем крестьяне за то, что служили государству, могли пользоваться государственной землей. Особенность их положения вызывалась характером их службы и не влияла на дееспособность.
Иначе обстоит вопрос с крестьянами, проживавшими на владельческих землях. Круг их дееспособности до XVI в. был ограничен материальным положением и низким социальным статусом. Многие сделки они не могли заключать только лишь потому, что находились в зависимости от положения в обществе. Они могли лично участвовать в судебных делах, заключать сделки и подписывать документы, давать деньги в долг, занимать, торговать, поступать в личный наем. В XVII веке появляются свидетельства об ограничении дееспособности: подмена личного участия в процессе землевладельцем, запрет на владение городскими и сельскими лавками, запрет на совершение сделок с таким имуществом, крестьянам не разрешалось наниматься к кому-либо или давать в долг, противостоять воле господина тоже было запрещено, нельзя было принимать жалобы крестьян на господ.
Городское население могло сдавать свои земельные участки в аренду, продавать, завещать, закладывать; в этих случаях имела место процессуальная дееспособность; ремесло и торговля как таковые занятия населения требовали дееспособности в целом. Купцы и гости могли владеть недвижимой собственностью, имели полное право ею распоряжаться; они совершали от своего имени и от имени жены сделки, могли иметь холопов. Городское население обладало полной гражданской дееспособностью.
Духовное сословие, князья и служивое население также имели полную гражданскую дееспособность с чертами, обусловленными их статусом и родом деятельности. Но каких-либо ограничений особого характера законодательство того времени не устанавливает. Безусловным является факт прямой зависимости дееспособности от статуса: чем выше социальное положение человека, тем большим количеством прав, которые можно осуществлять самостоятельно, он наделен. Говоря о гражданской чести, Д. И. Мейер выделяет официальное и фактическое бесчестие. Важным признается то, что значение фактического бесчестия определяется законодательством, но наступает без решения суда, вследствие только гласности порока. Например, законодательство определяет, что лица, подверженные явным порокам (взяточничество), не могут быть избираемы в опекуны [5, с. 113 — 135].
И еще об одной категории пишет Н. Н. Дебольский: «Славяне к иностранцам всегда относились радушно и приветливо… дозволяли им свободу передвижения и производства их промыслов и торговли» [1, с. 242]. Вероятно, в силу таких исторически сложившихся причин каких-либо ограничений в дееспособности у данных лиц не встречается.
Образование. Интересным для исследования исторического аспекта проблем дееспособности представляется вопрос о влиянии образования на дееспособность. Д. И. Мейер пишет, что «безграмотный человек не может в полном объеме самостоятельно осуществлять свои права и нести ответственность, но может предоставить право подписи иному лицу» [5, с. 135 — 141]. Появляется институт представительства и такой документ, как доверенность. Выражение воли доверителя может быть выражено в устной, письменной или засвидетельствованной форме. Но презюмируется, что человек, не владеющий грамотой, является умственно не развитым, не владеющим достаточным количеством знаний и поэтому не способным совершать действия, которые предполагают наличие высоких умственных способностей. Таким лицам прямо запрещается законом быть поверенными в общих судах.
В религии как признаке, влияющем на дееспособность, основные ограничения связаны с брачными отношениями. В частности, с правом заключения религиозных браков: лица всех нехристианских исповеданий не могут вступать в брак с православными и католиками, с лютеранами могут сочетаться одни язычники и т. д. Особое внимание А. Х. Гольмстен уделяет евреям, которых, в свою очередь, делит на две категории: 1) по происхождению; 2) по вероисповеданию. Основные ограничения относятся к праву передвижения. Свободно таким правом могут пользоваться только евреи, имеющие ученые степени, купцы первой гильдии и ремесленники. Все гражданские права за ними признаются лично, но не распространяются на их жен и детей.
Библиографический список
1. Дебольский Н. Н. Гражданская дееспособность по русскому гражданскому праву до конца XVII в. СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1903. 440 с.
2. Законы о безумных и сумасшедших, с разъяснениями по решениям Сената / Под ред. Я. А. Каторовича. СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1899. 133 с.
3. Иоффе О. С. Избранные труды по гражданскому праву: из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории хозяйственного права. М., 2000. 728 с.
4. Литовский статут. Разд. 2: Об обороне земской // Отечественное законодательство XI — XX веков. М., 1999. Ч. 1.
5. Мейер Д. И. Русское гражданское право: В 2 ч. М.: Статут, 1997. 290 с.
6. Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. М.: Статут, 1998. 353 с.
7. Псковская судная грамота // Отечественное законодательство XI — XX веков. М., 1999. Ч. 1.
8. Русская Правда // Отечественное законодательство XI — XX веков. М., 1999. Ч. 1. Ст. 102.
9. Свод законов гражданских с новейшими разъяснениями Сената. СПб., 1903.
10. Судебный вестник: Иностранное юридическое образование. 1874. N 16. Иностранное юридическое обозрение.
11. Список лиц, не имеющих законной правоспособности к совершению актов (за 1877 г.) / Сост. В. Багенский. СПб., 1878.
12. Судебник 1497 года // Отечественное законодательство XI — XX веков . М., 1999. Ч. 1.
13. Устав о векселях. М., 1902.
14. Яворовский А. Правоспособность или дееспособность (подлежит ли удостоверению у нотариуса)? // Юрид. газ. 1892. N 96.
15. Jhering R. Geist des romischen Rechts. 1906. T. 3. C. 338.
Bibliograficheskij spisok
1. Debol’skij N. N. Grazhdanskaja deesposobnost’ po russkomu grazhdanskomu pravu do konca XVII v. SPb.: Tip. M. Stasjulevicha, 1903. 440 s.
2. Zakony o bezumnyh i sumasshedshih, s razjasnenijami po reshenijam Senata / Pod red. Ja. A. Katorovicha. SPb.: Tip. M. Stasjulevicha, 1899. 133 s.
3. Ioffe O. S. Izbrannye trudy po grazhdanskomu pravu: iz istorii civilisticheskoj mysli. Grazhdanskoe pravootnoshenie. Kritika teorii hozjajstvennogo prava. M., 2000. 728 s.
4. Litovskij statut. Razd. 2: Ob oborone zemskoj // Otechestvennoe zakonodatel’stvo XI — XX vekov. M., 1999. Ch. 1.
5. Mejer D. I. Russkoe grazhdanskoe pravo: V 2 ch. M.: Statut, 1997. 290 s.
6. Pokrovskij I. A. Osnovnye problemy grazhdanskogo prava. M.: Statut, 1998. 353 s.
7. Pskovskaja sudnaja gramota // Otechestvennoe zakonodatel’stvo XI — XX vekov. M., 1999. Ch. 1.
8. Russkaja Pravda // Otechestvennoe zakonodatel’stvo XI — XX vekov. M., 1999. Ch. 1. St. 102.
9. Svod zakonov grazhdanskih s novejshimi razjasnenijami Senata. SPb., 1903.
