(Мигущенко О. Н., Фомина П. П.) («История государства и права», 2010, N 18)
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МИЛИЦИИ В 1928 — 1934 ГОДАХ (НА МАТЕРИАЛАХ ЦЕНТРАЛЬНО-ЧЕРНОЗЕМНОЙ ОБЛАСТИ) <*>
О. Н. МИГУЩЕНКО, П. П. ФОМИНА
——————————— <*> Migushhenko O. N., Fomina P. P. Social-economy and political conditions of activity of police in 1928 — 1934 (on the basis of materials of Central Blackearth region).
Мигущенко Олег Николаевич, профессор Курского филиала Орловского юридического института МВД России, доктор юридических наук, доцент.
Фомина Полина Петровна, курсант Курского филиала Орловского юридического института МВД России.
В статье рассматриваются социально-экономические и политические условия деятельности милиции в 20 — 30-е годы XX в., выделяются проблемы, которые характерны и для настоящего времени.
Ключевые слова: милиция, правосознание, преступность, социально-экономическая политика государства.
The article considers social-economy and political conditions of activity of police in the 1920 — 1930, points out the problems characteristic of contemporary time.
Key words: police, legal consciousness, criminality, social-economy policy of the state.
Центрально-Черноземная область (ЦЧО) <1> характеризовалась как «самый крестьянский регион в крестьянской стране», что определялось ее социально-экономическими особенностями, они же оказывали значительное влияние на деятельность милиции. Значительное влияние на криминальную обстановку в регионе оказали и события Гражданской войны. ——————————— <1> Центрально-Черноземная область (ЦЧО) существовала в период с 1928 по 1934 г. В состав ЦЧО входили современные Воронежская, Курская, Орловская, Белгородская, Липецкая и Тамбовская области, часть южных районов Тульской и Рязанской областей. Центром ЦЧО был город Воронеж.
Оккупация западных районов Центрально-Черноземной области в 1918 г. немецкой армией, крупные боевые действия на ее территории в ходе Гражданской войны, массовые мобилизации и массовое дезертирство (в 1919 г. только на территории Курской губернии насчитывалось до одного миллиона дезертиров), восстание А. С. Антонова в Тамбовской губернии, рейд «махновцев» по Курской губернии в 1921 г. на соединение с антоновцами способствовали росту бандитизма в области, который был ликвидирован только к началу 1928 г. В области наиболее активной была банда Деева, орудовавшая на территории Курской губернии до апреля 1928 г. Деев объявил себя смертником, и действия его банды отличались повышенной дерзостью. Он перевербовал информаторов, работавших на милицию, хорошо им платил. Через них получал сведения о милиции, передавал дезинформацию, чем вводил в заблуждение сотрудников милиции. Только после смены начальника административного отдела Старо-Оскольского уездного исполнительного комитета, который заменил информаторов, банда была уничтожена <2>. В целях исключения условий для возрождения бандитизма Постановлением Исполнительного комитета ЦЧО от 19 октября 1928 г. на территории области была начата кампания по изъятию незарегистрированного оружия и привлечению его владельцев к юридической ответственности <3>. Эта профилактическая мера способствовала значительному сокращению оружия, хранившегося у населения. Однако с 1929 г. на территории области вновь возникли немногочисленные банды, возросло количество преступлений. На наш взгляд, это было обусловлено двумя причинами. Основной причиной стало неприятие большинством населения области темпов и методов социально-экономической политики государства. Другая причина заключалась в том, что курс Советского правительства на поддержку бедняцких слоев деревни и ликвидацию кулачества как класса привел к незапланированным последствиям. Среди крестьян-бедняков распространилось ложное правовое убеждение в безнаказанности. ——————————— <2> ГАРФ. Ф. р. 393, оп. 78, д. 80, л. 1. <3> ГАРФ. Ф. р. 393, оп. 78, д. 107, л. 92. об. — 96.
Чувство безнаказанности крестьян-бедняков закреплялось нормотворческой деятельностью местных органов государственной власти, ответственные сотрудники которых расширительно толковали требование о защите прав батрачества и бедноты <4>. В этом смысле показательна директива прокурора Курского округа, направленная им начальникам РАО (районных административных отделений) и народным следователям 27 декабря 1928 г. Директивой предписывалось не привлекать бедноту к ответственности за умышленное невыполнение обязательств по контрактации (ст. 131 УК РСФСР 1926 г.) и заключение договоров на контрактацию при отсутствии запроданного хлеба (ч. 2 ст. 169 УК РСФСР 1926 г.), а привлекать исключительно зажиточных. Такая явная прямолинейность вынудила областного прокурора ЦЧО вмешаться. Им было направлено указание о том, что наличие в действиях бедноты признаков мошенничества не должно освобождать их от уголовной ответственности перед государством <5>. ——————————— <4> Циркуляр НКЮ РСФСР от 1 марта 1928 г. N 38 «О защите прав батрачества и бедноты» // Еженедельник советской юстиции. 1928. 14 марта. N 10. С. 316; Директивное письмо Коллегии НКЮ РСФСР от 30 апреля 1928 г. «Об общем надзоре в деревне и городе» // Еженедельник советской юстиции. 1928. 3 мая. N 16. С. 504 — 505. <5> ГАКО. Ф. р. 1721, оп. 1, д. 2, л. 15.
Однако установка правосознания сотрудников правоохранительных органов — «бедноту репрессировать не политично» сохранялась на протяжении всего исследуемого периода. Такая установка во многом формировалась под воздействием предписаний нормативного характера. Так, работникам прокуратуры вменялось в обязанность активно вмешиваться на стороне бедноты и батрачества в происходившую в деревне классовую борьбу <6>. Судьи подвергались критике за то, что по собственной инициативе не расширяли исковые требования бедняков <7>. Сотрудники милиции призывались к соблюдению революционной законности через следование правильной классовой линии <8>. Поэтому если понимать законность с позиций личности как средство защиты ее прав, свобод и законных интересов <9>, то надо признать высокий уровень обеспечения законности в отношении бедняцкой части деревни. В то же время это способствовало распространению ложных правовых установок среди них: «дети и женщины не являются субъектами юридической ответственности», «состояние опьянения — смягчающее вину обстоятельство», «добиться удовлетворения своих интересов можно только неправовыми методами», «коллективные противоправные действия не влекут за собой наступления юридической ответственности», «если та или иная форма противоправного поведения не преследуется государством, она допустима». ——————————— <6> Резолюция третьего совещания прокурорского надзора, утвержденная Коллегией НКЮ РСФСР 9 апреля 1928 г. «Об общем надзоре и его методах в деревне и городе» // Еженедельник советской юстиции. 1928. 16 апреля. N 14. С. 419 — 420. <7> Смертюков. Правовая защита интересов батрачества // Еженедельник советской юстиции. 1929. 17 октября. N 40. С. 935 — 936. <8> Директивное письмо НКВД РСФСР от 9 августа 1930 г. N 410 «Об участии административных органов в работе по организации батрачества, бедноты и колхозников» // Бюллетень Народного Комиссариата Внутренних Дел РСФСР. 1930. N 26. С. 536 — 538. <9> Общая теория права и государства: Учебник / Под ред. В. В. Лазарева. М.: Юрист, 1994. С. 186.
Наличие ложных правовых установок в общественном правосознании на фоне экономических и политических мероприятий по ликвидации кулачества как класса способствовали росту противоправного поведения зажиточных слоев деревни. Следствием этого становилось то, что преступность приобретала политическую окраску <10>, а с другой стороны, кулаки часто маскировали политические акции под преступления. Их главной целью становилась дискредитация представителей Советской власти, но главное — проводимых социально-экономических мероприятий, прежде всего налоговой политики и раскулачивания. Это находило отражение в их попытках выдавать себя за представителей власти при совершении противоправных актов. Действовавшая в 1931 г. на территории Репьевского района ЦЧО банд-группа И. Т. Семенова занималась грабежами крестьян. При этом бандиты использовали элементы красноармейской формы и выдавали себя за уполномоченных ОГПУ. От крестьян они требовали уплатить налоги, выдать спрятанных кулаков и золото, затем избивали и грабили их <11>. Подобные факты укрепляли убеждение сотрудников милиции в том, что кулак ждет любую их ошибку, чтобы перевести ее в плоскость политическую <12>. Отсюда следовал вывод о необходимости квалификации всех уголовных дел с участием кулаков как контрреволюционные преступления по ст. 58 или как особо опасные против порядка управления по ст. 59 Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. Это вело к массовым перегибам <13>. Перегибы становились возможны и в силу того, что с 1929 г. участились случаи убийств сельских милиционеров, добросовестно исполнявших свои обязанности. Истинных убийц удавалось установить не всегда. В ответ на убийства своих товарищей сотрудники милиции ЦЧО проводили массовые аресты всех рецидивистов и кулаков данного селения и привлекали их к уголовной ответственности. В мае 1929 г. в ответ на убийство милиционера Добринского РАО Борисоглебского округа ЦЧО его сослуживцы арестовали всех кулаков и рецидивистов селения (15 человек), у которого был обнаружен труп. При оформлении дела для направления в суд арестованные характеризовались как «кулаки-убийцы и связанные с ними уголовные элементы». Подобные факты не были единичными <14>. Оценка таких фактов с позиций современности может быть только негативной. Однако если учитывать условия 1920-х годов и соответствующий им уровень правосознания сотрудников милиции, однозначную оценку их действиям давать нельзя. Многие милиционеры участвовали в Гражданской войне, а часть из них не смогла преодолеть в своем сознании правовые и нравственные понятия военного времени. Поэтому в начале 1920-х годов курские милиционеры арестованных по подозрению в убийстве красных командиров и милиционеров иногда расстреливали «при попытке к бегству». Интересные факты этого и их оценка как справедливых содержатся в воспоминаниях С. И. Козюлькина, который с 1920 по 1928 г. работал начальником волостной милиции в Суджанском уезде Курской губернии <15>. С этих позиций в действиях милиционеров Добринского РАО Борисоглебского округа ЦЧО можно увидеть и возросший уровень революционной законности в деятельности милиции. Но в целом такие действия сотрудников приводили к установлению взаимной неприязни милиционеров и крестьян. ——————————— <10> Хавкин М. Советская общественность в деле борьбы с преступностью в деревне // Административный вестник. 1928. N 1. С. 46. <11> Арх. УВД ВО. Ф. 16, оп. 1, д. 9089, л. 21, 134. <12> ГАОО. Ф. п. 48, оп. 1, д. 24, л. 49. <13> ГАОПИ КО. Ф. п. 2600, оп. 1, д. 141, л. 3; ГАРФ. Ф. р. 3316, оп. 16а, д. 446, л. 80; РГА СПИ. Ф. п. 613, оп. 3, д. 86, л. 5. <14> ГАРФ. Ф. р. 393, оп. 83, д. 14, л. 226. <15> ГАОПИ КО. Ф. п. 3532, оп. 2, д. 320, л. 2 — 86.
Общий низкий уровень материального благосостояния населения вел к сохранению нищенства. Последние активно привлекались зажиточными слоями деревни к ведению антисоветской пропаганды. За плату нищие распространяли антисоветские листовки. За распространение сорока листовок с призывом к восстанию в 1933 г. плата составляла 1100 рублей <16>. Кулаки использовали и юродивых для пропаганды идеи наступления скорого конца света из-за Советской власти. ——————————— <16> ГАОПИ ВО. Ф. п. 2, оп. 1, д. 2460, л. 163.
Распространение слухов кулаками и использование нищих в антисоветских целях усилились с началом коллективизации. Поэтому 13 ноября 1929 г. СНК РСФСР принял постановление о направлении нищих в специальные учреждения принудительного трудового перевоспитания. Эта работа стала активно проводиться в ЦЧО <17>. Однако массовое изъятие нищих и беспризорных затруднялось отсутствием достаточного количества специальных учреждений для их содержания. На этом основании органы социального обеспечения и народного образования часто отказывались принимать задержанных нищих и беспризорных. Такая ситуация вынудила НКВД РСФСР издать циркуляр о запрещении массовых изъятий указанных лиц без согласования с соответствующими местными органами государственной власти <18>. В то же время необходимость прекратить распространение ложных слухов на подведомственной им территории вынуждала руководство административных отделов на крайние меры. Показательным является приказ начальника Курского окружного административного отдела Ждановича: «Лиц, распространяющих слухи о голоде, привлекать к уголовной ответственности» <19>. ——————————— <17> ГАРФ. Ф. р. 1235, оп. 2с., д. 789, л. 2; ГАОО. Ф. р. 416, оп. 1, д. 18, л. 56. <18> Циркуляр Административного управления НКВД РСФСР от 8 июня 1930 г. N 319 «О мероприятиях по борьбе с нищенством и беспризорностью» // Бюллетень Народного Комиссариата Внутренних Дел РСФСР. 1930. N 18. С. 355 — 356. <19> ГАКО. Ф. р. 2638, оп. 1, д. 103, л. 91.
Политика вытеснения кулаков из деревни вела к росту самовольных переселений. Бегство «социально чуждых» элементов в города отражалось на динамике преступности в целом. Если в первой половине 1933 г. (результат второго массового расхищения имущества колхозов) по РСФСР отмечалось максимальное количество осужденных в сельской местности — 71,3 процента, а в городах минимальное — 26,6 процента и 2,1 процента в рабочих поселках, то уже к концу 1934 г. ситуация значительно меняется. Количество осужденных в сельской местности снизилось до 59,5 процента, а в городах повысилось до 36,8 процента, в рабочих поселках до 3,7 процента. Невозможность продолжения массовой борьбы и открытого сопротивления мероприятиям Советского государства по преобразованию деревни приводила к сосредоточению «чуждых» элементов в малочисленных бандах в сельской местности и более многочисленных преступных группировках городов. Миграция кулаков в города размывала различия сельской и городской преступности, вносила в городскую преступность еще большую жестокость <20>. Это влияло на структуру преступности и вело к росту количества преступлений против личности, которые на официальном уровне совершенно обоснованно воспринимались как одна из основных форм вредительства <21>. А. А. Герцензон, прогнозируя развитие преступлений против личности в 1927 г., связывал их с ростом увеличения потребления водки и предсказывал повышение <22>. Однако в 1927 г. было сложно предсказать масштабность социально-экономических преобразований, проведенных за годы первой пятилетки. Процент преступлений против личности при общем (абсолютном) снижении по сравнению с 1928 — 1929 гг. в конце 1934 г. оказывался выше в городах и промышленных областях. Так, при среднем по РСФСР количестве осужденных за преступления против личности 29,7 человека на сто тысяч населения максимальное количество осужденных давали Ленинградская (53,2), Московская (45) и другие промышленные области. Зато в образованных после ликвидации ЦЧО Воронежской и Курской областях этот показатель был самым низким по РСФСР — соответственно 12,9 и 14,2 <23>. ——————————— <20> См.: Ломброзо Ч. Преступление. М.: СПАРК, 1994. С. 70. <21> ГАРФ. Ф. р. 3316, оп. 64, д. 1534, л. 87. <22> Герцензон А. А. Борьба с преступностью в РСФСР. По материалам обследования НК РКИ СССР / Под ред. и с предисловием В. А. Радус-Зеньковича. М.: Юридическое издательство НКЮ РСФСР, 1928. С. 141. <23> ГАРФ. Ф. р. 9474, оп. 16, д. 80, л. 19, 43.
Приведенные факты показательны. В то же время отнести положительные результаты в этой сфере только на счет эффективной деятельности правоохранительных органов ЦЧО, вероятно, нельзя. В начале 1934 г. проверке было подвергнуто состояние правопорядка в городах Воронеже, Орле, Курске и Тамбове. Проверяющими было отмечено как общий недостаток: «Милиции фактически на улице нет. Постовые милиционеры обязанностей своих не знают, грубы, неряшливы и недисциплинированны. Участковые инспектора охраной порядка не занимаются, участки свои не обходят и состояния их не знают. Преступный и хулиганствующий элемент чувствует себя безнаказанно. Рынки наводнены ворами и хулиганами, которые открыто вырывают у граждан из рук деньги, вещи и продукты. На рынках антисанитария. Продажа продуктов производится без соблюдения санитарных правил» <24>. Поэтому главной причиной сокращения преступности в сельской местности стало завершение социально-экономических преобразований. ——————————— <24> ГАРФ. Ф. р. 9415, оп. 1, д. 12, л. 52, 53.
