Политическая полиция и военные губернаторы в Поволжье в начале 30-х — 50-е гг. XIX в.: нормативная база, основные направления, формы, механизмы, проблемы реализации

(Романов В. В.) («Военно-юридический журнал», 2006, N 9)

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПОЛИЦИЯ И ВОЕННЫЕ ГУБЕРНАТОРЫ В ПОВОЛЖЬЕ В НАЧАЛЕ 30-Х — 50-Е ГГ. XIX В.: НОРМАТИВНАЯ БАЗА, ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ, ФОРМЫ, МЕХАНИЗМЫ, ПРОБЛЕМЫ РЕАЛИЗАЦИИ

В. В. РОМАНОВ

Романов В. В., кандидат исторических наук, кандидат юридических наук, доцент кафедры истории и теории государства и права Ульяновского государственного университета.

Несмотря на относительно многочисленные исследования, посвященные политической полиции Российской империи анализируемого периода, одна из важнейших проблем — место данного института в механизме функционирования государства и взаимосвязи его с другими органами и учреждениями — до настоящего времени не стала предметом специальных исследований и в лучшем случае затрагивалась в контексте смежных проблем <1>. ——————————— <1> См.: Оржеховский И. В. Самодержавие против революционной России. М., 1982; Чукарев А. Г. Третье отделение и русское общество во второй четверти XX в. (1826 — 1855): Дис. … д-ра ист. наук. Ярославль, 1988; Рууд Ч. А., Степанов С. А. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М., 1993; Абакумов О. Ю. III отделение в период общественного подъема конца 50-х — начала 60-х гг. XIX в.: Дис. … канд. ист. наук. Саратов, 1994 и др.

Представители политической полиции различных уровней: от руководства III отделения Собственной канцелярии Его Императорского Величества (далее — СКЕИВ) до офицеров местных подразделений корпуса жандармов периодически взаимодействовали с военными губернаторами, управляющими гражданскою частью <2>. ——————————— <2> По ст. 262 тома первого книги второй Свода законов военные губернаторы, управляющие гражданской частью, считались главными начальниками, а гражданские губернаторы — начальниками губернии. Если последний по какой-либо причине отсутствовал, то по ст. 268 полномочия его переходили к военному губернатору // СЗ РИ. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1832. С. 52 — 53.

В Поволжье массовое введение данного института произошло в 1832 г., что, очевидно, было связано с ликвидацией должностей генерал-губернаторов, власть которых распространялась на ряд губерний региона. В частности, Указом от 6 января 1832 г. вместо гражданского астраханского губернатора (подчинявшегося прежде главноуправляющему Кавказским краем) была учреждена должность военного губернатора; аналогичное произошло 27 января 1832 г. в Казанской губернии и 1 июля того же года в Нижегородской губернии. К 1850 г. в 41 из 53 губерний и областей Российской империи (без Финляндии и Царства Польского) были военные губернаторы <3>. ——————————— <3> Институт генерал-губернаторства и наместничества в Российской империи: В 2 т. Т. 1. СПб., 2001. С. 94, 128.

Правовой статус военного губернатора уже в начале 30-х гг. XIX в. был достаточно подробно регламентирован и несколько отличался от статуса гражданского губернатора <4>. ——————————— <4> Военный губернатор, управляющий гражданской частью, отличался от гражданского губернатора по ст. 273 только «в степени власти и в отношениях подчинения», что было детально конкретизировано в ст. ст. 274 — 275 указанного акта. Предметы их ведения по ст. 276 полностью совпадали // СЗ РИ. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1832. С. 56 — 66.

Основанием для взаимосвязей представителей политической полиции и военных губернаторов являлось наличие предметов ведения, отдельные аспекты которых находились в поле деятельности обоих институтов <5>. ——————————— <5> В частности, ряд предметов ведения подчиненной губернатору исполнительной (общей) полиции, одновременно являвшихся предметами ведения наблюдательной (политической) полиции, разбросаны в статье 276 по пунктам 14, 21, 36 // СЗ РИ. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1832. С. 61, 62, 63.

Военные губернаторы длительное время осуществляли взаимосвязи с руководством политической полиции в лице А. Х. Бенкендорфа (являвшегося одновременно главноуправляющим III отделением СКЕИВ и шефом жандармов, а также членом императорской свиты и командующим главною императорскою квартирою). Изначально между ними сформировались и существовали контакты, связанные с поездками императора и цесаревича по стране. Например, одна из таких поездок проходила в 1836 г., в ходе ее монарх посетил и ряд поволжских губерний, в том числе Пензенскую и Казанскую. Данные взаимосвязи носили эпизодический характер, и инициаторами их выступали в большинстве случаев военные губернаторы. Контакты осуществлялись в двух сферах (передачи информации и взаимодействия) и двух формах (устной, но с преобладанием письменной); механизмы их реализации были прямыми и опосредованными. Содержание данных взаимосвязей в силу однотипности решаемых задач, вытекающих из жестких норм протокола, было хотя и относительно разнообразным, но постоянным. В частности, казанский военный губернатор имел многочисленные контакты с А. Х. Бенкендорфом, связанные с проездом по территории губернии и посещением г. Казани Николаем I в августе 1836 г. Военный губернатор ведет с генерал-адъютантом переписку по вопросам возможности организации бала с участием императора, размещения монарха и свиты, изменения времени выезда императора из Нижнего Новгорода и вида транспорта (на пароходе, а не на экипажах, как планировалось первоначально). Казанским военным губернатором был командирован в Нижний Новгород чиновник особых поручений Машкин. Он был принят А. Х. Бенкендорфом и лично передал ему пакет от своего начальника. В беседе, произошедшей между ними, шеф жандармов интересовался здоровьем военного губернатора, расположением квартир, где предполагалось размещение гостей, а также подготовкой к балу. Генерал-адъютант просил сообщить военному губернатору, что если император прибудет ночью, то не надо тревожить его докладом, но необходимо быть рядом, и рекомендовал встретить императора на квартире, где последний остановится. Очевидно, что наряду с опосредованными существовали личные контакты военных губернаторов и шефа жандармов. Так, например, в Нижнем Новгороде первоначально планировалось, что император поселится в доме военного губернатора, но по прибытии в 2 часа дня 15 августа 1836 г. данный план был изменен. Монарх разместился во дворце на ярмарке и сразу принял рапорт военного губернатора <6>. ——————————— <6> Национальный архив Республики Татарстан (далее — НАРТ). Ф. 1, оп. 2, д. 154, л. 37, 37 об, 43, 79, 80, 83, 83 об, 84, 86.

Ни один существенный организационный вопрос, связанный с поездкой Николая I, не мог быть решен без А. Х. Бенкендорфа, что в определенной мере имело смысл, так как сохранение жизни и здоровья императора было неразрывно связано с государственной безопасностью, для обеспечения которой и был создан анализируемый институт. Во время же подобных мероприятий иногда встречались факторы, угрожающие жизни и здоровью монарха, правда, имевшие бытовой характер. Например, во время проезда по Пензенской губернии во время спуска с горы произошел инцидент с каретой императора, который при ином стечении обстоятельств мог бы завершиться трагически для здоровья и даже жизни монарха. Руководство политической полиции периодически привлекало военных губернаторов непосредственно к производству отдельных оперативно-розыскных действий (в частности, к сбору информации об интересующем лице, событиях), которые реализовывали или они лично, или их непосредственные подчиненные. Например, цензорами на Московском почтамте было перехвачено анонимное письмо в Оренбург Л. А. Мансуровой, в котором указывалось, что отправителю А. Х. Бенкендорф еще не ответил на его послание. 9 сентября 1831 г. шеф жандармов обратился с отношением к Оренбургскому военному губернатору гр. П. Н. Сухтелену, в котором просил «приказать узнать, под рукою кем писано письмо… и к чему отнесены означенные слова». 5 октября последовал ответ, что пока адресат отсутствует в городе, а также предположение о двух лицах, могущих быть авторами данного письма Л. А. Мансуровой. Только во втором ответе военного губернатора 25 ноября к А. Х. Бенкендорфу попадает требуемая информация, которая была получена из беседы с адресатом об авторе письма и смысле цитированной строки <7>. ——————————— <7> Государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ). Ф. 109, оп. 6 (1831), д. 439, л. 6, 7, 10, 11, 14, 14 об.

Во втором варианте непосредственного механизма взаимосвязей военные губернаторы выступали в качестве промежуточного звена реализации предписаний руководства политической полиции, а исполнительным элементом являлись гражданские губернаторы. Указанные взаимосвязи ограничивались информационной формой, в основном сбором сведений о противоправных действиях какого-либо лица, известного в столице. При этом руководство губернии могло располагать информацией о данных лицах, но иногда приходилось принимать меры, не обладая такой информацией. В частности, 27 сентября 1832 г. А. Х. Бенкендорф сообщил казанскому военному губернатору о «непозволительном поступке» столоначальника Казанской казенной палаты Сурина, подделавшего ревизскую сказку за 1816 г., в результате чего не достигшая необходимого возраста дочь купца Волошникова была выдана замуж за частного пристава Казани Машкина. Этот факт по инициативе казанской консистории был известен исполняющему должность губернатора вице-губернатору, который обещал столоначальника отдать под суд, но не отдал <8>. 11 октября 1832 г. военный губернатор, сообщив содержание депеши вице-губернатору, просил информировать его о положении дел по данному вопросу. В ответе последнего от 27 октября указывалось, что он уже уволен за нарушение процедуры выдачи подобных документов, а кроме того, он подозревался в их фальсификации. 31 октября 1832 г. военный губернатор уведомил шефа жандармов о собранных фактах и сообщил, что материалы переданы в губернскую уголовную палату, где и происходило судебное разбирательство <9>. ——————————— <8> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 285, л. 1, 2, 2 об. <9> Там же. Л. 4, 4 об, 5, 6 — 9 об, 10, 11, 17.

В других случаях руководство политической полиции требовало от военных губернаторов выступить в качестве звена официального доведения информации до третьего органа (для его сведения). Например, 9 августа 1845 г. 1-я экспедиция III отделения СКЕИВ направила казанскому военному губернатору предписание с информацией о нахождении под подпиской о невыезде в г. Староконстантинове помещицы Павловой, подозреваемой в гибели крестьянского мальчика в имении Казанской губернии. В нем констатировалось, что в случае необходимости Павловой для следственных действий по данному делу следует обращаться к киевскому военному губернатору <10>. Это, естественно, подразумевало официальное доведение данной информации военным губернатором до заинтересованных должностных лиц, в том числе должностных лиц подразделений Министерства юстиции. ——————————— <10> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 490, л. 2, 2 об.

В третьих случаях информация, полученная военным губернатором из руководящего органа политической полиции, которую он должен был официально довести до иных подразделений МВД или других министерств, содержала четкое требование принятия определенных действий. Например, 7 августа 1845 г. 1-я экспедиция III Отделения СКЕИВ направила отношение киевскому военному губернатору, содержащее требование взять подписку о невыезде до окончания следствия из г. Староконстантинова у собирающейся скрыться помещицы Павловой. Как видно из переписки, оформление подписки и контроль за ее исполнением правомерно были возложены на полицмейстера указанного города <11>. ——————————— <11> Там же. Л. 1, 1 об; д. 535, л. 2, 2 об.

В механизм прямого взаимодействия руководства политической полиции через военного губернатора были включены не только подразделения МВД, но и иных министерств и ведомств (в частности, юстиции: стряпчие, судебные инстанции). Примером является и описанное выше дело помещицы Павловой, подозреваемой в гибели крестьянского мальчика. А. Х. Бенкендорф обратился уже в ходе производимого стряпчим уголовных дел расследования по данному факту за информацией к казанскому военному губернатору, который в свою очередь переправил запрос к гражданскому губернатору, а последний — в палату уголовного суда, проинформировав его о результатах. После вынесения в заседании палаты оправдательного приговора помещице он в соответствии с уголовно-процессуальным законом поступил на утверждение к гражданскому губернатору, который, рассмотрев дело, направил его на ревизию в Сенат, о чем 11 октября 1845 г. исполняющий должность губернатора сообщил А. Ф. Орлову, констатируя, что данная информация ранее уже доведена до сведения военным губернатором <12>. ——————————— <12> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 490, л. 2, 2 об, 16 об, 17 — 18 об.

Однако в случаях, не терпящих отлагательства в силу дефицита времени, военные губернаторы использовали механизм прямого (непосредственного) взаимодействия с подразделениями министерств и ведомств, минуя гражданских губернаторов. Подобный механизм использовался в случаях, когда было ограничено время проведения следствия, досмотра и обыска <13>. ——————————— <13> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 90, л. 2.

Руководство политической полиции, МВД, военного министерства отводит военным губернаторам роль посредника-исполнителя в решении придания направления делам, связанным исключительно с произнесением дерзких и оскорбительных слов против членов императорской фамилии. Данные деяния были относительно более распространены по сравнению с другими государственными преступлениями, но не всегда объективная сторона преступления была сопряжена с субъективной (наличием прямого умысла, так как часть лиц, совершивших подобные деяния, нередко была в состоянии алкогольного опьянения), и император, очевидно, осознавая, что судебное разбирательство неизбежно будет сопряжено с их повторением (следовательно, дальнейшим распространением), а тяжесть приговора будет явно не адекватной в основной массе невысокой социальной опасности содеянного, возложил решение по данным случаям на себя. 16 ноября 1850 г. Департамент исполнительной полиции МВД направил исполняющему должность военного губернатора секретный циркуляр с повелением императора по этому вопросу. В нем констатировалось, что для предупреждения «весьма важных неудобств, с коими сопряжено формальное судебное производство», впредь обязать начальников губерний информацию об их совершении предварительно доводить до сведения III отделения СКЕИВ, а генерал-адъютант граф Орлов будет сообщать (после доклада императору) о том, как будет рассматриваться дело: в судебном или административном порядке <14>. ——————————— <14> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 737, л. 1.

9 декабря 1852 г. Аудиторский департамент Военного министерства направляет циркуляр казанскому военному губернатору. Первоначально он повторяет содержание циркуляра, изложенного выше, но вносит одно изменение — сообщать информацию об итогах предварительного следствия и военному министру <15>. ——————————— <15> Там же. Л. 2, 2 об.

В начале 1860 г. из Департамента исполнительной полиции МВД последовало уточнение к циркуляру от 11 ноября 1850 г., которым предписывалось по получении подобной информации немедленно, насколько возможно негласно, проводить следствие для дознания об объективности данных сведений, а затем необходимо, чтобы «следственные по этому предмету дела, вместе с отзывом местного начальства о поведении обвиняемого представлены были непосредственно к Вам» для направления в III отделение СКЕИВ <16>. ——————————— <16> Там же. Л. 6 об.

Правда, несмотря на все циркуляры, предложенный механизм рассмотрения данной категории дел давал сбои. 31 июля 1860 г. из того же подразделения начальникам губерний поступил секретный циркуляр, в котором констатировалось, что из Сената только за этот год было доставлено генерал-адъютанту Долгорукому два подобных дела, которые ранее ему не были известны, и требовалось строго выполнять предписания циркуляра от 1 ноября 1850 г. <17>. ——————————— <17> Там же. Л. 4.

Механизм прямой взаимосвязи руководства политической полиции и военных губернаторов был эффективным. Однако, как доказывает дело помещицы Павловой, использование его имело наряду с позитивными и негативные последствия, в частности дублирование деятельности должностных лиц, как следствие — увеличение объемов делопроизводства, что было характерно в целом для функционирования государственной машины в данный период. Инициатором взаимосвязей выступало в основном руководство III отделения СКЕИВ, реже — сами военные губернаторы и другие институты-посредники, в частности генерал-губернаторы. Например, Секретная часть Главного управления Восточной Сибири 31 января 1835 г. направила отношение казанскому военному губернатору, в котором указывалось на отправление из Иркутска в Санкт-Петербург вдовы губернского секретаря Н. И. Беловой, прожившей более трех лет в Петровском заводе в качестве прислуги жены государственного преступника Трубецкого. Хотя при ее отъезде у нее ничего подозрительного не нашли, а также взяли с вдовы расписку, что не везет сомнительных писем, вещей, посылок, полученных от государственных преступников и их жен, однако для большей уверенности в отсутствии у прислуги запрещенных предметов военному губернатору предлагалось внезапно в пути произвести повторно личный обыск и осмотр вещей Н. И. Беловой <18>. Кроме того, он уведомлялся, что об этом «донесено от меня Г. Шефу Жандармов Корпуса, которому также неугодно ли будет и Вашему превосходительству сообщить о своих распоряжениях и последствиях оных…». 11 марта того же года казанский военный губернатор отправил в столицу отношение А. Х. Бенкендорфу с изложением оснований, предпринятых им действий и отрицательных результатов <19>. ——————————— <18> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 90, л. 1, 1 об. <19> Там же. Л. 4, 4 об.

В подавляющей массе случаев контакты первых лиц политической полиции с военными губернаторами (в конкретно-исторической обстановке политической стабильности, по спектру решаемых вопросов, с учетом компетенции военных губернаторов), очевидно, были оправданны. В других случаях проведение розыскных мероприятий не силами своих подчиненных, а военного губернатора фактически теряло всякий смысл, если информация не была связана с угрозой государственной безопасности, а была безосновательной (как в случае с письмом к Л. А. Мансуровой). Очевидно, это было следствием, с одной стороны, слабой развитости структуры местных подразделений политической полиции, с другой — наличия стереотипов в сознании высших сановников, так как многие из упомянутых выше предметов ведения входили в компетенцию первых лиц губерний, которые обязаны были обеспечивать государственную безопасность в ее пределах <20>. ——————————— <20> Заметим, что он будет сохраняться длительное время, и смысл его заключается в том, что на знание любой информации подобного рода и действия, связанные с ней, имеют право и руководители губернии.

Однако не только руководство политической полиции осуществляло контакты с военными губернаторами управляющих, но и чины Корпуса жандармов, служащие в регионах, губерниях. На этапе становления местных подразделений военные губернаторы, используя прямой или опосредованный механизм взаимосвязей, участвовали в разрешении связанных с данным процессом проблем (в частности, ликвидация информационного вакуума) в качестве посреднического звена между руководством нового института и гражданскими губернаторами. Инициаторами данных взаимосвязей чаще выступали гражданские губернаторы. Так, 19 октября 1827 г. оренбургский военный губернатор на основании отношения гражданского губернатора обратился к управляющему МВД графу В. С. Ланскому, а последний — к шефу жандармов с просьбой выслать инструкцию, выданную жандармским штаб-офицерам в губерниях. Указанная потребность возникла в связи с первыми шагами деятельности прибывшего в Уфу начальника 2-го отделения 5-го округа полковника Маслова, обратившегося к полицмейстеру за сведениями. В свою очередь руководитель городской полиции обратился за разрешением к гражданскому губернатору, а последний — к военному губернатору, но никто не знал ответа. 30 ноября 1827 г. шеф жандармов выслал управляющему МВД, для оренбургского военного губернатора, копию с инструкции окружным начальникам Корпуса жандармов <21>. ——————————— <21> ГАРФ. Ф. 109, 1 эксп., оп. 2 (1827), д. 395, л. 1 — 2 об, 3.

Как мы уже говорили, взаимодействие указанных подразделений проходило по двум вариантам. В первом варианте использовался прямой механизм взаимосвязей. В частности, подполковник Корпуса жандармов в Казанской губернии Булыгин 6 июня 1833 г. обратился с запиской к казанскому военному губернатору о неправильном отказе удельному крестьянину с. Алатырь Дорофееву в апелляционном пересмотре дела по ложному обвинению в изнасиловании крестьянки. Губернская палата уголовного суда, несмотря на заключение земского суда об отсутствии события преступления, приговорила его к 5 плетям, а Дорофеев оказался недоволен решением и обратился в декабре 1832 г. с ходатайством о передаче дела на ревизию в Сенат. Однако в связи с незнанием новелл законодательства служащие суда ждали для этого согласия удельной конторы и по истечении определенного законом времени сделали заключение о направлении приговора для исполнения. Хотя необходимость данного согласования была отменена еще в 1831 г., палата уголовного суда отказала крестьянину сделать другое заключение. Булыгин сообщал, что проинформировал о данном факте А. Х. Бенкендорфа, и, так как приговор еще не исполнен, обещал содействовать в передаче дела на рассмотрение военного губернатора с ходатайством отложить приведение приговора в исполнение до решения его в Сенате. Получив записку Булыгина, казанский военный губернатор наложил на ней визу: «Утверждено ли сие дело, мне доложить, и справедливо ли отказано». В результате его вмешательства, как вытекает из отношения палаты уголовного суда военному губернатору от 10 июля, дело уже готовилось к передаче на апелляционное рассмотрение в Сенат <22>. ——————————— <22> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 45, л. 1 — 4 об.

В другом варианте для реализации взаимосвязей между ними существовал опосредованный механизм. Военные губернаторы на протяжении всего периода, особенно на этапе становления местных подразделений и начала их функционирования, выступали как институт, организующий взаимосвязи подразделений политической полиции в губернии и представителей других структур МВД, а также иных ведомств. В данных случаях в основном инициатива исходила от подразделений политической полиции. Например, 10 декабря 1827 г. А. Х. Бенкендорф, по просьбе указанного полковника Маслова, обратился к оренбургскому военному губернатору генералу П. К. Эссену с просьбой дать предписание гражданскому губернатору сообщить полковнику жандармов Маслову список лиц, сосланных под надзор полиции. Через короткое время Маслов получил данный список из рук полицмейстера <23>. ——————————— <23> ГАРФ. Ф. 109, 1 эксп., оп. 2 (1827), д. 395, л. 6, 15 — 20.

Однако взаимосвязи представителей политической полиции в губерниях и военных губернаторов не ограничивались только изложенной выше информационной сферой, а достаточно быстро переросли во взаимодействие. Например, в конце 1832 г. наблюдалась негативная реакция у мусульман на указ Симбирского губернского правления о сборе сведений, по требованию духовной консистории, о местах проживания инородцев, а потом, несмотря на принятые меры по ликвидации неверного его толкования губернскими властями, недовольство докатилось до границ Казанской губернии <24>. Исполняющий должность начальника 5-го округа Корпуса жандармов сообщил об этом казанскому военному губернатору, который, с одной стороны, приказал ему доставить текст данного указа, с другой — наблюдать за недопущением слухов о том, что этот указ якобы связан с убеждением мусульман в будущем принять христианство <25>. ——————————— <24> ГАРФ. Ф. 109, 1 эксп., оп. 8 (1833), д. 14, л. 1 — 4. <25> Там же. Л. 4 об, 5.

Кроме функционального взаимодействия, имеются взаимосвязи местных подразделений Корпуса жандармов и военных губернаторов в строевом отношении. Военные губернаторы по военной части получили особую инструкцию и становились действительно главнокомандующими всеми военными силами, расположенными на территории губернии, хотя и не получили всех прав генерал-губернаторов <26>. Поэтому в экстремальных условиях в строевом отношении все служащие Корпуса, дислоцированные в губернии, подчинялись военному губернатору. Главным образом это относилось к губернским жандармским командам, особенно после 1836 г. ——————————— <26> См.: Институт генерал-губернаторства и наместничества в Российской империи: В 2 т. Т. 1. СПб., 2001. С. 128.

В частности, 31 августа 1850 г. исполняющий должность военного губернатора генерал-майор граф Толстой предписал штаб-офицеру Казанской губернии подполковнику Калугину сделать должное и немедленное распоряжение для исполнения инструкции, данной им казанскому полицмейстеру 14 мая того же года. Ее второй параграф гласил, что по случаю беспрестанных пожаров в городе Казани для соблюдения порядка и более эффективных действий пожарной команды полицмейстеру предписывается организовывать во время пожаров караулы — оцепления из присылаемых солдат гарнизонного батальона и жандармов, которые должны пропускать только известных им лиц или людей, одетых в мундиры <27>. ——————————— <27> НАРТ. Ф. 199, оп. 1, д. 2, л. 6 — 7 об.

Но взаимосвязи указанных подразделений на данном поприще носили эпизодический характер. В частности, это доказывается содержанием журнала приказов казанского военного губернатора за 1847 — 1849 гг. За указанный период только один раз, в Приказе от июня 1847 года, упоминается командир жандармской команды с подчиненными, отличившимися при тушении пожара в г. Казани <28>. ——————————— <28> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 560, л. 9.

На начальном этапе в условиях невыясненной компетенции местных подразделений Корпуса жандармов у некоторых военных губернаторов, не желавших считаться с изменившейся реальностью в правлении нового императора, даже опосредованный механизм взаимодействия через руководство политической полиции (которое передавало военным губернаторам информацию, полученную от своих служащих, либо непосредственно, либо через министра внутренних дел) вызывал резко негативное отношение. Это подтверждает переписка, состоявшаяся в 1832 г. между указанными инстанциями по поводу отправленной жандармским подполковником Масловым положительной характеристики о деятельности казанского губернского предводителя дворянства Еремеева, в частности в период рекрутских наборов. Шеф жандармов препроводил копию данного рапорта в МВД, откуда из Департамента исполнительной полиции (III отделение) ее направили на отзыв и заключение военному губернатору, управляющему гражданской частью, генерал-адъютанту, генерал-лейтенанту С. С. Стрекалову <29>. ——————————— <29> НАРТ. Ф. 1, оп. 2, д. 296, л. 1, 2.

Возмущенный администратор уже через два дня (!) после получения направил ответ министру: он считал это вмешательством в его компетенцию и указывал, что прилично ему утверждать присланное заключение, появление которого он рассматривал как попытку Еремеева получить отличия окольным путем. Еще через два дня аналогичное письмо на французском языке было направлено лично А. Х. Бенкендорфу <30>. Правда, в полученных военным губернатором через месяц ответах наряду с заверениями в дружбе и неприкосновенности его прерогатив ему тактично объяснили, что действия жандармского подполковника правомерны и будут осуществляться впредь в том же направлении, так как приносят, бесспорно, полезную информацию <31>. ——————————— <30> Там же. Л. 3 — 6. <31> Там же. Л. 1 — 9.

Однако иногда отношения жандармских офицеров с военными губернаторами были настолько натянутыми, что последние не гнушались открытой клеветы на служащих нового института, очевидно, с целью замены им места службы. Так, в Приказе по Корпусу от 11 марта 1832 г. N 30 указывалось на донесение астраханского военного губернатора в звании генерал-майора о странном поведении и неприличных поступках майора Мейера-Женовского. Офицеру был сделан строгий выговор, и он был немедленно вызван в столицу, чтобы удалить его из губернии, где он навлек на себя «справедливое негодование». В Приказе от 8 августа 1832 г. N 62 констатировалось, что шеф жандармов не мог не поверить (!) донесению военного губернатора и наложил на офицера взыскание, соответствующее «проступку». Однако по прибытии его в столицу Мейер-Женовский предъявил убедительные оправдания, и «совершенная невиновность сего Штаб-Офицера» была доказана, о чем были извещены его товарищи. Интересно отметить, что противоправное действие военного губернатора, оклеветавшего офицера, оправдывается шефом жандармов посредством демагогии («…г-н Военный Губернатор по стечению различных обстоятельств не мог действовать иначе и должен был сделать столь невыгодное заключение о майоре…»), а на собственный проступок (так как было вынесено взыскание офицеру до необходимого разбирательства) вообще не обращается внимание. Руководство политической полиции фактически безоговорочно выступило на стороне более сильного администратора, даже не пытаясь защитить честь мундира, что являлось типичным подходом в случае возникновения конфликтов между его подчиненными и руководством губернии, региона. Исследователи констатируют произвол в деятельности и страх перед жандармами данного периода, однако в реальности и сами жандармские штаб-офицеры были фактически беззащитны перед руководителями губерний, в частности военными губернаторами. Таким образом, взаимосвязи руководящих и местных подразделений политической полиции и военных губернаторов играли важную роль в становлении и функционировании местных подразделений Корпуса жандармов.

——————————————————————