(Чуркин В. Ф.) («История государства и права», 2006, N 7)
САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ КРЕСТЬЯНСТВА НА ПЕРЕЛОМНОМ ЭТАПЕ СВОЕЙ ИСТОРИИ
В. Ф. ЧУРКИН
Идентификация (от позднелатинского identifico — отождествляю) // Советский энциклопедический словарь. М., 1988. С. 476
Чуркин В. Ф., кандидат исторических наук, доцент Белгородского государственного университета.
Новая экономическая политика (НЭП), которая, по словам В. И. Ленина, введена «всерьез и надолго», в конце 20-х гг. была «послана к черту». Рассматривая эту исследовательскую проблему, важно иметь ясное представление об идеологических и политических предпочтениях крестьянства. В этой связи огромный интерес для исторической науки представляют так называемые крестьянские настроения <*>, анализ которых, на взгляд автора, дает бесценный материал для уяснения судеб нэпа. ——————————— <*> Термином «крестьянские настроения» обозначались общественно-политические настроения красноармейцев, призванных в армию из деревни.
Государево око денно и нощно следило за умонастроением крестьянской молодежи, проходившей срочную службу в армии. Армейские политорганы и органы госбезопасности скрупулезно, бумажка к бумажке, собирали сведения о мыслях и чувствах красноармейцев, перлюстрировали письма из деревни, бдели над донесениями сексотов. Вся эта обширная и разнообразная информация подвергалась тщательному анализу и направлялась снизу вверх по команде. Ее содержание и составляет документальную основу данного исследования. «Крестьянские настроения» — поистине неутихающая «зубная» боль политорганов Красной Армии. Конечно, не наличие их само по себе тревожило армейское начальство. Кто бы всполошился, если бы крестьяне завалили армию благодарственными письмами. Но в том-то и дело, что, по отзывам политорганов, «большинство из них старалось обрисовать деревню в самом черном цвете» <*>. ——————————— <*> Российский государственный военный архив (далее — РГВА), ф. 4, оп. 2, д. 21, л. 251.
Настроения крестьянства определялись прежде всего их острым, критическим отношением к различным аспектам политики советской власти в деревне. Крестьяне требовали «действительно крестьянской диктатуры в деревне», которая, по их мнению, должна выражаться в достойном представительстве середняков в советах. Местные власти обвинялись во взятках, беспробудном пьянстве и бюрократизме. Объединяла, как бы цементировала эти настроения постоянно присутствовавшая в них зависть к лучшей доле, жизни рабочих, которые, на взгляд крестьян, находились в явно привилегированном положении <*>. ——————————— <*> Там же, д. 146, л. 75; оп. 1, д. 107, л. 213.
Кто же, по мнению крестьян, виноват в том, что их права ущемляются? На этот вопрос давался вполне определенный ответ: политика советской власти «приспособлена лишь для рабочих, а крестьяне совершенно забыты» <*>. ——————————— <*> Там же, оп. 1, д. 107, л. 212.
Причины подобных настроений армейские политорганы усматривали в кознях зажиточных слоев деревни. Кулак выступал в роли «козла отпущения», громоотвода за все грехи коммунистического режима. Преобладал жесткий, классово-конфронтационный подход: наша политика и наши практические действия разумны и правильны, но нам мешают враги — кулаки и зажиточные <*>. ——————————— <*> См.: Там же.
Вилка цен на хлеб и промышленные товары, относительно высокая зарплата рабочих и малые доходы крестьян, злоупотребления советского аппарата, недовольство налоговой политикой государства, требования создания крестьянской партии — эти вопросы стояли в эпицентре ожесточенных споров в красноармейской среде. До каких пор, возмущались красноармейцы-крестьяне, государство будет черпать свои ресурсы «главным образом из деревни, эксплуатируя крестьянина» <*>. ——————————— <*> Там же, ф. 25883, оп. 3, д. 530, л. 112, 115.
Недовольство советской властью в 20-е гг. характерно для всех социальных слоев деревни. Но причины этого недовольства у них были разные, порой прямо противоположные. Подлинной трагедией российской, а затем и советской деревни был ее социальный антагонизм. Вот почему еще только возникавшие в деревне то там, то сям островки благополучия встречали откровенную неприязнь, враждебность, зависть у большинства обездоленного крестьянства. Именно это обстоятельство позволяло компартии действовать в деревне по испытанному принципу всех угнетателей — «разделяй и властвуй». Особенно наглядно острота социальных противоречий в деревне видна на примере сбора налога. Даже в наиболее благоприятные нэповские годы выколачивался он у крестьян буквально с боем. К тому же классовый подход при взимании налога неизменно разводил по разные стороны баррикад бедноту и зажиточных. И если последние агитировали за неуплату налога, считая его разорительным для своего хозяйства, стремились скрыть от налоговых инстанций свои доходы, то бедняки, наоборот, поддерживали выгодные им дифференцированные ставки налога. Поскольку экономическими методами они не в состоянии были одержать верх, то требовали от органов власти административных методов воздействия. На почве удушения зажиточного крестьянства и сомкнулись интересы советской власти и люмпена. Ничего необычного в таком альянсе не было. Как показал М. Восленский в своей книге «Номенклатура», советская власть — это и есть власть деклассированных <*>. ——————————— <*> См.: Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 142.
Жалуясь на засилье кулацкого элемента в деревне, бедняки не забывали при этом указать «на поощрение этого засилья со стороны аппарата Советской власти», «что местные органы власти чуть ли не идут заодно с кулаками» <*>. ——————————— <*> РГВА, ф. 25883, оп. 2, д. 123, л. 15.
Особенно встревожил голытьбу в деревне «новый курс» XIV партийного съезда (1925 г.). «Беднота нашу политику на селе, — констатировали политорганы, — в целом продолжает рассматривать как резкий поворот от бедноты к середняку и кулаку» <*>. Главная причина такого восприятия политики партии заключалась в психологии крестьянина-бедняка, который рост не только кулацких, но и середняцких хозяйств воспринимал как негативный для себя фактор, ухудшающий его политическое и экономическое положение. Привыкшая в годы Гражданской войны к беспределу в составе комбедов и продотрядов, беднота мертвой хваткой держалась за право «командовать и насильничать на деревне», ибо ясно сознавала, что последовательный неизбежно приведет к потере ею власти. Особенно пугала бедноту перспектива представления политических прав кулаку и зажиточному. Вот что стояло за сетованиями бедноты: что «партия взяла курс на кулака, тогда как нужно проводить линию «раскулачивания», за ее опасениями — сможет ли она после этого «удержать свои позиции в деревне» <**>. ——————————— <*> Там же, ф. 4, оп. 2, д. 125, л. 6. <**> Там же, ф. 25883, оп. 2, д. 529, л. 244.
Ну а какова была позиция тех, кого причисляли к кулакам и зажиточным, какова их реакция на политику советской власти и на притязания беднейших слоев деревни? С высоты сегодняшнего дня, нынешнего понимания вещей, пожелания здоровой, крепко стоявшей на ногах части крестьянского населения выглядят более чем скромно. Они здравы, реалистичны и умеренны. Во-первых, зажиточные полагали, что неправильно освобождать бедноту от налога — «бедняк лентяй, ему помогали и сейчас помогают, а он все пропьет, промотает» <*>. Кому неизвестно, что незаработанный, дармовой кусок хлеба не столько спасает, сколько развращает человека? Именно это имели в виду зажиточные. Они вовсе не стремились задушить бедноту, а только хотели, чтобы она подтянулась и от нее была «польза государству». Во-вторых, зажиточные требовали уменьшения ставки налога, иначе «в деревне не будет ни кулаков, ни зажиточных, а будут все нищие» <**>. И тут не скажешь, что ошибались. ——————————— <*> Там же, ф. 4, оп. 2, д. 229, л. 10. <**> Там же.
Итак, даже в «розовые» годы нэпа, наиболее благоприятные для ее развития, деревня отнюдь не являла собой тишь и благодать. Продолжавшийся коммунистический эксперимент стравливал между собой ее различные слои, одновременно порождая недовольство громадного большинства крестьянства. К концу 20-х гг. деревня представляла собой пороховую бочку. Взрыв ее, без сомнения, явился бы лебединой песней коммунистического режима. Судя по всему, и тут надо отдать должное проницательности Сталина и его подручных, они вовремя почувствовали эту смертельную для них опасность. И после краткой, но энергичной схватки с бухаринской группой решили нанести по селу упреждающий удар. Все началось с хлебозаготовок 1927 — 1928 гг. Очередной большевистский погром деревни не мог не вызвать активного протеста крестьян. Симптоматичен вывод, содержащийся в резолюции совещания Реввоенсовета РККА (июнь 1928 г.): «Эти «крестьянские настроения» уже давно не носят наивного характера ревности к городу и рабочему классу. Они впервые оформляются как явно антисоветские, направленные против политики партии и власти. Вопрос уже ставится не так, что «город живет лучше деревни», а принимает политическую формулировку: «Караул! Город грабит деревню!» <*>. ——————————— <*> Там же, оп. 1, д. 759, л. 102.
В неимоверном напряжении держали красноармейцев письма из деревни. Особенно их много поступало с Украины и Северного Кавказа. Количество и тон писем, просьбы крестьян донести их содержание до красноармейцев и командиров — все это давало повод политорганам говорить о «явной апелляции к армии со стороны отдельных слоев деревни» <*>. Письма являлись тем бродилом, которое поднимало «опару» красноармейского недовольства до критической отметки. ——————————— <*> Там же, д. 107, л. 208.
Разжигание классовой борьбы, драконовские методы выгребания хлеба из колхозных и крестьянских закромов — все это многократно усиливало поляризацию социальных слоев деревни. Политика «разделяй и властвуй» приносила свои горькие плоды. Чем дальше, тем больше деревня раскалывалась на два непримиримых лагеря. Настроенный не на производство, а на распределение материальных благ, деревенский люмпен вновь дружно поддержал натиск власти на зажиточных и середняков. Политорганы единодушно отмечали характерное для батраков и бедняков «не только открытое, но и решительное выступление против зажиточной и верхушечной части середняков» <*>. ——————————— <*> Там же, л. 215.
Другое дело середняк. Этот слой крестьянства был дальновиднее бедноты, понимая, что расшабашные действия власти неминуемо затронут и его интересы: «Все решения о подъеме крестьянского хозяйства — только разговоры, а как селянин чуть-чуть поднялся, так его жмут налогами», «говорят, подымай свое хозяйство, а на самом деле его разоряют» <*>. Наученный горьким опытом непредсказуемой политики власти в деревне, середняк проявлял вполне обоснованное опасение за будущее своего хозяйства. ——————————— <*> Там же, ф. 25899, оп. 3, д. 1076, л. 284.
Нетрудно предугадать отношение к хлебозаготовительной кампании зажиточных крестьян. Оно было враждебным. Их аргументы: «Все равно обложат каким-нибудь налогом или выдумают какое-нибудь новое обложение», «больше засевать, больше возьмут налог, и так уже думают его увеличить» <*>. ——————————— <*> Там же, ф. 4, оп. 1, д. 107, л. 210.
Как видно, позиции середняка и зажиточного мало чем отличались. Иначе и быть не могло, поскольку и тот и другой были братьями по несчастью, жертвами разрушительных планов сталинистов. Такими же жертвами являлись и деревенские люмпены, но они поймут это позже, когда их начнут морить голодом. А пока они «активисты» — рьяные исполнители преступной политики, чьими руками власть расправлялась с лучшей, трудоспособной частью крестьянства. Недовольство, открытое возмущение народа разбойничьими действиями власти приписывались исключительно контрреволюционным элементам, то бишь кулакам, лишенцам, бывшим бандитам, петлюровцам и т. д. «Именно они, — утверждалось на заседаниях Реввоенсовета РККА (июль, октябрь 1928 г.), — умело, и ловко обрабатывают середняцко-бедняцкую красноармейскую массу», «насколько армия засорена кулацкими элементами, настолько растут эти «крестьянские настроения» <*>. Основная же причина недовольства красноармейцев-крестьян насилием и разбоем на селе во время хлебозаготовок умалчивалась или о ней говорилось в обтекаемой, общей форме, всего лишь как о временных трудностях, которые-де использует внутренний враг. 1929 г. — год «большого перелома». Разбой, грабеж деревни усиливались не по дням, а по часам. Стоит ли удивляться заявлениям политорганов о «повышении так называемых крестьянских настроений, и особенно в той части, где проявляется враждебность к мероприятиям нашей власти» <**>. ——————————— <*> Там же, д. 759, л. 17. <**> Красная звезда (ЛВО). 1929. 16 марта.
Вскрывал истоки недовольства красноармейцев все тот же «его величество идеологический стереотип»: «кулаки и подкулачники нажимают, а нас не трогают», а поэтому «нужно добиться полного разоблачения этих кулаков и подкулачников» <*>, «хлебозаготовки — самый волнующий вопрос для переменника. Здесь особенно сильно чувствуется кулацкий душок» и т. д. <**>. Ликвидация нэпа, чрезвычайщина трактовались как четкая классовая политика на селе. Все нахрапистее действовали ревнители классовой чистоты, эстафету которых от Ленина принял Сталин. ——————————— <*> РГВА, ф. 25889, оп. 3, д. 1077, л. 139. <**> Красная звезда (ЛВО). 1929. 5 декабря.
Таким образом, в 1928 — 1929 гг. советской властью были испробованы разнообразнейшие методы давления на крестьян. Прямое насилие, безусловно, среди них — наиглавнейшее. Но у большевиков ничего бы не получилось, если бы физической расправе не предшествовала и не сопровождала ее мощнейшая коммунистическая риторика, когда власть маневрировала в основном средствами лжи и обмана. Армейские газеты были наводнены воинственными призывами: «Быть первыми!», «Выполнить боевую задачу», «Бойцов Красной Армии кулаки не спровоцируют», «Зорче следить за классовыми боями», «Классовый враг пролезает в красную казарму», «Бойцы! Разоблачайте клевету и провокацию кулаков и подкулачников» и т. п. <*>. Красноармейцам вдалбливался сталинский тезис, что хлебозаготовки, «как и в прошлом году,.. проходят под знаком обострения» <**>. ——————————— <*> См.: На страже. 1929. 9 февраля, 16 августа; Красный воин (МВО). 1929. 29 октября; Красная звезда (ЛВО). 1929. 7 декабря. <**> Красный воин (МВО). 1929. 29 октября.
Власть, господство идей — интеграционный вектор развития советского общества на протяжении всей его истории. Поэтому его можно охарактеризовать термином «идеократия». Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона дает следующее определение данного термина: «Идеократия, — изм. — владычество идей, искусственный и малоупотребляемый термин для обозначения общественного строя, основанного не на материальном интересе, а на сознательных идеях» <*>. ——————————— <*> Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Энциклопедический словарь. СПб.: ТХИА, 1984. С. 798.
То, что устарело к концу XIX в., было актуальным для ХХ в. — века взлета и падения всеобъемлющих тоталитарных режимов. Сила идеократии, то бишь сталинократии, состояла в том, что переносчиками ее бацилл становились миллионы, десятки миллионов людей, а не только руководители, партийные функционеры, пропагандисты и агитаторы, словом, идеологический актив. Весь комизм и одновременно трагизм состоял в том, что руками самих же крестьян разоряли деревню. Государство, концентрируя в рядах армии сельскую молодежь и используя ее малограмотность, неопытность, аборигенскую отзывчивость на призывы властей, развернула гигантскую работу по ее идеологической обработке. В армии действовала огромная сеть курсов, кружков, семинаров, регулярно проводились политзанятия, проходили митинги, конференции, собрания, на которых красноармейцам вдалбливались «измы» сталинской политики. Высшее руководство страны поощряло привлечение красноармейцев к агитационной работе в деревне, к разъяснению политики и практических мер правительства, фактически разрушавших хозяйство крестьян. От идеологических надсмотрщиков и погонял требовалось немало изворотливости, чтобы доказать недоказуемое. «Надо давать отпор кулацкой идеологии, приходящей в казарму в письмах из деревни, — ораторствовал на красноармейской конференции в 10-м полку делегат Ковынев. — Главный козырь кулака — хлебные затруднения. Очень часто письма пишутся бедняком под диктовку кулака, и важно не то, что они говорят о затруднениях, а то, что они проповедуют враждебное отношение к партии и Советской власти. Многие красноармейцы не всегда умеют отвечать на эти настроения, а некоторые даже им поддаются» <*>. ——————————— <*> Красная звезда (ЛВО). 1929. 5 апреля.
Итак, наличие в деревне голода не отрицается, но когда о нем пишут открыто, то это уже квалифицируется как кулацкая идеология, проявление враждебного отношения к партии и советской власти. Бедняк и красноармеец представлены подпевалами кулака. И вот эта в общем-то топорная словесная казуистика, к сожалению, не воспринималась адекватно теми, для кого она предназначалась. Наоборот, большинство крестьян заглатывали эту идеологическую «наживку». Не потому ли это происходило, что она соответствовала каким-то ожиданиям определенной части крестьянства? Ни малограмотностью, ни невежеством нельзя объяснить ту легкость, с какой была достигнута идеологическая победа большевиков над деревней. Этот бесспорный факт можно понять, только учитывая вековые коллективистские и уравнительные идеалы русского крестьянства. Нельзя не согласиться с А. С. Ахиезером, утверждавшим, что коллективизация была «продолжением идущей с прошлого века бесконечной цепи экспроприации богатых соседей, которые проводила сама деревня. В деревне имели место постоянный тренаж экспроприации, постоянная борьба за уравнительную справедливость. Люди, способные к такого рода деятельности, были в избытке в самой деревне» <*>. Деревня была больна, расколота, завистлива, недружна, подозрительна. Сосед не доверял соседу. Если и боролись, то в одиночку, кто как умел. Парадоксально, но сталинизм, уничтоживший русскую деревню, в немалой степени был ее порождением. ——————————— <*> Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. Т. 1. Новосибирск, 1997. С. 798.
С первых же дней, часов коллективизации власть, отбросив всякий камуфляж, в открытую разжигала среди крестьян вражду. «Кулаки — эти яростные враги социализма — сейчас озверели, — писали домой по указке армейских политорганов красноармейцы. — Надо их уничтожать, не принимайте их в колхоз, выносите постановление об их выселении, отбирайте у них имущество, инвентарь» <*>. ——————————— <*> Красный воин (МВО). 1930. 13 февраля.
Все иезуитство большевистской пропаганды заключалось в том, что красноармейцам внушалось представление о себе как наиболее сознательных, передовых строителях новой жизни. Большевистское жало проникало в самую сердцевину семейных отношений, подвергая их безжалостному разрушению. Сыновья не без успеха науськивались на своих «старорежимных» родителей. Красноармейцу 28-го артиллерийского полка Воронову отец прислал письмо: «последний хлеб отбирают», «с красноармейской семьей не считаются». Сын запросил сельсовет. Сельсовет ответил, что отец его попал под влияние кулака. И вот на основании этой лживой бюрократической цидульки сын предъявил отцу ни много ни мало ультиматум: «Хоть ты мне и батька, ни слова твоим подкулацким песням не поверил. Я рад, что тебе дали хороший урок. Продай хлеб, вези излишки — это мое последнее слово» <*>. ——————————— <*> Там же. 14 мая.
Некритическое отношение к подобным письмам может привести к ложным выводам: вот, мол, пример дружного отпора кулака, пытавшегося повлиять на красноармейцев. Отпор — налицо. Но не самих красноармейцев, а армейских политработников. Перед нами яркий образец организуемой, насаждаемой сверху пропаганды. Такая пропаганда никогда не считалась с реальными процессами в деревне, наоборот, она сама выступала демиургом новой действительности, спроектированной в большевицких головах по марксистским лекалам. Таким образом, непредвзятые оценки и анализ содержавшейся в документах армейских политорганов информации свидетельствуют о том, что НЭП был обречен, так как для люмпенов, идеологически и политически доминировавших в деревне, он был смерти подобен. Реализм и здравый смысл, свойственный людям тяжелого труда, причудливо уживались в сознании и психологии крестьянства с утопизмом, политической наивностью, проявлением социальной и классовой розни. Все это позволило советской власти углубить и расширить дореволюционный раскол деревни, буквально стравить в братоубийственной войне различные ее социальные слои, что и предопределило «успех» сталинской политики на селе и тягчайшее поражение в конечном итоге всех социальных слоев крестьянства в его неравном противоборстве с советским Голиафом. Насилие и террор по отношению к крестьянству камуфлировались большевистскими лидерами самой «прогрессивной» идеологией. Последнее обстоятельство придало этому процессу бескомпромиссный характер. «Самая страшная тирания, — писал русский философ Б. Вышеславцев, — есть тирания, одержимая идеей или прикрывающаяся идеей» <*>. Ибо, по его же словам, «революционная идеология есть самооправдание и самовосхваление социального преступления» <**>. ——————————— <*> Вышеславцев Б. Парадоксы коммунизма // Путь. Орган русской религиозной мысли. Кн. 1. М., 1992. С. 480. <**> Там же. С. 354.
