Текстовые методики: психолингвистический метод диагностики травмы и психотерапевтической работы с ней

(Новикова-Грунд М. В.) («Юридическая психология», 2010, N 4)

ТЕКСТОВЫЕ МЕТОДИКИ: ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ МЕТОД ДИАГНОСТИКИ ТРАВМЫ И ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ РАБОТЫ С НЕЙ <*>

М. В. НОВИКОВА-ГРУНД

——————————— <*> Novikova-Grund M. V. Text methods: psycholinguistic method of diagnostics of trauma and psychotherapy work with it.

Новикова-Грунд Марина Вильгельмовна, Российский государственный гуманитарный университет, Москва.

Использование психолингвистической техники «Текстовые методики» сокращает время установления продуктивного контакта в среднем до двух терапевтических сессий и позволяет выделить радикал непереносимого переживания. Благодаря этому становится доступной информация о событиях и переживаниях, которые обычно умалчиваются или забываются в связи с их исключительной субъективной тяжестью.

Ключевые слова: психолингвистика, психотерапия, травма, текстовые методики, умолчания, понимание, контакт.

Use of psycho-linguistic techniques «Text Methods» reduces time of determination of productive contact at average not less than two therapist sessions and allows to emphasize the radical of insuperable feeling. Thanks to this the information on the events and feelings which are usually concealed and forgotten due to their exclusive subjective seriousness becomes accessible.

Key words: psycholinguistics, psychotherapy, trauma, text methods, omissions, understanding, contact.

В распространенных ныне психотерапевтических подходах и школах, при всем их многообразии, есть нечто, их объединяющее, — необходимость контакта между психотерапевтом и клиентом. Пока не установлен контакт, терапевт не может ни диагностировать проблему клиента, ни предпринять попытку интервенции, ни даже разумно выбрать тип терапевтического подхода (в случае если он сознательный эклектик). Он не может соотнести свой внутренний опыт с внутренним опытом клиента. Терапия требует установления контакта, контакт обеспечивает понимание, понимание определяет успешность работы с травмой — это утверждение мгновенно утрачивает свою успокаивающую тривиальность, стоит лишь отнестись ответственно к собственной и чужой «вербальной продукции», о чем далее и пойдет речь. Основной задачей исследования явилось создание алгоритма для выявления в вербальной продукции испытуемого составляющих травматического переживания. Остановимся на ключевых понятиях алгоритма: контакт — понимание — травма. Контакт. Установление контакта оказывается тем сложнее, чем интенсивнее переживается травма. Трудности в установлении контакта создаются и пациентом, и самим терапевтом. Продуктивный контакт двух людей означает с позиции гуманистического или экзистенциального подхода [1; 6] открытие нового в себе и внутренние изменения у обоих участников диалога. К этому могут быть не готовы как пациент, так и терапевт: подобный контакт может оказаться болезненным, а перемены не всегда внутренне желательны для обоих (эффект профессионального выгорания терапевта часто связан с его сопротивлением новому эмоциональному опыту). Если же в прошлом опыте у пациента имеется событие, пугающее своей тяжестью терапевта, например сексуальное насилие или опыт войны, то терапевт сам бессознательно может поощрять пациента избегать глубокого продуктивного контакта [4]. Испытанный и универсальный способ ухода от контакта в диалоге — это умолчания и поощрение умолчаний обоими участниками диалога. Умолчания характеризуются системностью и располагаются по уровням. Полное умолчание — это отсутствие слов вообще или использование исключительно стереотипных оборотов и готовых формул (от канцеляризмов и поговорок до обсценных высказываний). Иногда полные умолчания оформляются как односложные ответы, но часто, наоборот, в качестве стратегии умолчания выбирается рассказ, являющийся своего рода расширенной персеверацией. Такой рассказ может быть никак не связан с реальными событиями, или связан лишь косвенно (фрагменты реально пережитого тасуются с рассказами других людей, собственными фантазиями и пр.), или являться подробной фиксацией произошедшего — важным оказывается не его соответствие реальности, а его повторяемость, «легкость воспроизведения». Реальный внутренний опыт не проговаривается, а порой даже не осмысляется, тем более что истинные воспоминания о травме и рефлексия на тему травмы изменчивы. Вместо них возникает неизменный и неизменяющийся, застывший «рассказ». Его рассказывают наизусть, «любому» слушателю [5], почти не переживая или переживая только ожидаемые, много раз уже пережитые эмоции: так тревожный ребенок требует, чтобы ему вновь и вновь читали одну и ту же сказку — страшные коллизии ему уже хорошо известны и поэтому не пугают; так аутичный ребенок рассказывает наизусть стихи, заслоняясь ими от реального контакта с собеседником. Частичные умолчания делятся на два вида. В семантических умолчаниях используются слова с абстрактными значениями, слушатель заполняет их конкретными смыслами, исходя из собственного опыта, который неизбежно отличается от опыта говорящего (напр., тревога, успех, мероприятие). Синтаксические умолчания представляют собой конструкции, в которых «по грамматическим причинам» не назван тот, кто совершает действие (напр., был получен результат, испытания прошли хорошо). При этом одна часть умолчаний имеет личностный, парадигматический характер, т. е. присуща данному человеку всегда; другая же может быть оценена как ситуативная, синтагматическая, т. е. проявляется по-разному в зависимости от контекста. Поощрение умолчаний располагается в обширной невербальной области. Это разнообразная мимика со значением «прочь»: закрытое лицо, взгляд мимо, отклоняющиеся позы либо, как бы наоборот, расслабленная «удовлетворенная» мимика, взгляд вниз и серии киваний. Оба невербальных сценария предотвращают высказывание партнера: первый являет собой метасообщение «не говори, я не хочу и не слушаю». Второй, который используется чаще в силу того, что он более эффективен и легче в исполнении, сводится к метасообщению «я уже знаю, поэтому нет надобности повторять». Понимание. Понять другого — это найти в собственном внутреннем опыте нечто сходное с тем, что пережил этот «другой». Человек, имеющий тяжелый травматический опыт, часто испытывает два взаимоисключающих желания: он испытывает потребность поделиться своими реальными переживаниями и одновременно пытается скрыть их и от собеседника и от самого себя. Вероятно, именно поэтому для людей, переживших сексуальное насилие или военные действия, всегда значимым моментом оказывается, имел ли подобный опыт терапевт. Парадоксальным образом это важно, поскольку открывает возможности для избегания содержательного контакта: это грозит болью и изменениями обоим. Об уклонении от контакта подробно рассказывает Динора Пайнз, описывая свою работу с пациентами — жертвами Холокоста. Она пишет о негласной конвенции не обсуждать наиболее тяжелые события и переживания. На наш взгляд, это частный случай, который в общем виде можно сформулировать так: при работе с пациентом, имеющим «непереносимый опыт», регулярно возникает негласная конвенция между ним и терапевтом об избегании боли. Эффект непродуктивного контакта преследует также цель соотнести фигуру терапевта с кругом «своих» или «чужих». В случае отсутствия собственного травматического опыта, сходного с опытом пациента, терапевт, желая оставаться для пациента «своим», на уровне метасообщений поддерживает умолчания, в случае наличия такого опыта он непроизвольно подставляет собственные переживания в «пустоты» рассказа пациента и в дальнейшем зачастую работает не с травмой другого человека, а с собственными проекциями. Травма. Если вопросы понимания и контакта широко обсуждаются самыми разными авторами, то понятие травмы часто описывается как целостный гештальт, не подлежащий расчленению на составляющие; кроме того, под травмой чаще всего подразумеваются события, которые, безусловно, создают мучительные переживания для «любого». Между тем травмирующее событие состоит из элементов, причем некоторые из них могут быть эмоционально нейтральны или даже субъективно приятны для данного конкретного человека, перенесшего травму, в то время как всего один или несколько элементов и являются радикалом непереносимого переживания. При этом многие события, не оцениваемые как травматические посторонним взглядом, могут оказаться для конкретной личности болевыми. Человек часто не способен отрефлексировать событие (или фрагмент события) как травму, но в разговоре на соответствующую тему использует характерные для травматического переживания конструкции полных или частичных умолчаний [3]. В основу предлагаемого исследования лег анализ текстов, написанных испытуемыми в рамках текстовых методик (ТМ) — психолингвистического метода, специально разработанного нами для исследования картины мира человека. Было обработано 3568 парных текстов и проведено около 400 структурированных бесед с их авторами. Текстовые методики — проективный метод, разработанный нами и преподаваемый в виде 2-семестрового курса в Институте психологии им. Л. С. Выготского РГГУ [2]. ТМ являются эффективным способом получить важную вербальную продукцию, связанную с травмой, и не оказаться объектом бессознательной манипуляции в случае умолчаний, полных или частичных, или в случае «заслоняющего рассказа». Инструкция текстовых методик (ТМ) предлагает написать связный текст на специально создаваемую «под задачу» тему сначала от собственного лица, а затем от лица вымышленного персонажа, после чего тексты декодируются по алгоритму, выявляющему и частично реконструирующему умолчания и воссоздающему индивидуальную картину мира испытуемого. При работе с непереносимым и умалчиваемым хорошие результаты дает ТМ «Воспоминание и псевдовоспоминание». Проиллюстрируем технику установления радикала непереносимого переживания описанием случая мужчины, пережившего сексуальное насилие. Андрей С., 29 лет. Обратился за психотерапевтической помощью в связи с проблемами в браке. Сообщил, что обдумывает возможность развода, однако объяснить причину неудовлетворенности не мог, по собственному признанию, даже себе самому. Женился спустя два года после демобилизации, имеет 6-летнюю дочь. И до женитьбы, и в браке имел связи с другими женщинами, не считает это предосудительным. Брак, по его словам, был вынужденным вследствие беременности девушки, однако никогда его не тяготил. О жене говорит равнодушно, подчеркивает, что так относился к ней всегда. Не может сформулировать, что же изменилось в последнее время и почему мысль о разводе для него тягостна, хотя чувства к жене не испытывает. Его ТМ «Воспоминание и псевдовоспоминание» настолько коротка, что мы приводим ее целиком. 1. (Истинное воспоминание.) Однажды мне пришлось съесть маслину. Она была похожа на вишенку. 2. (От лица антипода.) Когда мне было 5 лет, я не ел шоколад. Однажды друг и его друзья запихнули мне в рот кусок шоколада. Он был и горький, и сладкий. В первом тексте содержится два типа умолчаний. Один тип умолчаний распространяется на события: скрыты все участники ситуации, все ответные действия автора текста и все обстоятельства сцены. Именно они относятся к области «непереносимого»: чем субъективно приятнее некий факт, тем больше подробностей и деталей сопровождают его описание в тексте, чем он субъективно тягостнее, тем более скупо и абстрактно он упоминается, наиболее непереносимое умалчивается полностью. Реконструировать, кто, в каких обстоятельствах и почему заставил ребенка съесть маслину, невозможно, однако можно с уверенностью утверждать, что ребенок испытывал чувство беспомощности, а взрослый человек, который вспоминает событие, считает «плохими» и свои собственные действия, и действия тех неназванных, кто его заставил. Второй тип умолчаний связан с телесными ощущениями: в тексте не говорится, вкусной или отвратительной была маслина, которая описана только «внешне». Это означает, что испытанные вкусовые ощущения оказались по какой-то причине недопустимыми. Во время сочинения второго текста автор чувствует себя в безопасности, поскольку на нем маска антипода. Поэтому часть умолчанных в первом тексте элементов облекается в слова. Появляются друг и его друзья, описывается насильственный акт кормления. Однако во втором тексте эмоции в отношении персонажей, совершающих действия, столь же безоценочны, как и в первом. Кроме того, снова умалчиваются собственные действия главного персонажа. Зато шоколад, в отличие от маслины, имеет вкус, и этот вкус содержит взаимоисключающие компоненты: горький и сладкий одновременно. По-видимому, соленая, но похожая на вишенку маслина тоже вызвала у автора «телесную обескураженность», и это не было приятным чувством, поскольку подверглось умолчанию. Что касается не описанных в тексте действий автора, то с уверенностью можно говорить о пассивности, выражающейся на синтаксическом уровне в отсутствии «я» в именительном падеже. Наша рабочая гипотеза состояла в том, что радикалом непереносимого переживания здесь являются переживания собственной пассивности, за которой следует «телесная обескураженность», т. е. ощущения, которые оцениваются как непереносимые, поскольку они приятны и неприятны одновременно. Опираясь на эту гипотезу, мы пересказали, используя пассивные синтаксические структуры пациента, свое предположение о проблеме, возникшей у него в браке. Видимо, вам часто приходится уступать, а потом бывают странные чувства. Они кажутся очень неприятными именно потому, что что-то приятное для вас в них все-таки есть. Пациент спонтанно ответил на это рассказом о том, как в 19 лет, во время службы в армии, подвергся сексуальному насилию со стороны товарища, также солдата-срочника. О произошедшем он никому не рассказывал и, по его словам, вскоре совсем забыл, так как постановил не считать это чем-то важным. Вернувшись вновь к отношениям с женой, теперь он описал их так: Она тогда сказала жениться, ну и пришлось. Досадно было, но не особенно. А сейчас злость есть, но жалость тоже появилась, и хоть из дома беги. А пока чувства не было, все было нормально. Другими словами, новое, теплое чувство к жене, которое не вытеснило его озлобленного раздражения, а лишь наложилось на него, привело пациента к мысли о разводе. Используя как метафору цитату из ТМ, мы спросили: то есть, если бы шоколад был просто горьким, а маслина — просто соленой, проблемы бы не возникло? После этого пациент захотел перейти к обсуждению «забытой» сексуальной травмы 10-летней давности, в частности к испытанным им тогда амбивалентным чувствам по отношению к насильнику и к своим давним противоречивым телесным ощущениям. Выводы. Терапевтическая работа с травмой с использованием текстовых методик показала свою эффективность, сокращая время установления продуктивного контакта в среднем до двух терапевтических сессий, позволяя успешно выделять радикал непереносимого переживания и частично реконструировать то умалчиваемое и непереносимое, которое и побудило пациента искать психотерапевтической помощи, после чего проводить психотерапевтическое вмешательство на «внутреннем языке пациента». Валидность результатов ТМ была подтверждена с помощью специально разработанного «под задачу» математического аппарата (вероятностно-комбинаторный метод, основанный на анализе вероятности случайных совпадений последовательностей дискретных независимых параметров текста). Эффективность ТМ была оценена качественно как «высокая» и «весьма высокая» экспертной группой (10 психотерапевтов со стажем работы от 2 до 30 лет дали ответ после года использования ТМ в практической работе). Психотерапевтическая работа с травмой дает стабильные положительные результаты, если: а) при диагностике травмы удается выделить ее важнейшую составляющую — травматический радикал; б) удается синтезировать терапевтическое высказывание о травматическом радикале, используя словарь, синтаксис и специфику структурирования сюжета, присущие пациенту. Использование текстовых методик позволяет эффективно решать эти задачи, а также ряд сопутствующих — установление содержательного контакта с пациентом, отграничивание собственных страхов и проекций терапевта от материала, получаемого от пациента, и пр.

Литература

1. Мэй Р. Экзистенциальные основы психотерапии // Экзистенциальная психология. М., 2001. 2. Новикова-Грунд М. В. Текстовые методики в группе // Сборник трудов Института психологии им. Л. С. Выготского. М., 2001. Вып. 1. 3. Новикова-Грунд М. В. Проблема понимания/непонимания: от позитивизма к герменевтике // Сборник трудов Института психологии им. Л. С. Выготского. М., 2002. Вып. 2. 4. Пайнз Д. Бессознательное использование своего тела женщиной / Восточно-Европейский институт психоанализа. СПб.: Б. С.К., 1997. 5. Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М.: Педагогика-Пресс, 1994. 6. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М.: Класс, 1999.

——————————————————————