О материально — и процессуально-правовых особенностях исков и судебных решений по требованиям о заключении, изменении и прекращении договора

(Абушенко Д. Б.) («Вестник гражданского процесса», 2013, N 2)

О МАТЕРИАЛЬНО — И ПРОЦЕССУАЛЬНО-ПРАВОВЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ИСКОВ И СУДЕБНЫХ РЕШЕНИЙ ПО ТРЕБОВАНИЯМ О ЗАКЛЮЧЕНИИ, ИЗМЕНЕНИИ И ПРЕКРАЩЕНИИ ДОГОВОРА

Д. Б. АБУШЕНКО

Абушенко Д. Б., кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского процесса уральской государственной юридической академии.

В статье автор исследует особенности рассмотрения судами требований о заключении, изменении и прекращении договора. Анализируются проблемы исполнения судебных решений о заключении, изменении и расторжении договора, соответствие содержания судебного решения воле и намерениям сторон договора. Данная конструкция рассматривается также применительно к случаям заключения, изменения, расторжения договора с участием третьего лица, делается вывод, что стороны (кредитор и должник) не вправе без согласия выгодоприобретателя определять момент, с которого договор будет расторгнут при вынесении судом решения о расторжении. В отношении прекращения договора в судебном порядке предлагается учитывать степень исполнения обязательства сторонами. Делается вывод, что при вынесении судебного решения о расторжении договора конкретный момент, с которого договор считается расторгнутым, определяется соглашением сторон, которое может как содержаться в самом договоре, так и быть результатом самостоятельной сделки, совершенной сторонами в любой момент вплоть до вынесения судебного решения. Стороны вправе также определить момент расторжения договора в заключенном ими после возбуждения судебного дела условном соглашении — соглашении, порождающем правовые последствия лишь при вынесении судебного решения об удовлетворении требования о расторжении договора.

Ключевые слова: преобразовательный иск; преобразовательное судебное решение; исполнение судебных решений по преддоговорным спорам; договор в пользу третьего лица; договор присоединения.

About the material and procedural law features of the lawsuits and court decisions on the requirements for the conclusion, modification or termination of the contract D. B. Abushenko

Abushenko D. B., Candidate of Legal Sciences, Assistant Professor of the Department of Civil Procedure of the Ural State Law Academy.

In the article the author examines the characteristics of the courts requirements on conclusion, change and termination of the contracts. The problems of enforcement of court decisions on the conclusion, modification and termination of the contract, that the content of the judgment to the will and intentions of the parties. This construction is also considered in relation to the conclusion, change, termination of the contract with the third party, it is concluded that the parties (creditor and debtor) may not, without the consent of the beneficiary determine the moment at which the contract will be terminated if the court’s decision terminated it. In relation to the termination of the contract, the courts are encouraged to consider the degree of fulfillment of the obligations by the parties. It is concluded that the adjudication of termination given moment at which the contract is terminated, determined by agreement of the parties, which may be contained in the contract itself, and be the result of an independent transaction entered into by the parties at any time up to the judgment. The parties also have the right to determine the time of the termination the contract, as they have entered into them after the commencement of the case into a conditional agreement — agreement of legal effects only if the adjudication of the claim is avoided in the contract.

Key words: converter suit; transformative judgment; execution of court decisions on pre-contractual disputes; the contract to a third party; the merger agreement.

Действующее российское законодательство содержит целый ряд материально-правовых норм, содержательно представляющих собой реализацию такого специфического способа защиты охраняемого законом интереса, как преобразовательный иск. Применительно к спорам о заключении, изменении и прекращении договора в ГК РФ имеется следующее нормативно-правовое регулирование. Общей нормой (подп. 3 п. 1 ст. 8 ГК РФ) предусмотрено, что гражданские права и обязанности возникают из «судебного решения, установившего гражданские права и обязанности». В то же время имеются и специальные нормы. Так, для преддоговорных споров законодатель установил, что, если сторона, для которой в соответствии с ГК РФ или иными законами заключение договора обязательно, уклоняется от его заключения, другая сторона вправе обратиться в суд с требованием о понуждении заключить договор (п. 4 ст. 445 ГК РФ). В случаях передачи разногласий, возникших при заключении договора, на рассмотрение суда условия договора, по которым у сторон имелись разногласия, определяются в соответствии с решением суда (ст. 446 ГК РФ). Судебная процедура также предусмотрена и для случаев изменения и расторжения договоров: п. 2 ст. 450 ГК РФ предусматривает, что по требованию одной из сторон договор может быть изменен или расторгнут по решению суда при существенном нарушении договора другой стороной, а также в иных случаях, предусмотренных ГК РФ, другими законами или договором. Одновременно законодателем определен момент, с которого договор будет считаться измененным или расторгнутым: таким моментом является дата вступления в законную силу решения суда об изменении или о расторжении договора (п. 3 ст. 453 ГК РФ). Из содержания указанных материально-правовых норм довольно очевидно следует, что правообразующим (правоизменяющим, правопрекращающим) материально-правовым фактом должно выступать само судебное решение. По крайней мере в отношении споров об изменении и расторжении договоров четко и однозначно определяется момент изменения и расторжения договора, который зависит только от одного обстоятельства — даты вступления в законную силу соответствующего решения суда общей юрисдикции, арбитражного суда (далее — суд) <1>. Применительно к преддоговорным спорам нормативно-правовое регулирование несколько иное, но и здесь указание на то, что «разногласия определяются в соответствии с решением суда», видимо, должно толковаться как предполагающее, что именно само судебное решение и должно порождать определенные материально-правовые обязательства сторон <2>. ——————————— <1> В рамках настоящей работы рассматриваются исключительно судебные решения государственных судов — судов общей юрисдикции и арбитражных судов. Между тем в процитированных выше материально-правовых нормах термин «суд» употребляется в более широком значении, поскольку охватывает также и третейские суды (общая норма п. 1 ст. 11 ГК РФ прямо определяет данное нормативно-правовое содержание: «Защиту нарушенных или оспоренных гражданских прав осуществляет в соответствии с подведомственностью дел, установленной процессуальным законодательством, суд, арбитражный суд или третейский суд (далее — суд)»). Понятно, что специфика принимаемых третейским судом итоговых судебных актов требует отдельного исследования вопросов, связанных с определением момента возникновения, изменения и прекращения материального правоотношения в случаях рассмотрения соответствующего спора именно третейским судом. <2> Заметим, что проектом Федерального закона N 47538-6 «О внесении изменений в части первую, вторую, третью и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации, а также в отдельные законодательные акты Российской Федерации», принятым Государственной Думой Федерального Собрания РФ в I чтении 27 апреля 2012 г., предлагается дополнить норму о преддоговорных спорах (абз. 1 п. 4 ст. 445 ГК РФ) предложением следующего содержания: «В этом случае договор считается заключенным на условиях, указанных в решении суда».

Итак, можно предположить, что никакого исполнения (ни добровольного, ни принудительного) судебное решение об удовлетворении иска о понуждении к заключению договора, о его изменении или прекращении не требует. Однако действующее процессуальное законодательство заставляет усомниться в этом выводе. Статьей 173 АПК РФ предусмотрено, что по спору, возникшему при заключении или изменении договора, в резолютивной части решения указывается вывод арбитражного суда по каждому спорному условию договора, а по спору о понуждении заключить договор указываются условия, на которых стороны обязаны заключить договор. Получается, что АПК РФ допускает (для судебных решений, касающихся заключения договора) два принципиально разных подхода: 1) для случаев, когда разногласия, возникшие при заключении договора, по соглашению сторон «передаются на рассмотрение» <1> арбитражного суда, уже самого судебного решения достаточно для возникновения (изменения) материального правоотношения; ——————————— <1> Эта довольно своеобразная с точки зрения процессуальной доктрины терминология используется в абз. 2 п. 2 ст. 445 и в ст. 446 ГК РФ.

2) напротив, для случаев, когда имеет место спор, связанный с понуждением ответчика к заключению договора, судебное решение выступает лишь определенной предпосылкой, одним из юридических фактов, который может привести к возникновению соответствующего договорного обязательства: уже после вынесения такого решения сами стороны должны будут заключить соответствующий договор, подписав документ, содержащий условия, указанные в судебном решении <1>. ——————————— <1> Выскажем предположение, что ст. 173 АПК РФ распространяется лишь на консенсуальные договоры: из содержания нормы совершенно неясно, как должна разрешаться судьба подлежащей передаче вещи (совершения действия) для случаев понуждения к заключению реального договора.

Раздел VII АПК РФ «Производство по делам, связанным с исполнением судебных актов арбитражных судов» не содержит никаких положений, которые бы устанавливали случаи, когда исполнительный лист не выдается. Такой подход законодателя может быть истолкован двояко: либо законодатель полагает, что абсолютно все судебные акты подлежат исполнению, либо (что более логично) предполагается, что разд. VII АПК РФ распространяет свое действие именно на судебные акты, подлежащие исполнению, а вопросы правовой регламентации судебных актов, на основании которых исполнительные листы в принципе не выдаются, находятся вне сферы правового регулирования указанного раздела. Однако если обратиться к иным положениям АПК РФ, то никаких норм, которые бы четко и однозначно фиксировали непосредственный материально-правовой эффект принятого судебного акта, мы не обнаружим. ГПК РФ, с одной стороны, содержит общую норму о моменте приведения в исполнение решения суда (ст. 210 ГПК РФ), а с другой — вообще не устанавливает никаких особенностей для реализации судебных решений об удовлетворении иска о понуждении к заключению договора, о его изменении или расторжении. Равным образом указанный закон не содержит и каких-то общих положений, которые бы позволили уяснить волю законодателя относительно необходимости исполнения, в частности, преобразовательных решений. Такое правовое регулирование не может быть признано удовлетворительным: совершенно очевидно, что вопрос о том, с какого момента материальное правоотношение возникло, изменилось или прекратилось, крайне важен для участников гражданского оборота. Что делать истцу при удовлетворении судом его требования? Исходить из того, что материальное правоотношение уже возникло (изменилось, прекратилось), или же обращаться к ответчику с требованием подписать определенные документы <1> и при уклонении последнего использовать процедуры принудительного исполнения судебных актов? ——————————— <1> А для заключения реального договора также требовать передачи вещи (совершения действия) либо самому вручать ответчику вещь и совершать действие?

Попытаемся отыскать некие разумные подходы к тому, какие правовые последствия должны влечь за собой судебные акты об удовлетворении исков о заключении, изменении и прекращении договора <1>. ——————————— <1> Настоящее исследование не охватывает сделки, которые по действующему законодательству требуют государственной регистрации.

1. Итак, начнем с правопрекращающего судебного акта. Поставить прекращение материального правоотношения в зависимость от воли ответчика юридико-технически, конечно же, несложно. Но чего достиг бы законодатель, включи он подобную норму в действующее законодательство? Во-первых, пострадали бы интересы оборота, поскольку недобросовестные субъекты получили бы легальный способ «преодоления» негативного для них судебного акта путем его банального игнорирования. Действительно, если исходить из того, что ответчик должен сам исполнить судебное решение о расторжении (а иное предположить весьма затруднительно: ни судебный пристав-исполнитель, ни кредитор не могут подписать за ответчика документ о расторжении), то тогда надо допустить, что в некоторых случаях определенным субъектам экономически выгоднее будет принять на себя предусмотренные законом санкции за неисполнение судебного акта, чем исполнить такой акт. Во-вторых, возникает проблема технического характера: каким должно быть содержание документа, который ответчик должен подписать? Как быть, если истец, помимо условия о расторжении, включит в него и иные положения? Наконец, у истца и ответчика могут возникнуть разногласия относительно правовых последствий расторжения: как поступать, если каждая из сторон будет настаивать на включении в соглашение о расторжении взаимоисключающих положений? В-третьих, в известном смысле оказались бы дискредитированы результаты судебной деятельности. Получается, что суд в рамках довольно сложной и формализованной процедуры установил наличие оснований для расторжения договора, а в итоге принятое им решение (при уклонении ответчика от его исполнения) не обеспечило реальную защиту охраняемого законом интереса истца. В-четвертых, мы бы обратили внимание и на возможность злоупотреблений со стороны истца. Дело в том, что финальный вывод суда о расторжении договора может в какой-то момент перестать соответствовать интересам истца. Вполне логично, что в этой ситуации он просто не станет совершать те действия, которые бы завершили процедуру расторжения (направлять ответчику письменное соглашение о расторжении, инициировать процедуру принудительного исполнения). Ответчик же (по крайней мере в пределах сроков предъявления исполнительного документа к исполнению) будет находиться в довольно неопределенной ситуации, поскольку de jure договор продолжает действовать, но при этом истец в любой момент может реализовать уже подтвержденное судом право на его расторжение <1>. ——————————— <1> Довод о необходимости пресечения возможных злоупотреблений со стороны истца, безусловно, коррелирует с материально-правовой идеей о том, что «право должно лишать кредитора возможности расторжения договора в ситуации, когда кредитор, узнавший о ненадлежащем исполнении, своими действиями создаст у нарушителя обоснованные ожидания в отношении того, что кредитор не воспользуется своим правом на расторжение в связи с этим нарушением» (Карапетов А. Г. Основные тенденции правового регулирования расторжения нарушенного договора в зарубежном и российском гражданском праве: Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. М., 2011. С. 14). Вместе с тем мы бы обратили внимание на то, что судебное требование о расторжении договора может быть заявлено и должником. Понятно, что для целей обеспечения стабильности оборота совершенно неважно, какая из сторон (кредитор или должник) будет находиться в неопределенной ситуации.

В-пятых, обе стороны будут нести дополнительные риски, связанные с тем, что подписание соглашения о расторжении от имени другой стороны было произведено неуполномоченным лицом. Лишить истца и ответчика (либо иных заинтересованных лиц) права на судебное оспаривание соглашения о расторжении, заключенного неуполномоченным лицом, только лишь по той причине, что ранее состоялось судебное решение о расторжении договора, конечно же, нельзя. Но такое оспаривание на весьма длительный срок поставит стороны в неопределенное положение в вопросе о том, связывает их или нет договорное обязательство. А от этого, конечно, будут страдать интересы оборота. Итак, есть серьезные доводы в пользу того, чтобы исключить саму возможность исполнения судебных актов о расторжении договора. Но насколько разумен подход законодателя к определению момента расторжения (таковым, напомним, является дата вступления в законную силу решения суда о расторжении договора (п. 3 ст. 453 ГК РФ))? Возможно ли обоснование иного момента? Допустима ли здесь какая-то судебная дискреция? <1> ——————————— <1> В современных работах, посвященных проблематике судебного расторжения договора, подобные вопросы, как правило, не рассматриваются (см., например: Карапетов А. Г. Расторжение нарушенного договора в российском и зарубежном праве. М.: Статут, 2007; Егорова М. А. Односторонний отказ от исполнения гражданско-правового договора. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Статут, 2010; Илюшина М. Н. Проблемы прекращения в одностороннем порядке договоров с участием предпринимателей в свете Концепции совершенствования гражданского законодательства // Законы России: опыт, анализ, практика. 2010. N 12. С. 14 — 20).

Прежде всего обратим внимание на явную неуместность императивного регулирования <1> в этом вопросе: почему стороны сами не могут в договоре определить момент, с которого он считается расторгнутым, если такое расторжение происходит в судебном порядке? Полагаем, что игнорирование воли сторон в данном вопросе совершенно неразумно. Если при внесудебном порядке расторжения «обязательства считаются… прекращенными с момента заключения соглашения сторон… о расторжении договора, если иное не вытекает из соглашения…» (п. 3 ст. 453 ГК РФ), то по какой причине воля сторон вообще не учитывается в случае, когда именно суд констатирует расторжение договора? Что такого особенного в факте обращения к судебной защите? Неужто это должно парализовывать диспозитивное начало? Поставленные вопросы нам представляются риторическими: само по себе обращение к судебной процедуре отнюдь не повод для ограничения свободы договора. ——————————— <1> Императивный характер нормы п. 3 ст. 453 ГК РФ в части, определяющей момент расторжения договора в судебном порядке, прямо подчеркивается в ряде цивилистических исследований (см., например: Витрянский В. В. Некоторые итоги кодификации правовых норм о гражданско-правовом договоре // Кодификация российского частного права / В. В. Витрянский, С. Ю. Головина, Б. М. Гонгало и др.; Под ред. Д. А. Медведева. М.: Статут, 2008 (СПС «КонсультантПлюс»)).

Для целей дальнейшего исследования разделим случаи судебного расторжения договора на те, когда стороны в самом договоре достигли соглашения о моменте, с которого договор считается расторгнутым (при расторжении его в судебном порядке), и на те, когда такое соглашение отсутствует. 1.1. Начнем со случаев, когда при рассмотрении судом спора о расторжении договора установлено, что стороны в самом договоре предусмотрели момент, с которого договор считается расторгнутым. Понятно, что далеко не каждый договор содержит положения, которые бы определяли момент его расторжения в случае, когда такое расторжение производится судом <1>. Но если уж стороны включили указанное договорное условие либо позднее (может, даже уже после возбуждения судебного дела) пришли к соответствующему соглашению, то суд не вправе его игнорировать. Таким образом, полагаем, что в качестве общего правила следует установить, что момент расторжения договора при вынесении соответствующего судебного решения определяется соглашением сторон. ——————————— <1> Да и какой смысл включать подобное условие в договор при действующем правовом регулировании? Это ведь явно будет противоречить императивным положениям п. 3 ст. 453 ГК РФ.

Допустимы ли какие-либо исключения из этого правила? Этот вопрос явно требует специального исследования. Тем не менее обратим внимание на институт, который, несомненно, дает повод для некоторых размышлений. Речь идет об известной гражданскому праву конструкции договора в пользу третьего лица. В случаях, предусмотренных законом, иными правовыми актами или соглашением сторон, обязательство может создавать для третьих лиц права в отношении одной или обеих сторон обязательства (абз. 2 п. 3 ст. 308 ГК РФ). Пункт 1 ст. 430 ГК РФ содержит легальную дефиницию: договором в пользу третьего лица признается договор, в котором стороны установили, что должник обязан произвести исполнение не кредитору, а указанному или не указанному в договоре третьему лицу, имеющему право требовать от должника исполнения обязательства в свою пользу. При этом п. 2 ст. 430 ГК РФ предусмотрено, что, «если иное не предусмотрено законом, иными правовыми актами или договором, с момента выражения третьим лицом должнику намерения воспользоваться своим правом по договору стороны не могут расторгать или изменять заключенный ими договор без согласия третьего лица». Рамки настоящего исследования не предполагают детального изучения вопроса о самой возможности судебного расторжения договора в пользу третьего лица. Хотя, как нам представляется исходя из некоторых общих соображений, такая возможность (как до момента выражения третьим лицом должнику намерения воспользоваться своим правом по договору, так и после такого момента) не может ставиться под сомнение. Действительно, игнорировать такие основания для расторжения договора, как существенное нарушение договора другой стороной (п. 2 ст. 450 ГК РФ) или существенное изменение обстоятельств, из которых стороны исходили при заключении договора (ст. 451 ГК РФ), только лишь по той причине, что выгодоприобретателем по договору стало третье лицо, довольно неразумно: это порождало бы возможность для злоупотреблений со стороны обязанного лица и de facto делало бы нежизнеспособной саму конструкцию договора в пользу третьего лица <1>. ——————————— <1> Понятно, что у стороны в договоре, помимо возможности требовать расторжения договора, может иметься также и иной инструментарий (например, возможность использования способов обеспечения обязательств). Однако расторжение договора труднозаменимо, поскольку только оно в определенных случаях позволяет прервать договорную связь.

Итак, если исходить из принципиальной посылки о допустимости судебного расторжения договора в пользу третьего лица, то главный вопрос, который здесь возникает, сводится к тому, должен ли учитываться интерес такого третьего лица при определении сторонами момента расторжения договора. Иначе говоря, является ли третье лицо в таких соглашениях обязательным участником или же его волеизъявлению не должно придаваться какого-либо значения? Для ответа имеет смысл отдельно рассмотреть две ситуации: — первая — когда субъект, в пользу которого заключен договор, к моменту вынесения судебного решения выразил должнику намерение воспользоваться своим правом по договору; — вторая — когда такое намерение не было выражено <1>. ——————————— <1> Здесь речь идет лишь о случаях, когда третье лицо либо изначально, либо в определенном договором порядке персонифицировано (конструкция договора в пользу третьего лица допускает, чтобы выгодоприобретателем было и неизвестное или не существующее на момент заключения такого договора лицо, однако понятно, что говорить о волеизъявлении такого неопределенного субъекта не приходится).

Одновременно следует также рассмотреть вопрос о том, какое влияние в вопросе о придании юридического значения волеизъявлению субъекта, в пользу которого заключен договор, должен оказывать его процессуально-правовой статус. 1.1.1. Момент выражения третьим лицом намерения воспользоваться возникшим из договора правом важен не только по причине прямого упоминания о нем в действующем гражданском законодательстве. Ограничение в праве расторгнуть или изменить договор (п. 2 ст. 430 ГК РФ) в известном смысле производно от более общей идеи — идеи о недопустимости корректировки или прекращения договорного правоотношения без участия лица, хотя и не участвовавшего в сделке, но ставшего стороной в обязательстве, возникшем в связи с совершением такой сделки. И здесь принципиально важным видится определение момента, когда третье лицо становится стороной в «полноценном» обязательстве, поскольку приобретение подобного статуса однозначно влечет необходимость учета его воли в любом «препарировании» договорного правоотношения, в том числе и тогда, когда это связано с определением момента расторжения договора. В цивилистической науке нет единства в вопросе о том, когда третье лицо становится кредитором в обязательстве. Одни исследователи полагают, что это происходит в момент заключения договора в пользу третьего лица <1>, другие утверждают, что «право приобретается третьим лицом со времени выраженного им согласия» <2>. Для целей настоящего процессуального исследования необходимо исследовать оба подхода — в конце концов дискуссионность отдельных вопросов применительно к конкретной материально-правовой конструкции не должна становиться препятствием для выработки таких средств правовой защиты, которые бы позволили наиболее справедливым образом учесть заслуживающий внимание интерес каждой из спорящих сторон. ——————————— <1> Основные доводы приверженцев этой точки зрения подробно излагаются А. М. Нолькеном в специальном исследовании, посвященном анализу правовой природы договоров в пользу третьих лиц (Нолькен А. М. Договоры в пользу третьих лиц. Опыт теоретического исследования по гражданскому праву. СПб.: Тип. Императорской академии наук, 1885. С. 84 — 108). <2> Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1912. С. 520; см. также: Нолькен А. М. Указ. соч. С. 109 — 117; Брагинский М. И., Витрянский В. В. Договорное право. Книга первая. Общие положения. 3-е изд., стереотипное. М.: Статут, 2001 (СПС «КонсультантПлюс»).

Итак, с момента выражения третьим лицом намерения воспользоваться возникшим из договора правом правовая связь между ним и обязанным лицом становится такой, что не только ограничивает стороны договора в возможности его корректировки, но и, конечно же, не позволяет игнорировать волю третьего лица применительно к случаям, когда стороны определяют момент судебного расторжения договора. Подчеркнем, что здесь совершенно не имеет значения то, как цивилистическая доктрина определяет момент приобретения третьим лицом прав кредитора, поскольку даже для приверженцев смещения этого момента к собственно волеизъявлению третьего лица возникновение обязательственного правоотношения между ним и должником под сомнение не ставится. Но, быть может, допустимо игнорирование воли выгодоприобретателя хотя бы в случаях, когда требование о расторжении договора предъявлено не им, а одной из сторон по договору? Здесь для начала необходимо определиться с процессуально-правовым статусом другой стороны и выгодоприобретателя. Контрагент по сделке при предъявлении подобного иска будет, конечно же, ответчиком: требование касается правоотношения с его участием самым непосредственным образом. Однако каким должен быть процессуальный статус третьего лица — субъекта, в пользу которого заключен договор? И этот вопрос не представляется сложным: с момента выражения намерения воспользоваться возникшим из договора правом выгодоприобретателя и должника связывает обязательственное правоотношение, основанием которого является ранее заключенный договор. Расторжение такого договора окажет прямое, непосредственное влияние на это правоотношение. Итак, выгодоприобретатель (так же как и вторая сторона в договоре) при предъявлении иска о расторжении должен быть наделен статусом ответчика. Очевидно, что этот статус никоим образом не препятствует, а даже, наоборот, взывает к тому, чтобы учесть волю выгодоприобретателя при определении момента расторжения договора. Таким образом, специальные (по отношению к вышеизложенному) правила должны быть сформулированы следующим образом. При наличии в договоре в пользу третьего лица условия о моменте его расторжения (в случае, когда такое расторжение производится в судебном порядке) суд не вправе устанавливать момент расторжения договора исходя из того, как это определили стороны, если к моменту вынесения судебного решения совокупно имеются следующие обстоятельства: 1) третье лицо выразило намерение воспользоваться правом, возникшим из договора; 2) третье лицо не заявило о согласии с моментом расторжения договора, определенным кредитором и должником в договоре. При отсутствии в договоре в пользу третьего лица условия о моменте его расторжения (в случае, когда такое расторжение производится в судебном порядке) стороны после возбуждения судебного дела о расторжении договора вправе заключить соглашение, определяющее такой момент. Однако суд не вправе устанавливать момент расторжения договора исходя из того, как это определили стороны, если к моменту вынесения судебного решения совокупно имеются следующие обстоятельства: 1) третье лицо выразило намерение воспользоваться правом, возникшим из договора; 2) третье лицо не заявило о согласии с моментом расторжения договора, определенным кредитором и должником в соглашении. 1.1.2. Теперь рассмотрим случай, когда расторжение договора происходит до того, как субъект, в пользу которого заключен договор, выразил должнику намерение воспользоваться своим правом по договору. Здесь нам необходимо будет проанализировать оба существующих в цивилистической доктрине подхода. Как указывалось выше, согласно первому из них третье лицо становится кредитором в обязательстве в момент заключения договора. Очевидно, что итоговый вывод о необходимости учета волеизъявления третьего лица при определении момента, с которого обязательство прекратится, в полной мере применим и здесь. Сторонники второго подхода исходят из того, что до момента выражения третьим лицом намерения воспользоваться возникшим из договора правом никакого обязательства между таким третьим лицом и должником не существует <1>. Тогда возникает резонный вопрос: заслуживает ли интерес потенциального выгодоприобретателя того, чтобы быть учтенным при корректировке договорного обязательства вообще и при определении момента расторжения договора в частности? ——————————— <1> Потенциальная возможность возникновения обязательства между должником и выгодоприобретателем связана исключительно с волеизъявлением последнего. Этот и подобные случаи в цивилистической доктрине одни авторы связывают с существованием особой категории прав — секундарных (о теории секундарных прав см.: Третьяков С. В. Формирование концепции секундарных прав в германской цивилистической доктрине (К публикации русского перевода р аботы Э. Зеккеля «Секундарные права в гражданском праве») // Вестник гражданского права. 2007. Т. 7. N 2. С. 253 — 270), другие говорят о динамически понимаемой гражданской правоспособности (см.: Агарков М. М. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. С. 70 — 72). Некоторые авторы применительно к процессу формирования обязательственных и иных правоотношений предлагают использовать термин «правообразовательное правомочие», противопоставляя его «секундарным правомочиям», реализация которых должна приводить к изменению и прекращению существующих обязательств (Алексеев С. С. Односторонние сделки в механизме гражданско-правового регулирования // Теоретические проблемы гражданского права. Вып. 13. Свердловск, 1970. С. 65 — 67).

Но перед тем как ответить на этот вопрос, попытаемся определить процессуальный статус субъекта, в пользу которого заключен договор. Прежде всего возможен (полагаем, довольно редкий) случай, когда указанный субъект, зная о заключенном в его пользу договоре, не выражает намерения воспользоваться возникшим из договора правом и тем не менее предъявляет иск о расторжении указанного договора. Понятно, что здесь он будет иметь статус истца <1>. ——————————— <1> С точки зрения материального права здесь требует отдельного обсуждения вопрос о допустимости самой возможности требовать судебного прекращения правоотношения лицом, которое стороной в нем не является, но которое (в отличие от всех остальных субъектов) имеет правомочие посредством одностороннего волеизъявления изменять такое правоотношение к своей пользе. Отметим, что в некоторых цивилистических исследованиях конструкции договора в пользу третьего лица прямо рассматривается возможность предъявления исков именно выгодоприобретателем (см., например: Тарасенко Ю. А. Договор в пользу третьих лиц: особенности правовой конструкции // Сделки: проблемы теории и практики: Сборник статей / Рук. авт. кол. и отв. ред. М. А. Рожкова. М.: Статут, 2008 (СПС «КонсультантПлюс»)). Однако в обнаруженных нами примерах рассматриваются ситуации, когда требование о расторжении договора заявляется после того, как субъект, в пользу которого заключен договор, выразил должнику намерение воспользоваться своим правом по договору.

В другом случае — когда иск о расторжении предъявлен одной из сторон договора — ответ на вопрос о процессуальном статусе не столь однозначен. Судебное решение по иску о расторжении договора непосредственно затронет само правоотношение, возникшее из договора. Однако если мы допускаем, что обязательство между тем, в пользу кого заключен договор, и должником еще не возникло, то и влияния на него такой судебный акт оказать не может. Единственное, на что может повлиять судебное решение, — потенциальная возможность этого субъекта стать участником обязательства. Здесь позволим себе некоторое отступление. С точки зрения конструирования механики судебной защиты совершенно безразлично, что явилось основанием возникновения этой потенциальной возможности (секундарного права, динамически понимаемой гражданской правоспособности, правообразовательного правомочия). Поэтому смоделируем иную, но содержательно схожую ситуацию. Предположим, что заинтересованное лицо, являющееся акционером в акционерном обществе, узнав, что акционерное общество направило оферту третьему лицу, предъявляет иск об оспаривании такой оферты <1>. Должен ли адресат, не заявивший о ее принятии, привлекаться к участию в деле? Ведь до тех пор, пока оферта не акцептована, адресат имеет лишь возможность связать себя договорной связью с оферентом; при этом никакого обязательства между ними еще не возникло. Безусловно, судебное решение, которым такой иск будет удовлетворен, прекратит эту возможность. Но означает ли это, что обладатель такого права должен быть наделен статусом ответчика? Как поступать, если в описанной ситуации сделана публичная оферта, на которую к моменту предъявления иска вообще никто не отозвался? Искать тех, кто все-таки имел намерение акцептовать, но еще этого не сделал? ——————————— <1> Оставим в стороне дискуссионность вопроса о самой возможности по действующему гражданскому законодательству оспаривать оферту: здесь интерес представляет сама гипотетическая конструкция, а не реализация ее в нормах позитивного права.

Как нам представляется, во всех рассматриваемых случаях привлечение к участию в деле в качестве ответчика лица, обладающего потенциальной возможностью вступить в гражданские правоотношения, вряд ли разумно. Полагаем, что вытекает это из общей посылки, суть которой сводится к тому, что возможность вступить в конкретное правоотношение может получить судебную защиту только тогда, когда субъект сам выражает интерес к возникновению такого правоотношения (правоотношения, которое и будет результатом реализации этой возможности). Если же субъект индифферентен к возникновению правоотношения, если его поведение не может быть квалифицировано как направленное на реализацию предоставленной возможности, то наделять его статусом лица, противостоящего истцу, нельзя, ибо никакого противостояния интересов в действительности нет. Само же по себе возможное прекращение потенциальной возможности вступить в правоотношение (прекращение секундарного права, динамически понимаемой гражданской правоспособности, правообразовательного правомочия) у такого субъекта никоим образом не умаляет его имущественную сферу. Равным образом отсутствуют основания и для привлечения субъекта, в пользу которого заключен договор, к участию в деле в качестве третьего лица, не заявляющего самостоятельных требований относительно предмета спора. Каким бы ни было судебное решение по иску о расторжении договора, заключенного в пользу третьего лица, на правоотношение между должником и потенциальным выгодоприобретателем это не окажет никакого воздействия по причине отсутствия такового (напомним, что сторонники второго подхода исходят из того, что до момента выражения третьим лицом намерения воспользоваться возникшим из договора правом никакого обязательства между таким третьим лицом и должником не существует). Итак, в одном случае субъект, в пользу которого заключен договор, будет иметь процессуальный статус истца, в другом — вообще не должен привлекаться в качестве лица, участвующего в деле. Однако вернемся к интересующему нас вопросу: заслуживает ли интерес потенциального выгодоприобретателя того, чтобы быть учтенным при определении момента расторжения договора? Полагаем, что здесь надо дать отрицательный ответ. De lege lata причина, конечно же, очевидна: логический анализ нормы п. 2 ст. 430 ГК РФ приводит к выводу о том, что до момента выражения третьим лицом должнику намерения воспользоваться своим правом по договору стороны могут (если иное не предусмотрено законом, иными правовыми актами или самим договором) расторгать заключенный ими договор без согласия третьего лица, а следовательно, и определять без его согласия момент расторжения. Но если абстрагироваться от действующего законодательства, то и в этом случае, полагаем, ответ не изменится. Как указывалось выше, «голая» возможность вступить в конкретное правоотношение, не подкрепленная соответствующим волеизъявлением заинтересованного лица, не должна порождать право вторгаться в «чужое» правоотношение. Поэтому-то интерес потенциального выгодоприобретателя не заслуживает того, чтобы быть учтенным при определении момента расторжения договора. Этой аргументации, конечно же, можно противопоставить довод о том, что по крайней мере в случае, когда субъект, зная о заключенном в его пользу договоре, не выражает намерения воспользоваться возникшим из договора правом, однако предъявляет иск о расторжении указанного договора, его интерес начинает реализовываться в некой активной фазе. Действительно, обращение к судебной защите свидетельствует об использовании «боевого» инструментария. Однако чем бы ни были продиктованы намерения такого истца, главное остается неизменным: нежелание воспользоваться правом, возникшим из заключенного в его пользу договора. И поэтому для такого истца должно быть совершенно безразлично, будет договор расторгнут в момент вступления судебного решения в законную силу или в какой-то иной (определяемый кредитором и должником) момент. Таким образом, по отношению к общему правилу, устанавливающему, что момент расторжения договора при вынесении соответствующего судебного решения определяется соглашением сторон, для случая, когда расторжение договора происходит до того, как субъект, в пользу которого заключен договор, выразил должнику намерение воспользоваться своим правом по договору, специальное правило должно быть изложено следующим образом. Если позитивное право исходит из того, что выгодоприобретатель по заключенному в его пользу договору становится кредитором в обязательстве в момент заключения договора, то даже в случае, если им не выражено намерение воспользоваться своим правом по договору, стороны (кредитор и должник) не вправе без согласия выгодоприобретателя определять момент, с которого договор будет расторгнут при вынесении судом решения о расторжении. Если, напротив, позитивное право исходит из того, что выгодоприобретатель по заключенному в его пользу договору становится кредитором в обязательстве только в момент выражения намерения воспользоваться своим правом по договору, то никакой необходимости формулировать специальное правило не возникает: стороны вправе без согласия выгодоприобретателя определять момент, с которого договор будет расторгнут при вынесении судом решения о расторжении. 1.2. Обратимся теперь к тому, как должен определяться момент расторжения договора судом в случаях, когда соглашение сторон о таком моменте отсутствует. Полагаем, что и здесь установление жесткого, императивного правила, подобно тому, как это сделано в п. 3 ст. 453 ГК РФ, вряд ли разумно. Начнем с того, что момент вступления в законную силу решения суда о расторжении договора невозможно спрогнозировать не только на стадии возбуждения судебного дела, но даже и после изготовления судебного решения в полном объеме (у лиц, участвующих в деле, а также у лиц, не участвовавших в деле, о правах и об обязанностях которых суд принял судебное решение, имеется право на апелляционное обжалование, что как раз-таки и порождает неопределенность о конкретной дате вступления судебного акта в законную силу). Что же получается? Суд первой инстанции принимает решение о расторжении договора, но стороны не имеют четкого представления о том, когда их договорные отношения прекратятся? Если для относительно несложных договорных конструкций (например, для договора аренды) это еще хоть как-то можно принять, то для сложных обязательств такое положение вряд ли может быть признано приемлемым. Представим себе, что расторгается договор поставки и при этом обязательства поставщика считаются исполненными в момент принятия товара покупателем от перевозчика. Если стороны договора находятся в разных городах, то поставщик попадает в незавидное положение: с одной стороны, ему нужно отгружать товар, поскольку пока договор не расторгнут, его обязательства сохраняются; с другой же стороны, отгрузив товар, он может попасть в ситуацию, когда к моменту передачи товара перевозчиком покупателю договор de jure прекратит свое действие. Или возьмем куплю-продажу технически сложного товара, который к определенному моменту продавец планирует изготовить. Как поступать такому продавцу: расходовать средства и прилагать необходимые усилия (предполагая, что дата судебного расторжения договора будет хронологически позднее договорного срока передачи товара) или же вообще никаких действий не совершать (предполагая, что дата судебного расторжения договора будет хронологически предшествовать договорному сроку передачи товара)? Каким же в итоге должно быть нормативно-правовое регулирование момента расторжения договора в судебном порядке? На наш взгляд, законодатель вполне мог бы отнести разрешение данного вопроса к дискреционным полномочиям суда. Дело здесь в том, что любое четкое указание на момент расторжения в самом законе неизбежно будет несовершенным. Многообразие договорных отношений даже близко не позволяет на уровне правовой нормы заранее определить универсальный для всех случаев момент. Но тогда встает другой вопрос: а какими критериями должен руководствоваться суд, определяя момент расторжения договора в судебном порядке? Какие обстоятельства надлежит при этом учитывать? Во-первых, суд не должен игнорировать существо и характер тех обязательств, которые остались сторонами неисполненными. В более прикладном плане это предполагает анализ судом тех действий и приготовлений, которые уже совершила либо должна будет совершить сторона договора для исполнения конкретной (еще не исполненной) обязанности. Возвращаясь к приведенным выше примерам, можно констатировать, что момент расторжения договора аренды не может особым образом повлиять ни на обязанности арендодателя (если вещь уже передана арендатору, то «текущие» обязанности арендодателя чаще всего однотипны и носят повторяющийся характер), ни на обязанности арендатора (исполнение обязанности по оплате арендованного имущества и исполнение иных обязанностей арендатора в любой момент времени содержательно, как правило, схожи). Здесь момент расторжения договора вполне может быть увязан с датой вступления в законную силу решения суда о его расторжении. Совсем иная ситуация, когда, к примеру, расторгается договор купли-продажи сложной вещи, которая должна быть создана продавцом. Предположим, что с исковым требованием о расторжении договора купли-продажи обратился покупатель, который по причине существенного изменения обстоятельств, из которых стороны исходили при заключении договора (ст. 451 ГК РФ), утратил интерес к получению товара. Понятно, что в подобной ситуации суд, установив наличие оснований для удовлетворения иска, должен определить дату расторжения договора таким образом, чтобы она сделала эффективным избранный покупателем способ защиты. Иначе говоря, расторжение должно быть произведено до даты, которую договор устанавливает для передачи вещи (а такая дата вполне может находиться и в промежутке между моментами вынесения судебного решения и вступления его в законную силу). В зеркальной ситуации (когда с исковым требованием о расторжении договора купли-продажи обратился продавец, который по причине существенного изменения обстоятельств, из которых стороны исходили при заключении договора, утратил интерес к продаже товара) суд, установив наличие оснований для удовлетворения иска, должен определить дату расторжения договора схожим образом: для обеспечения эффективности избранного продавцом способа защиты необходимо, чтобы и в этом случае расторжение было произведено до даты, которую договор устанавливает для передачи вещи <1>. ——————————— <1> Выводы, сделанные нами применительно к рассмотренным примерам с расторжением договора купли-продажи сложной вещи, корректны для случаев, когда срок передачи вещи на момент предъявления иска еще не наступил. Однако если обязанность передать вещь была «созревшей» уже к моменту предъявления иска, то здесь возникает вопрос о справедливости прекращения такой обязанности по отношению к ответчику (например, ответчик, являющийся покупателем вещи, вполне резонно исходит из просрочки продавца и сам может потребовать передачи вещи). Не углубляясь в материально-правовую проблематику расторжения договора, отметим, что анализ судом действий и приготовлений, которые уже совершила либо должна будет совершить сторона договора для исполнения конкретной (еще не исполненной) обязанности, должен, видимо, также учитывать и «зрелость» (или «незрелость») возникших из договора обязательств.

Предлагаемый нами общий посыл о необходимости учета существа и характера не исполненных сторонами обязательств, конечно же, должен быть взаимоувязан с конкретными конструкциями материального права, которые непосредственно определяют правовой эффект расторжения договора. Действующее законодательство в качестве общего правила, по всей видимости, предлагает исходить из перспективного поражающего эффекта («при расторжении договора обязательства сторон прекращаются» (п. 2 ст. 453 ГК РФ); «стороны не вправе требовать возвращения того, что было исполнено ими по обязательству до момента изменения или расторжения договора, если иное не установлено законом или соглашением сторон» (п. 4 ст. 453 ГК РФ)). Это общее правило в некоторых случаях воспроизводится применительно к отдельным договорным институтам с определенными особенностями, касающимися не момента расторжения договора, а последствий, которые такое расторжение влечет. К примеру, п. 2 ст. 578 ГК РФ предусмотрено, что «даритель вправе потребовать в судебном порядке отмены дарения, если обращение одаряемого с подаренной вещью, представляющей для дарителя большую неимущественную ценность, создает угрозу ее безвозвратной утраты». При этом последствие судебной отмены дарения (т. е. расторжения договора дарения в судебном порядке) состоит в том, что «одаряемый обязан возвратить подаренную вещь, если она сохранилась в натуре к моменту отмены дарения» (п. 5 ст. 578 ГК РФ). Здесь, как видим, обязательство прекращается на будущее, но ранее исполненное по сделке подлежит возврату. В то же время некоторыми авторами предлагаются и более сложные конструкции (которые, вполне возможно, будут восприняты законодателем). В частности, для расторжения длящегося делимого договора (договора, исполняемого по частям) предлагается «признать наличие различных сценариев расторжения… таких, как перспективное (прекращение несозревших обязательств с сохранением в силе созревших), пропорциональное (прекращение созревших обязательств с сохранением в силе обязательств, запланированных на будущее), непропорциональное (прекращение всех неисполненных обязательств, включая созревшие и несозревшие) и, с некоторыми оговорками, ретроспективное (прекращение всех обязательств с возможностью двусторонней реституции всего взаимно предоставленного ранее)» <1>. Поскольку каждая из предлагаемых конструкций по-разному определяет правовой эффект расторжения договора, определение момента его расторжения должно основываться на отыскании наиболее справедливого решения — такого, которое одновременно обеспечит эффективность судебной защиты и (в необходимых случаях) сохранит уже возникший позитивно-правовой эффект, обеспечив тем самым интерес как самих участников договорных отношений, так и стабильность оборота. ——————————— <1> Карапетов А. Г. Основные тенденции правового регулирования расторжения нарушенного договора в зарубежном и российском гражданском праве. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. С. 15, 16. Заметим, что примеры наделения суда дискреционным полномочием в части определения конкретного момента, когда преобразовательное судебное решение собственно и должно порождать правовые последствия, имеются и в действующем законодательстве: «При признании брака недействительным суд может принять решение об утрате несовершеннолетним супругом полной дееспособности с момента, определяемого судом» (абз. 3 п. 2 ст. 21 ГК РФ).

Во-вторых, несмотря на отсутствие соглашения сторон о моменте расторжения договора, было бы целесообразным в рамках судебного разбирательства установить, какой момент каждая из сторон считает наиболее оптимальным для расторжения договора в случае, если иск будет удовлетворен. Вполне возможны ситуации, когда истец и ответчик не имеют намерения заключить мировое соглашение по спору в целом, но готовы к выработке компромиссного решения по какому-то частному вопросу (в данном случае — по вопросу о моменте расторжения договора). Действующее процессуальное законодательство, к сожалению, не позволяет придавать значение условным соглашениям сторон — соглашениям, которые порождают правовые последствия лишь при вынесении строго определенного судебного акта. Полагаем, что это явное законотворческое упущение: нет никаких видимых причин для того, чтобы игнорировать такое взаимное волеизъявление. Ранее — применительно к случаям, когда стороны в самом договоре предусмотрели момент, с которого договор считается расторгнутым, — мы сделали оговорку, что кредитор и должник вполне могут заключить соглашение о таком моменте и после возбуждения судебного дела. Получается, что хронологически и такое соглашение, и предлагаемое нами условное соглашение сторон подлежат заключению в схожих инстанционно-временных границах — пока судебное дело рассматривается судом первой инстанции. Равным образом совпадает и конечная цель: каждое из них направлено на определение момента расторжения договора в случае, когда сам договор расторгается судом. Можно ли на основании этого сделать вывод и об их содержательной идентичности? Конечно же, нет. Соглашение о моменте, с которого договор считается расторгнутым, представляет собой классическую гражданско-правовую сделку, которая определенным образом дополняет (изменяет) ранее возникшее гражданско-правовое отношение. Причем такое дополнение носит в известном смысле универсальный характер: его действие не ограничивается конкретным судебным делом <1>. Напротив, смысл условного соглашения истца и ответчика как раз в том и состоит, что это правило «разового характера»: его реализация возможна лишь в рамках конкретного судебного дела; если по каким-либо основаниям суд откажет в иске о расторжении договора, действие такого условного соглашения прекратится. ——————————— <1> Например, если уже возбужденное дело будет прекращено в связи с отказом истца от иска, а в последующем другая сторона обратится в суд с требованием о расторжении, то достигнутое сторонами соглашение о моменте, с которого договор считается расторгнутым, будет учитываться и при рассмотрении второго судебного дела.

Также необходимо обратить внимание и на принципиальное отличие условного соглашения сторон от мирового соглашения, которое касается лишь части исковых требований. К примеру, нет принципиальных препятствий к тому, чтобы стороны по иску о взыскании основного долга и неустойки пришли к соглашению о размере и порядке уплаты только лишь основного долга. В этом случае суд должен прекратить производство по делу в части требования о взыскании основного долга и рассмотреть по существу иск о взыскании неустойки. Если же речь идет об условном соглашении сторон, то здесь наступают принципиально иные процессуально-правовые последствия. Несмотря на то что и оно не ведет к полному прекращению конфликта, суд не прекращает производство по делу в части достигнутого соглашения. Природа этого соглашения такова, что само по себе оно не влияет на движение дела. Его внутренний потенциал может быть реализован исключительно при наличии такого юридического факта, как вынесение конкретного судебного акта (вид и содержание которого определяются самими сторонами). Только в этом случае договоренность истца и ответчика получает судебное подтверждение. Соответственно, если итоговый судебный акт содержательно отличается от того, что стороны предусмотрели в условном соглашении, суд обязан проигнорировать достигнутую ими договоренность, разрешить дело без ее учета. Итак, при определении момента расторжения договора в судебном порядке необходимо учитывать существо и характер тех обязательств, которые остались сторонами не исполненными, а также волю самих сторон в случае заключения ими условного соглашения. Не исключаем, что законодатель мог бы включить в закон указание и на иные обстоятельства, которые позволяли бы определить момент расторжения наиболее справедливым образом. Теперь можно подойти к формулированию некоего универсального правила, которое могло бы быть реализовано в действующем законодательстве применительно к определению момента расторжения договора в судебном порядке. При вынесении судебного решения о расторжении договора конкретный момент, с которого договор считается расторгнутым, определяется соглашением сторон, которое может как содержаться в самом договоре, так и быть результатом самостоятельной сделки, совершенной сторонами в любой момент вплоть до вынесения судебного решения. Стороны вправе также определить момент расторжения договора в заключенном ими после возбуждения судебного дела условном соглашении — соглашении, порождающем правовые последствия лишь при вынесении судебного решения об удовлетворении требования о расторжении договора. Если предметом иска является требование о расторжении договора в пользу третьего лица, то суд не вправе устанавливать момент расторжения договора исходя из того, как это определили стороны, если к моменту вынесения судебного решения совокупно имеются следующие обстоятельства: 1) третье лицо выразило намерение воспользоваться правом, возникшим из договора; 2) третье лицо не заявило о согласии с моментом расторжения договора, определенным кредитором и должником <1>. ——————————— <1> Случаи, когда третье лицо не выразило намерение воспользоваться правом, возникшим из договора, в предлагаемое правило не вошли, поскольку, как указывалось выше, в доктрине гражданского права вопрос о моменте возникновения обязательства между должником и выгодоприобретателем является дискуссионным.

При отсутствии соглашения сторон о моменте расторжения договора суд определяет его, принимая во внимание: а) существо и характер тех обязательств, которые остались сторонами не исполненными; б) наступили или нет сроки исполнения обязательств, которые остались сторонами не исполненными; в) фактически произведенное исполнение; г) приготовления, которые уже совершила либо должна будет совершить сторона договора для исполнения обязательств, которые остались ею не исполнены. 2. Обратимся теперь к правообразующим судебным актам. Здесь по вопросу о необходимости исполнения судебных решений среди исследователей сформировались два диаметрально противоположных подхода. Одни авторы полагают, что договор должен считаться заключенным с момента вступления судебного решения в законную силу <1>; другие же исходят из того, что судебное решение лишь обязывает к заключению договора на определенных условиях <2>. Некоторые исследователи предлагают использовать некий комбинированный подход: сначала суд должен обязать ответчика «заключить договор с указанием определенного срока выполнения принятого решения суда», а затем, если ответчик не исполняет судебное решение в установленный срок, «суд по заявлению пристава-исполнителя или истца должен вынести определение об изменении способа исполнения решения, которым он постановил бы, что договор признается заключенным на соответствующих условиях» <3>. ——————————— <1> См., например: Лесницкая Л. Ф., Клейн Н. И. Концепция развития гражданского процессуального и арбитражного процессуального законодательства // Правовая реформа: концепция развития российского законодательства. М.: Издательство Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации, 1995. С. 169 — 174. <2> См., например: Грось Л. Л. Научно-практическое исследование влияния норм материального права на разрешение процессуально-правовых проблем в гражданском и арбитражном процессе: Учебное пособие. Хабаровск, 1999. С. 205. <3> Карапетов А. Г. Иск о присуждении к исполнению обязательства в натуре. М.: Статут, 2003. С. 181.

Полагаем, что ни один из предложенных вариантов не может быть признан универсальным решением проблемы. Начнем с того, что для целей настоящей работы имеет смысл обратиться к известному в гражданском праве делению договоров на консенсуальные и реальные: «Консенсуальные сделки (от лат. consensus — «соглашение») — это такие сделки, которые порождают гражданские права и обязанности с момента достижения их сторонами соглашения. Последующая передача вещи или совершение иного действия осуществляется с целью их исполнения… Для совершения реальной сделки (от лат. res — «вещь») одного соглашения между ее сторонами недостаточно. Необходима еще передача вещи или совершение иного действия» <1>. ——————————— —————————————————————— КонсультантПлюс: примечание. Учебник «Гражданское право: В 4 т. Общая часть» (том 1) (под ред. Е. А. Суханова) включен в информационный банк согласно публикации — Волтерс Клувер, 2008 (3-е издание, переработанное и дополненное). —————————————————————— <1> Гражданское право: Учебник: В 4 т. / Отв. ред., проф. Е. А. Суханов. 3-е изд., перераб. и доп. Т. 1: Общая часть. М.: Волтерс Клувер, 2004 (СПС «Гарант»).

Хотя еще в 1896 г. К. П. Победоносцев указывал, что «римское различие между реальными и консенсуальными договорами почти уже утратило всякое значение в новейших законах… все нынешние контракты консенсуальные, т. е. основанные на взаимном соглашении» <1>, а М. М. Агарков в 1922 г. деликатно обращал внимание на спорность существования «категории реальных договоров в современном праве» <2>, тем не менее многие современные исследователи не ставят под сомнение ни научную, ни практическую важность данного деления <3>. Да и законодатель, используя для некоторых договорных конструкций указание на факт передачи имущества (например, в п. 1 ст. 583, п. 1 ст. 601, п. 1 ст. 807 ГК РФ), явно дает серьезный повод к выводам о реальности целого ряда договоров. ——————————— <1> Победоносцев К. П. Курс гражданского права. Ч. 3. Договоры и обязательства. СПб.: Синодальная типография, 1896. С. 110. <2> Агарков М. М. Юридическая природа железнодорожной перевозки // Право и жизнь. 1922. N 2. С. 29 — 40; N 3. С. 7 — 19 (СПС «КонсультантПлюс»). <3> См., например: Брагинский М. И., Витрянский В. В. Указ. соч. С. 308; Гражданское право: Учебник: В 2 т. / О. Б. Гутников, А. С. Гутникова, С. Д. Радченко и др.; Под ред. О. Н. Садикова. Т. 1. М.: КОНТРАКТ; ИНФРА-М, 2006 (СПС «КонсультантПлюс»); Тузов Д. О. Заметки о консенсуальных и реальных договорах // Сборник научных статей в честь 60-летия Е. А. Крашенинникова / Отв. ред. П. А. Варул; Яросл. гос. ун-т им. П. Г. Демидова. Ярославль: ЯрГУ, 2011. С. 91 — 132. Впрочем, и среди современных исследователей нет единодушия: некоторые полагают, что сохранение в действующем законодательстве разделения договоров на реальные и консенсуальные является «данью цивилистической традиции, но не отражением действительных потребностей гражданского… оборота» (Бабаев А. Б., Бевзенко Р. С. О реальных и консенсуальных договорах // Вестник ВАС РФ. 2006. N 1. С. 169).

Необходимость использования данной классификации для целей настоящего исследования объясняется тем, что правообразующий эффект судебного решения для договора консенсуального и договора реального как минимум неидентичен. Действительно, если для консенсуального договора можно (а как будет показано далее — даже необходимо) исходить из непосредственного правопорождающего эффекта, то для договоров реальных ситуация видится более сложной. Во-первых, конечный результат связан не только с соглашением между сторонами, но и с фактом передачи одной из них вещи (совершения действия). Понятно, что при такой конструкции ожидать от судебного решения непосредственного правопорождающего эффекта, который бы состоял в возникновении нового договорного правоотношения, в принципе не приходится. Во-вторых, возникает вопрос по поводу избрания надлежащего способа защиты: если есть разделение на два, пусть и условных, но последовательных этапа (этап достижения соглашения <1> и этап передачи вещи, совершения действия), то чрезвычайно важно определить, как должно быть сформулировано исковое требование. В-третьих, нельзя оставить в стороне и то, какая из сторон (истец или ответчик) после удовлетворения соответствующего иска, исходя из соответствующей гражданско-правовой конструкции, будет передавать вещь (совершать действие). ——————————— <1> «Реальный характер договора не означает, однако, что в этой категории договоров consensus, соглашение сторон, не имеет существенного значения: этот момент не является достаточным для возникновения обязательств; но он не перестает быть необходимым моментом» (Римское частное право: Учебник / В. А. Краснокутский, И. Б. Новицкий, И. С. Перетерский и др.; Под ред. И. Б. Новицкого, И. С. Перетерского. М.: Юристъ, 2004 (автор раздела VIII — И. Б. Новицкий) (СПС «КонсультантПлюс»)).

Анализ судебных актов об удовлетворении требования о заключении консенсуального договора и договора реального в итоге также позволит нам сформулировать определенные подходы к судебным актам об удовлетворении требования о заключении смешанного договора (договора, в котором содержатся элементы как консенсуального, так и реального договора) <1>. ——————————— <1> В цивилистической науке вполне резонно указывается, что «не исключена и возможность заключения договора, который единой формой охватывает условия консенсуального и реального договоров. Например, сюда можно отнести договор, сочетающий элементы договора на оказание услуг и договора займа» (Огородов Д. В., Челышев М. Ю. К вопросу о видах смешанных договоров в частном праве // Законодательство и экономика. 2006. N 2 (СПС «КонсультантПлюс»)).

2.1. Итак, начнем с судебных актов об удовлетворении требования о заключении консенсуального договора. Здесь, как нам кажется, еще больше доводов в пользу того, чтобы исключить необходимость исполнения судебных решений об удовлетворении иска. Собственно, в дополнение к тем аргументам, которые были нами высказаны применительно к правопрекращающим судебным решениям, мы бы обратили внимание еще вот на что. Нельзя исключать случаи, когда положения договора, который подлежит заключению в судебном порядке, содержат условия о конкретных сроках исполнения тех или иных обязательств. Если поставить момент заключения договора под условие подписания его ответчиком, то вполне может возникнуть ситуация, когда к моменту заключения договора истек срок исполнения определенной материально-правовой обязанности. Очевидно, что это как минимум приведет к определенным сложностям в исполнении договорных обязательств. Понятно, что подобный казус возможен и при вынесении судебного решения. Но последний случай, как нам представляется, должен вызывать вопрос о самой допустимости такого судебного акта, который порождает заведомо «просроченные» обязательства <1>. ——————————— <1> Полагаем, что в материальном законодательстве должны содержаться нормы, которые бы определяли судьбу подлежащего заключению договора в случаях, когда порождаемое таким договором обязательство должно было быть исполнено в сроки, предшествующие заключению договора в судебном порядке. С позиций стабильности оборота, конечно же, такие судебные акты недопустимы. Здесь, однако, встает вопрос о границах судебного вторжения в договорное обязательство: в частности, может ли суд в целях реального обеспечения реализации принадлежащего истцу секундарного права (динамически понимаемой гражданской правоспособности, правообразовательного правомочия) по своей инициативе изменить срок исполнения отдельных договорных обязательств? Ведь сама судебная процедура явилась следствием уклонения ответчика от заключения договора. Почему же истец должен нести неблагоприятные последствия в виде отказа в удовлетворении его исковых требований? Или же (что нам видится более приемлемым) в подобных случаях следует наделить истца правом корректировать исковое требование (в части уже истекших сроков исполнения договорных обязательств) безотносительно к требованиям о соблюдении досудебной процедуры?

Можно указать и на дополнительные возможности для злоупотреблений со стороны лица, которое во исполнение консенсуального договора должно будет передать индивидуально-определенную вещь. Если таким лицом является ответчик, то, не исполняя судебное решение о заключении договора в отношении индивидуально-определенной вещи, он может произвести ее отчуждение иному (нежели истец) лицу. Понятно, что для истца в таком случае может быть утрачен весь позитивно-правовой эффект принятого в его пользу судебного решения. В случае, когда такую вещь должен передать истец, не исключен вариант, что к моменту исполнения судебного решения появится покупатель, готовый заплатить за вещь такую цену, которая сделает экономически невыгодной сделку с ответчиком: в итоге истец — уже как взыскатель — просто проигнорирует исполнение судебного решения, продав вещь такому покупателю, а ответчик обязан будет не только возместить истцу судебные расходы, но и какое-то время находиться в состоянии неопределенности относительно заключения договора и возможности получить от истца вещь. Исключение необходимости исполнения судебных решений об удовлетворении иска по преддоговорному спору тем не менее порождает некоторые практические проблемы. Например, иногда подлежащие заключению договоры содержат графические приложения, схемы, планы, графики и т. п. Как поступать суду, когда их словесное описание затруднительно либо вообще невозможно? Действующее процессуальное законодательство не содержит норм, которые бы определяли содержание судебного решения для таких случаев. Все же полагаем, что эта проблема носит в известном смысле юридико-технический характер. Законодатель вполне может для особых случаев наделить суд правом прилагать к судебному решению определенные графические и иные подобные документы <1>. ——————————— <1> Имеющая место в настоящее время практика арбитражных судов, состоящая в указании в резолютивной части судебного решения на «условия проекта договора», нам представляется крайне негативной (и потому не применимой в том числе и к вышеописанным случаям — случаям, когда договор содержит графическое приложение). Дело в том, что судебное решение — это вполне четкий и однозначный ответ на исковое требование, внутренняя логика которого не подразумевает отсылок для понимания итоговой резолюции. Попутно заметим, что потенциально такое явное сокрытие содержания финальных выводов может привести к тому, что лица, права которых могут быть нарушены подобными судебными решениями, не смогут в рамках действующей транспарентной процедуры получить соответствующую информацию. Можно найти и более общее основание для критики: сокрытие содержания резолютивной части противоречит принципу гласности судебного разбирательства.

Итак, если судебное решение должно непосредственно порождать материально-правовое обязательство, то опять-таки встает вопрос о том, как определить конкретный срок, с которого договор будет считаться заключенным. 2.1.1. В случае если стороны своим соглашением «передали» разногласия, возникшие при заключении договора, на рассмотрение суда, то момент заключения договора должен определяться таким соглашением либо соглашением, которого стороны достигли уже после возбуждения судебного дела по преддоговорному спору <1>, а при их отсутствии — совпадать с моментом вынесения судебного решения. ——————————— <1> Так называемое условное соглашение, о котором мы говорили выше применительно к судебной процедуре расторжения договора.

Обоснование приоритета соглашения сторон в данном случае довольно очевидно: если уж стороны имеют намерение заключить договор, если они согласились с тем, чтобы неурегулированные разногласия рассмотрел суд, то игнорировать их соглашение относительно срока заключения договора совершенно неразумно. Причем понятно, что вполне допустимы ситуации, когда к моменту вынесения судебного решения уже началось исполнение несуществующих обязательств (обязательств по незаключенному договору): например, несмотря на преддоговорный спор поставщик электрической энергии уже подает абоненту (потребителю) через присоединенную сеть энергию. Здесь, полагаем, ничто не мешает сторонам определить начало действия договора ретроспективно (т. е. до вынесения судебного решения и уж тем более до даты вступления его в законную силу). Равным образом нет весомых препятствий для того, чтобы игнорировать соглашение сторон, предусматривающее начало действия договора в отдаленной перспективе. Более сложным представляется вопрос о моменте заключения договора в случаях, когда соглашение спорящих сторон о конкретной дате отсутствует. Получается, что у обеих сторон имеется «созревшая» потребность в заключении договора, что по логике должно влечь скорейшее возникновение договорного правоотношения. Можно ли здесь допустить возможность заключения договора не с момента вступления судебного решения в законную силу, а раньше — с момента его вынесения? Ведь в принципе процессуальному законодательству известен институт немедленного исполнения судебных решений (ст. 182 АПК РФ, ст. 211, 212 ГПК РФ). Почему бы идею о досрочной исполнимости судебного акта не перевести (для решений, не требующих принудительного исполнения) в плоскость досрочного возникновения свойства обязательности судебного решения для сторон? Конечно, существует опасность отмены судебного решения, его изменения, однако такая опасность имеется и при вступлении судебного решения в законную силу. По большому счету неважно, в какой инстанции произошла отмена судебного решения: все, что было исполнено сторонами в рамках договора, который возник на основании такого судебного акта, приобретет внедоговорную основу. Итак, полагаем, что взаимная потребность сторон в возникновении договорного обязательства является достаточно серьезной причиной для смещения момента его возникновения: при отсутствии соглашения о моменте заключения договора законодатель вполне мог бы императивно установить, что таким моментом является вынесение решения судом первой инстанции. 2.1.2. При возникновении спора о понуждении заключить договор необходимо учитывать следующее. Основанием для удовлетворения иска по спору об обязании заключить договор является в том числе факт уклонения ответчика от заключения обязательного для него договора. Иначе говоря, уже на момент предъявления иска ответчик должен был заключить определенный договор. Поэтому переносить момент заключения договора на какой-то отдаленный срок совершенно несправедливо по отношению к истцу (его обращение к судебной защите свидетельствует о потребности в скорейшем возникновении материально-правовой связи с ответчиком). С другой стороны, ретроспективно фиксировать возникновение материально-правового обязательства уже вряд ли разумно по отношению к ответчику: если договор de jure будет заключен ранее вступления судебного решения в законную силу, то это может создать препятствия к его надлежащему исполнению (здесь, кстати, в некоторых случаях могут пострадать интересы и самого истца). В этой связи наиболее разумным нам представляется исходить из того, что момент заключения договора должен совпадать с моментом вступления судебного решения в законную силу. В сравнительно-правовом плане укажем на положения абз. 1 ст. 894 Гражданского процессуального уложения Германии: «Если должник присужден к волеизъявлению, то воля считается выраженной с момента вступления решения в законную силу» <1>. ——————————— <1> Гражданское процессуальное уложение Германии = Deutsches Burgerliches Gesetzbuch mit Einfuhrungsgesetz: Ввод. закон к Гражд. уложению: Пер. с нем. / В. Бергманн, введ., сост. М.: Волтерс Клувер, 2006. С. 319.

2.2. Обратимся теперь к судебным актам об удовлетворении требования о заключении реального договора. Для начала отметим, что сама возможность судебного понуждения к заключению реального договора разделяется далеко не всеми цивилистами. Причем некоторые авторы приходят к выводу о невозможности заключения реального договора в судебном порядке применительно к строго определенным договорным конструкциям <1>, другие же вполне категорично утверждают, что «в современной юридической литературе в качестве общепризнанного рассматривается вывод о невозможности понуждения к заключению реального договора» <2>. ——————————— <1> Так, один из наиболее известных советских цивилистов О. С. Иоффе, рассматривая конкретные конструкции реальных договоров, указывал, что для договора перевозки «исключается возникновение… преддоговорных разногласий, а значит, и передача спора на разрешение арбитража» (Иоффе О. С. Обязательственное право. М.: Юрид. лит. 1975. С. 55). <2> Павлов А. А. Обеспечение исполнения обязательств, вытекающих из предварительного договора // Арбитражные споры. N 2(34). С. 93.

Тем не менее полагаем, что процессуальная наука не может игнорировать объективную потребность в исследовании вопроса о процессуальных особенностях исков о понуждении к заключению реальных договоров (и, соответственно, об особенностях судебных решений по таким искам). Во-первых, к этому подталкивает сам законодатель, не ограничивая споры о понуждении к заключению договора лишь консенсуальными договорами (п. 4 ст. 445, ст. 446 ГК РФ). Во-вторых, говорить об абсолютном единстве в вопросе о недопустимости преддоговорных споров по реальным договорам в рядах цивилистов также нельзя. Например, некоторые авторы считают, что «для понуждения стороны к заключению реального договора, равно как и консенсуального, являющихся по своей общей природе соглашениями, принципиальных препятствий не имеется» <1>. ——————————— <1> Груздев В. В. Возникновение договорного обязательства по российскому гражданскому праву: Монография. М.: Волтерс Клувер, 2010 (СПС «КонсультантПлюс»).

В-третьих, нельзя не учитывать, что высказываемые в науке гражданского права доводы относительно препятствий для понуждения к заключению реального договора сводятся в общем-то к двум основным моментам. Первый состоит в том, что сама по себе конструкция реального договора «появляется тогда, когда законодатель считает необходимым защитить ту из сторон, которой предстоит передать вещь другой стороне. Это связано с тем, что при консенсуальном договоре сторона может понудить контрагента исполнить в натуре эту принятую им на себя обязанность (передать вещь)… Следует в целом отметить, что не случайно реальный договор характерен именно для фидуциарных, притом длящихся договоров» <1> (выделено мной. — А. Д.). «Конструирование в законе того или иного договора по модели реального преследует вполне определенную цель — недопущение в некоторых хозяйственных операциях юридической связанности одной из сторон перед другой до того, как совершится первое предоставление, т. е. исключение обязанности этой стороны совершить таковое» (выделено мной. — А. Д.) <2>. ——————————— <1> Брагинский М. И., Витрянский В. В. Договорное право. Книга вторая: Договоры о передаче имущества. М.: Статут, 2002 (СПС «КонсультантПлюс»). <2> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 105.

Второй довод сводится к принципиальной неприменимости конструкции предварительного договора к реальным договорам <1> либо к невозможности судебного понуждения к заключению реального договора в случае, когда стороны ранее заключили предварительный договор <2>. ——————————— <1> Например, В. В. Витрянский утверждает, что «общие положения о предварительном договоре (ст. 429 ГК РФ) явно рассчитаны на договоры консенсуального характера» (Брагинский М. И., Витрянский В. В. Договорное право. Книга пятая: В 2 т. Т. 1: Договоры о займе, банковском кредите и факторинге. Договоры, направленные на создание коллективных образований. М.: Статут, 2006 (СПС «КонсультантПлюс»)). <2> «В тех случаях, когда нарушено предварительное обязательство, предшествовавшее заключению консенсуального договора, в принципе допустима в качестве санкции трансформация предварительного договора в основной… Однако описанное последствие невозможно предусмотреть в законе для иного варианта, при котором основной договор (товарная сделка) является реальным, поскольку при такой трансформации выпал бы непременный, конституирующий реальный договор момент — передача и приемка вещи. По этой причине последствием нарушения предварительного обязательства может быть лишь уплата имущественных санкций» (Брагинский М. И. Предварительный договор в хозяйственных отношениях // Советское государство и право. 1971. N 3. С. 104).

Понятно, что подобные препятствия для судебного понуждения к заключению реального договора не охватывают всего многообразия договорных отношений, когда по действующему законодательству используется конструкция реального договора. К примеру, по договору аренды транспортного средства без экипажа арендодатель предоставляет арендатору транспортное средство за плату во временное владение и пользование без оказания услуг по управлению им и его технической эксплуатации (ч. 1 ст. 642 ГК РФ). Отсутствие характерного для консенсуальных договоров оборота «обязуется предоставить» позволяет отнести данный договор к числу реальных <1>. Понятно, что при определенных условиях такой договор может быть публичным (ст. 426 ГК РФ). Соответственно, вполне могут возникать ситуации, когда занимающаяся предоставлением транспортных средств за плату во временное владение и пользование коммерческая организация отказывается от заключения публичного договора. Между тем в соответствии с п. 3 ст. 426 ГК РФ при наличии возможности предоставить потребителю соответствующие товары, услуги, выполнить для него соответствующие работы такой отказ не допускается. Действующее законодательство позволяет в подобных случаях заинтересованному лицу обратиться в суд с требованием о понуждении заключить договор (п. 3 ст. 426, п. 4 ст. 445 ГК РФ). ——————————— <1> См., например: Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации (учебно-практический). Части первая, вторая, третья, четвертая (постатейный) / С. С. Алексеев, А. С. Васильев, В. В. Голофаев и др.; Под ред. С. А. Степанова. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект; Екатеринбург: Институт частного права, 2009 (автор комментария к гл. 34 — Д. В. Мурзин) (СПС «КонсультантПлюс»); Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть вторая: Учебно-практический комментарий (постатейный) / Е. Н. Абрамова, Н. Н. Аверченко, К. М. Арсланов и др.; Под ред. А. П. Сергеева. М.: Проспект, 2010 (автор комментария к гл. 34 — Н. Н. Аверченко) (СПС «КонсультантПлюс»).

Есть ли разумные доводы к тому, чтобы исключить в отношении такой коммерческой организации саму возможность судебного понуждения к заключению договора аренды транспортного средства без экипажа? Полагаем, что нет: договор возмездный, никаких доверительных, товарищеских <1> и т. п. отношений не предполагающий; какие-либо видимые причины, по которым принципиально исключалась бы судебная защита интересов потребителя, здесь отсутствуют. Итак, раз нельзя исключить ситуацию, когда реальный договор является публичным, то и уклонение стороны, обязанной его заключить, должно преодолеваться при помощи механизмов судебной защиты. ——————————— <1> О товарищеском характере отношений как веской причине для использования конструкции реального договора и, как следствие, исключения возможности обращения с требованием о передачи вещи в свое время указывал О. С. Иоффе: «Когда один гражданин передает имущество во временное безвозмездное пользование другому, это представляет собой не что иное, как оказание товарищеской услуги, и потому нет оснований предоставлять ссудополучателю право на изъятие вещи в принудительном порядке в силу совершенного договора, а правильнее считать договор заключенным в момент передачи вещи» (Иоффе О. С. Обязательственное право. М.: Юрид. лит. 1975. С. 402).

Выше мы указали на такую особенность реальных договоров, как двуступенчатость процедуры их заключения: стороны последовательно сначала должны достигнуть соглашения о взаимных правах и обязанностях, а затем одна из них должна передать вещь либо совершить действия, что в итоге и приведет к возникновению договорного правоотношения. Единственным исключением из этой последовательной процедуры является случай, когда к моменту заключения договора об отчуждении вещи она уже находится во владении приобретателя (здесь законодатель исходит из того, что вещь признается переданной приобретателю именно с этого момента (п. 2 ст. 224 ГК РФ)). Также мы отметили, что важным моментом является то, какая из сторон (истец или ответчик) после удовлетворения соответствующего иска должна будет передать вещь (совершить действие). Исходя из этого, попытаемся выработать общие подходы к тому, как истцу следует формулировать исковое требование и как в судебном решении об удовлетворении требования о заключении реального договора должны излагаться вопросы, связанные с заключением договора. Для этих целей имеет смысл разделить все случаи на те, когда необходимые действия (передачу вещи) совершает истец, те, когда это должен будет совершить ответчик, и те, когда к моменту вынесения судебного решения о понуждении заключить реальный договор вещь уже находится у приобретателя. 2.2.1. Наиболее простым нам видится последний случай (когда к моменту вынесения судебного решения о понуждении заключить реальный договор вещь уже находится у приобретателя; в зависимости от конструкции реального договора им может быть как истец, так и ответчик). Сразу оговоримся: нахождение вещи у приобретателя имеет законное основание, однако этому обладанию не предшествовало соглашение сторон о взаимных правах и обязанностях (соглашение, определяющее взаимные права и обязанности сторон реального договора). Возвращаясь к приведенному выше примеру с договором аренды транспортного средства без экипажа, можно смоделировать ситуацию, когда до обращения с требованием о заключении публичного договора одна из сторон (в будущем споре о понуждении заключить реальный договор — ответчик, коммерческая организация) передала другой стороне (в будущем споре о понуждении заключить реальный договор — истец, потребитель) транспортное средство на хранение. Если потребитель обращается к коммерческой организации с требованием заключить с ним публичный договор (договор аренды транспортного средства без экипажа), то именно здесь и возникает описываемая ситуация: транспортное средство уже находится у потребителя (истца) на законных основаниях, но такое обладание отнюдь не свидетельствует о возникновении отношений по аренде транспортного средства без экипажа, ведь коммерческая организация (ответчик) передала транспортное средство в рамках договора хранения; в то же время, поскольку срок хранения не истек, оснований для возврата принятой на хранение вещи к моменту рассмотрения судебного спора не имеется. Итак, в этом случае, на наш взгляд, исковое требование должно ограничиваться (по аналогии с консенсуальными договорами) просьбой понудить к заключению договора на определенных условиях. Суд же, установив, что на момент вынесения судебного решения подлежащая передаче вещь уже находилась у истца, должен прямо указать, что передача вещи производиться не должна. Соответственно, резолютивная часть судебного решения (при удовлетворении иска) будет содержать лишь условия, определяющие содержание взаимных прав и обязанностей сторон по договору аренды транспортного средства без экипажа. Понятно, что такое судебное решение не требует исполнения: все те доводы, которые выше нами были изложены применительно к судебным решениям об удовлетворении иска о понуждении к заключению консенсуального договора, сохраняют свою актуальность и здесь. 2.2.2. Второй из выделенных нами случаев предполагает, что для заключения реального договора требуется, чтобы необходимые действия (передачу вещи) совершил истец. Здесь необходимо отметить одну особенность, которая характеризует исключительно данную группу случаев. Дело в том, что в соответствии с п. 1 ст. 224 ГК РФ «передачей признается вручение вещи приобретателю, а равно сдача перевозчику для отправки приобретателю или сдача в организацию связи для пересылки приобретателю вещей, отчужденных без обязательства доставки». Таким образом, возможны две совершенно самостоятельные конструкции передачи вещи: одна с участием будущего контрагента по договору; другая, напротив, без такого участия. Поскольку это имеет значение как для содержания искового требования, так и для итоговой судебной резолюции и возможности обращения к процедурам принудительного исполнения, то вполне логично рассмотреть каждую из таких конструкций в отдельности. В случае, не требующем участия ответчика для передачи вещи (совершения действий), ситуация во многом схожа с той, что мы описали применительно к заключению реального договора, когда вещь уже находится у приобретателя. Полагаем, что и здесь исковое требование должно ограничиваться просьбой понудить к заключению договора на определенных условиях. Однако несмотря на то что такое судебное решение не требует исполнения, есть один важный момент: хотя ответчик и не участвует в процедуре передачи вещи (совершения действия), тем не менее это нисколько не умаляет ее юридической значимости. Действительно, ведь договор можно будет считать заключенным только с того момента, как истец, к примеру, сдал вещь перевозчику для отправки. Поэтому если в ходе судебного разбирательства установлено, что передача вещи будет производиться без участия ответчика, суд в решении обязательно должен указать, что договор будет считаться заключенным на определенных условиях только с момента такой передачи. В случае, когда требуется участие ответчика для передачи вещи (совершения действий), ситуация выглядит совершенно иначе. Дело в том, что сама конструкция реального договора такова, что исключить из процесса передачи вещи другую сторону в принципе нельзя. Здесь исковое требование должно содержать две просьбы: первая — понудить к заключению договора на определенных условиях; вторая — обязать ответчика к принятию вещи. Соответственно, и судебное решение (при удовлетворении иска), с одной стороны, должно содержать условия, на которых будет заключен договор, а с другой — четко и недвусмысленно обязывать ответчика к принятию вещи <1>. Таким образом, при уклонении ответчика от принятия вещи истец должен иметь возможность обратиться к механизмам принудительного исполнения. ——————————— <1> Собственно, в понуждении к принятию вещи нет ничего необычного: к примеру, п. 3 ст. 148 Федерального закона от 26 октября 2002 г. N 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (в ред. Федерального закона от 30 декабря 2008 г. N 296-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон «О несостоятельности (банкротстве)» (Российская газета. N 267. 2008. 31 дек.)) прямо устанавливает, что «при отказе или уклонении органа местного самоуправления… от принятия имущества… конкурсный управляющий обязан обратиться в арбитражный суд, в производстве которого находится дело о банкротстве, с заявлением о понуждении соответствующего органа местного самоуправления… к принятию указанного имущества». Некоторые исследователи также прямо указывают, что «при уклонении от заключения реального договора уклоняющаяся сторона может быть понуждена не только к передаче имущества другой стороне, но и к принятию имущества от последней» (Груздев В. В. Возникновение договорного обязательства по российскому гражданскому праву: Монография. М.: Волтерс Клувер, 2010 (СПС «КонсультантПлюс»)).

2.2.3. Третий из выделенных нами случаев предполагает, что для заключения реального договора требуется, чтобы необходимые действия (передачу вещи) совершил ответчик. Здесь ситуация видится предельно простой: исковое требование должно содержать как просьбу понудить к заключению договора на определенных условиях, так и просьбу обязать ответчика передать вещь (совершить действие). Как и в предыдущем случае, при уклонении ответчика от передачи вещи (совершения действия), истец должен иметь возможность обратиться к механизмам принудительного исполнения. Может ли истец уже после вынесения судебного решения об удовлетворении его исковых требований о заключении реального договора не совершить действие (не передать вещь)? Может ли истец уклониться от принятия вещи, передаваемой ответчиком? Безусловно, да. Иной подход означал бы, что именно он (а не ответчик) обязан заключить договор. Понятно, что здесь возникает почва для определенных злоупотреблений (выше мы уже указывали на негативные аспекты, которые несет в себе неопределенность в вопросе о том, возникнет или нет договорное правоотношение). Но здесь ситуация иная. Сама конструкция публичного реального договора имплицитно предполагает усмотрение истца. И ответчик потому вынужден будет находиться в состоянии неопределенности. Другой вопрос, что такое состояние неопределенности, состояние связанности возможностью возникновения договорного правоотношения, вряд ли должно продолжаться сколь угодно долго. Видимо, разрешение вопроса о хронологических границах, в которых истец мог бы реализовать свой интерес к заключению реального договора, должно быть найдено в рамках материального права. 2.3. Относительно судебных актов об удовлетворении требования о заключении смешанного договора <1> необходимо указать на следующее. ——————————— <1> Здесь и далее под смешанным понимается договор, в котором содержатся одновременно элементы и консенсуального, и реального договоров.

Понятно, что избрание той или иной процессуальной конструкции для наиболее эффективной реализации интереса лица к заключению смешанного договора должно быть продиктовано именно тем, как материальное законодательство определяет момент заключения. Однако действующее гражданское законодательство не содержит прямого ответа на вопрос о моменте заключения смешанного договора (ст. 433 ГК РФ регламентирует момент заключения консенсуальных и реальных договоров, а также договоров, подлежащих государственной регистрации, однако положения, которые бы определяли момент заключения реально-консенсуального договора, в ней отсутствуют). В этой связи полагаем, что имеет смысл рассмотреть несколько возможных вариантов. 2.3.1. Если исходить из того, что смешанный договор считается заключенным с момента передачи вещи (совершения действия), то изложенные нами выше соображения относительно заключения реального договора в полной мере применимы и к договорам смешанным. 2.3.2. Если допустить, что обязательства из смешанного договора могут возникать разновременно (в зависимости от конструкции договора, которая была использована сторонами для определения конкретных прав и обязанностей), то судебное решение должно четко определить, какие конкретно из обязательств возникают по модели преобразовательного иска, а какие — только при условии совершения действий (передачи вещи) одной из сторон. 3. Теперь — о правоизменяющих судебных актах. Подлежит ли принудительному исполнению судебный акт об удовлетворении иска об изменении договора? На наш взгляд, вряд ли существуют разумные доводы в пользу того, чтобы утверждать о необходимости использования механизма принудительного исполнения для таких судебных актов. Все те аргументы, что были нами высказаны применительно к правопрекращающим судебным актам, а также к судебным актам об удовлетворении требования о заключении консенсуального договора, в полной мере применимы и здесь. Поэтому наиболее актуальным в этой части исследования представляется вопрос не о правовой природе судебного акта, а о самом моменте изменения материально-правового обязательства. De lege lata момент, с которого договор будет считаться измененным при вынесении соответствующего судебного решения, определен предельно четко: это дата вступления в законную силу решения суда об изменении договора (п. 3 ст. 453 ГК РФ). Полагаем, что такое правовое регулирование нельзя назвать отвечающим требованиям гражданского оборота. Для целей настоящей работы имеет смысл разделить все основания изменения договора на несколько групп: а) первая группа связана с наличием в заключенном договоре таких условий, которые предусматривают обязательное внесение изменений в него при наличии определенных обстоятельств посредством заключения соглашения (дополнительного соглашения к договору) <1>; ——————————— <1> Для целей настоящей работы отнесем сюда же и случай, когда стороны заключили предварительный договор о внесении изменений в уже заключенный договор: дело в том, что по большому счету важно то, что из себя представляет механизм, посредством которого производится корректировка договорного правоотношения (а не конкретный документ, где этот механизм нашел закрепление).

б) вторая группа оснований связана с корректировкой материально-правового нормативного акта, который регулирует соответствующее договорное отношение; в) третья группа объединяет все иные случаи, когда закон или соглашение сторон позволяют заинтересованному лицу требовать изменения договора в судебном порядке. 3.1. Уклонение стороны от заключения обязательного для нее соглашения, которое бы изменило ранее возникшее договорное правоотношение, по своей сути мало чем отличается от рассмотренного выше уклонения стороны от заключения договора. Поэтому все выводы, которые сформулированы нами для правообразующих судебных актов, в равной мере применимы и к ситуации, когда заявлено требование о заключении соглашения, направленного на изменение ранее заключенного договора. 3.2. Далее необходимо рассмотреть случай, когда изменение договора вызвано той или иной корректировкой материально-правовых норм, регулирующих договорное правоотношение. Речь здесь идет, во-первых, об императивных нормах и, во-вторых, о тех диспозитивных нормах, которые хотя и наделяют стороны свободой в определении содержания взаимных обязательств, но одновременно при этом ограничивают ее строгими пределами. Соответственно, основанием для изменения договора будет любое изменение императивной нормы, а также такая корректировка диспозитивной нормы, которая привела к тому, что содержание правоотношения, урегулированного ранее сторонами, оказалось за пределами границ, дозволенных нормативно-правовым актом. К примеру, абз. 2 п. 1 ст. 424 ГК РФ установлено, что в предусмотренных законом случаях применяются цены (тарифы, расценки, ставки и т. п.), устанавливаемые или регулируемые уполномоченными на то государственными органами и (или) органами местного самоуправления. В случае, когда по условиям договора одна из сторон должна передавать другой определенный товар в течение длительного периода времени, не исключено, что с течением времени цена на него изменится именно вследствие нормативно-правового регулирования. Такое изменение, безусловно, окажет влияние на договорное правоотношение, если цена установлена императивно либо если допустимый ценовой диапазон смещен настолько, что достигнутое сторонами соглашение о цене оказалось вне его рамок. Понятно, что как минимум у одной из сторон такого договора возникнет интерес в формальном закреплении в тексте договора измененного условия о цене. Еще один пример связан с отменой нормативно-правового акта, который императивно предусматривал строго определенный вид и (или) размер ответственности за нарушение обязательства. Если стороны, руководствуясь исключительно требованием такого акта, воспроизвели условие об ответственности в договоре, то вполне логично, что при его отмене заинтересованная сторона может требовать исключения из договора соответствующего договорного условия либо же такой его корректировки, которая наиболее справедливым образом определит содержание договорного правоотношения <1>. ——————————— <1> В практике ВАС РФ сформулирована идея о праве требовать именно «исключения из договора условия об ответственности, основанного на этом акте» (п. 6 информационного письма Президиума ВАС РФ от 5 мая 1997 г. N 14 «Обзор практики разрешения споров, связанных с заключением, изменением и расторжением договоров» (СПС «КонсультантПлюс»)). Полагаем, что нет никаких видимых препятствий к тому, чтобы суд в подобных случаях рассматривал не только требование об исключении условия об ответственности, но и требование об изменении ее размера (например, требование об изменении размера неустойки).

Итак, поскольку изменение материально-правовых норм, регулирующих договорное правоотношение, хронологически конкретно, суд, констатируя изменение договорного правоотношения, связан требованием закона, и ни момент вступления принятого им решения в законную силу, ни соглашение сторон не могут изменить момент соответствующей корректировки, определенной законодателем. Здесь важно отметить и то, что в подобных спорах решение суда принимает принципиально иной (с точки зрения известной классификации судебных решений) характер: суд не преобразует (не изменяет) материальное правоотношение — такое изменение происходит исключительно вследствие корректировки материально-правовой нормы. Решение суда, которым удовлетворено требование истца, будет фиксировать лишь уже имевшее место ретроспективное изменение договорного правоотношения, выступая, таким образом, не в качестве правообразующего, но как судебный акт о признании. Впрочем, нельзя исключить и такие случаи, когда заинтересованная сторона, не дожидаясь момента, определенного законодателем для изменения соответствующей нормы, превентивно обратится в суд с требованием изменить договор (полагаем, что интерес стороны к отысканию определенности в содержании связывающих ее обязательств заслуживает того, чтобы материальное право допускало использование подобного способа защиты) <1>. При удовлетворении такого иска суд должен указать, что изменение конкретного договорного условия будет произведено в будущем: конкретная дата здесь будет определена в строгом соответствии с тем, как это предусмотрено нормативным актом, изменяющим правовую норму. Однако и в этом случае мы не можем говорить о преобразовательном эффекте судебного решения: здесь налицо лишь фиксация изменения договорного условия, которая произойдет в будущем. ——————————— <1> Более подробно о проблематике превентивных исков (исков о воспрещении) см.: Гордон В. М. Иск о воспрещении (литературное обозрение). СПб., 1913; Он же. Иск о воспрещении // Вестник гражданского права. 1913. N 4. С. 133 — 155; Ратнер А. С. Иски о воспрещении // Вестник советской юстиции. 1925. N 14. С. 547 — 548; Гланц Р. Иски о воспрещении и обеспечение их // Право и жизнь. 1926. Кн. 1; Мурадьян Э. М. Социальное действие и резонанс судебного решения // Советское государство и право. 1983. N 3. С. 46 — 54; Мурадьян Э. М., Тихиня В. Г. Предупредительный иск в гражданском процессе // Правоведение. 1987. N 4. С. 75 — 79.

Отдельно также отметим, что удовлетворение такого превентивного иска не должно препятствовать заинтересованной стороне требовать изменения или отмены судебного решения в случаях, когда по каким-либо причинам изменено содержание либо срок вступления в действие нормативного акта, на основании которого было подвергнуто корректировке договорное правоотношение, либо когда этот нормативный акт отменен. В данной ситуации требуется, чтобы процессуальное законодательство содержало эффективный механизм, позволяющий суду, вынесшему решение (а не суду проверочной инстанции), отменять либо необходимым образом изменять решение, даже если оно уже вступило в законную силу <1>. ——————————— <1> Действующему законодательству известны конструкции, когда отмена или изменение судебного решения производится судом, рассмотревшим дело: это касается как процедуры производства по пересмотру вступивших в законную силу судебных актов по новым или вновь открывшимся обстоятельствам (гл. 37 АПК РФ, гл. 42 ГПК РФ), так и отдельных категорий дел (о взыскании периодических платежей (ч. 3 ст. 209 ГПК РФ), о признании гражданина недееспособным (п. 3 ст. 29 ГК РФ), об ограничении дееспособности гражданина (п. 2 ст. 30 ГК РФ) и др.).

3.3. Остальные случаи мы объединили в одну группу, хотя они довольно разнообразны (здесь основанием изменения договора может быть его существенное нарушение другой стороной (подп. 1 п. 2 ст. 450 ГК РФ), иные основания, как связанные, так и не связанные с нарушением договора) <1>. ——————————— <1> См.: Гражданское право: Учебник: В 4 т. / Отв. ред., проф. Е. А. Суханов. 3-е изд., перераб. и доп. Т. 1: Общая часть.

Общее для всех этих случаев состоит в том, что контрагент стороны, предъявившей иск, отнюдь не обязан заключать какое-то соглашение об изменении договора по основаниям и в порядке, которые этим договором предусмотрены (в отличие от первой группы случаев), и, кроме того, само судебное решение будет носить преобразовательный характер (в отличие от второй группы). Существуют ли какие-то серьезные причины для игнорирования воли спорящих сторон применительно к вопросу о моменте прекращения договорного правоотношения? Следует ли и для данной группы случаев отдавать приоритет волеизъявлению истца и ответчика? Полагаем, что — в качестве общего правила — да, следует. Почему стороны должны дожидаться вступления решения суда в законную силу, если ранее они уже договорились о моменте, с которого договорное правоотношение изменится? Вопрос, безусловно, носит риторический характер. Причем здесь также не имеет значения то, когда стороны достигли такого соглашения: это могло быть зафиксировано как в самом договоре, так и позднее, в том числе и после возникновения судебного спора об изменении договора. Равным образом здесь применима и предложенная выше конструкция условных соглашений сторон. Теперь обратимся к отысканию специальных правил. Ранее (для случаев расторжения договора) нами была отдельно выделена конструкция договора в пользу третьего лица. Напомним, что в соответствии с п. 2 ст. 430 ГК РФ «если иное не предусмотрено законом, иными правовыми актами или договором, с момента выражения третьим лицом должнику намерения воспользоваться своим правом по договору стороны не могут расторгать или изменять заключенный ими договор без согласия третьего лица». Полагаем, что при определении момента изменения договора, заключенного в пользу третьего лица, подходы, сформулированные выше для момента расторжения такого договора, вполне применимы и здесь. Действительно, ведь для выгодоприобретателя по большому счету неважно, какая пертурбация происходит с обязательством: то ли оно прекращается, то ли изменяется. И тот и другой случаи непосредственно затрагивают содержание субъективного права, обладателем которого стало третье лицо. Поэтому, кстати, законодатель и объединяет оба этих случая в рамках одной правовой нормы — п. 2 ст. 430 ГК РФ. А раз можно говорить о схожем правовом эффекте, то и те выводы, которые касаются самой возможности сторон договора игнорировать волю выгодоприобретателя при определении момента судебного расторжения договора, должны учитываться и при разрешении вопроса о моменте, когда договор изменяется. Итак, если судебное изменение договора происходит после того, как субъект, в пользу которого заключен договор, выразил должнику намерение воспользоваться своим правом по договору, то суд при определении момента изменения договора не вправе игнорировать волю выгодоприобретателя. Если же судебное изменение договора происходит до того, как субъект, в пользу которого заключен договор, выразил должнику намерение воспользоваться своим правом по договору, то здесь надлежит учитывать наличие в цивилистической доктрине диаметрально противоположных подходов к вопросу о моменте возникновения субъективных прав у выгодоприобретателя <1>: ——————————— <1> Оба подхода излагались нами применительно к процедуре судебного расторжения договора.

а) если основываться на позиции, что третье лицо становится кредитором в обязательстве в момент заключения договора, то итоговый вывод о необходимости учета волеизъявления третьего лица при определении момента, с которого обязательство изменится, в полной мере применим и здесь; б) если же материальное право, напротив, исходит из того, что третье лицо становится кредитором в обязательстве только в момент выражения им намерения воспользоваться возникшим из договора правом, то волеизъявление выгодоприобретателя не учитывается; соответственно, стороны вправе самостоятельно определить момент изменения договора. Теперь необходимо обратиться к вопросу о том, а может ли суд (при отсутствии соглашения сторон о моменте изменения договора и при условии, что изменению подлежит правоотношение иное, чем возникшее из договора в пользу третьего лица) отступить от правила, установленного в действующем законодательстве? Действительно ли только момент вступления в законную силу решения суда об изменении договора (п. 3 ст. 453 ГК РФ) должен влечь соответствующие материально-правовые последствия для материального правоотношения или же допустимо хронологическое смещение? Возможны ли такие договорные отношения, когда интерес одной из сторон сделки (либо субъекта, не связанного договорной связью) <1> заслуживал бы того, чтобы при отсутствии каких-то существенных дефектов самой сделки тем не менее изменялись бы — либо в какой-то момент в будущем, либо в какой-то момент в прошлом — позитивные последствия, ею вызванные? Полагаем, что гражданскому праву известны конструкции, которые дают повод для того, чтобы отступить от императивного правила п. 3 ст. 453 ГК РФ. ——————————— <1> Например, подп. «г» п. 6 ч. 1 ст. 23 Федерального закона от 26 июля 2006 г. N 135-ФЗ «О защите конкуренции» наделяет правом требовать расторжения договора в судебном порядке антимонопольные органы.

Здесь, как нам представляется, имеет смысл обратить внимание на договор присоединения, которым признается договор, условия которого определены одной из сторон в формулярах или иных стандартных формах и могли быть приняты другой стороной не иначе как путем присоединения к предложенному договору в целом (п. 1 ст. 428 ГК РФ). В соответствии с п. 2 ст. 428 ГК РФ присоединившаяся к договору сторона вправе потребовать расторжения или изменения договора, если договор присоединения хотя и не противоречит закону и иным правовым актам, но лишает эту сторону прав, обычно предоставляемых по договорам такого вида, исключает или ограничивает ответственность другой стороны за нарушение обязательств либо содержит другие явно обременительные для присоединившейся стороны условия, которые она исходя из своих разумно понимаемых интересов не приняла бы при наличии у нее возможности участвовать в определении условий договора. В современных цивилистических исследованиях конструкции договора присоединения можно встретить утверждение о малой эффективности такого способа защиты, как судебное изменение договора: «Изменение договора будет иметь эффект лишь на перспективу, т. е. все неблагоприятные последствия соответствующего условия, возникшие у присоединившейся стороны (именно они вынудили ее обратиться в суд), остаются на ней же. Как известно, в соответствии с п. 4 ст. 453 ГК РФ стороны не вправе требовать того, что было исполнено ими по обязательству к моменту изменения договора. Так что в ряде случаев такое изменение уже не восстановит баланса интересов сторон договора присоединения» <1>. Но если уязвимость требования об изменении договора присоединения связывается именно с перспективным правовым эффектом порождаемой судебным решением корректировки, то нельзя ли допустить, что в определенных случаях суд может допустить ретроспективное изменение такого договора? ——————————— <1> Савельев А. И. Договор присоединения в российском гражданском праве // Вестник гражданского права. 2010. Т. 10. N 5. С. 13 — 75 (СПС «КонсультантПлюс»).

Попробуем проанализировать такие явно обременительные для присоединившейся стороны условия, которые могут быть квалифицированы как затрудняющие доступ к судебной защите или реализацию права на судебную защиту. Наиболее очевидный здесь пример — когда договором присоединения предусмотрена договорная территориальная подсудность (ст. 37 АПК РФ, ст. 32 ГПК РФ), явно создающая для стороны, присоединившейся к договору (с учетом ее местонахождения), сложности в обращении к суду и в самом фактическом участии в рассмотрении судебного дела. Заметим, что в процессуальной науке существует точка зрения, согласно которой «в гражданских отношениях с участием граждан соглашение о подсудности доступно лишь по поводу уже возникших споров», «но не относительно дел, которые могут возникнуть в будущем» <1>. Этот вывод основывается на сравнительном анализе норм о договорной подсудности в арбитражном и гражданском процессе (ст. 37, 249 АПК РФ и ст. 32, 404 ГПК РФ соответственно). Утверждается, что поскольку в указанных нормах ГПК РФ упоминается термин «дело», а нормы АПК РФ не содержат указания на факт возникновения спора, то и соглашение о подсудности по делам «с участием граждан», подведомственным судам общей юрисдикции, возможно лишь в отношении уже возникшего между сторонами спора <2>. ——————————— <1> Рожкова М. А., Елисеев Н. Г., Скворцов О. Ю. Договорное право: соглашения о подсудности, международной подсудности, примирительной процедуре, арбитражное (третейское) и мировое соглашения / Под общ. ред. М. А. Рожковой. М.: Статут, 2008 (автор гл. II — Н. Г. Елисеев) (СПС «КонсультантПлюс»). <2> Там же.

Полагаем, что подобный подход следует подвергнуть критике. Статья 32 ГПК РФ четко и недвусмысленно говорит о том, что «стороны могут по соглашению между собой изменить территориальную подсудность для данного дела до принятия его судом к своему производству». Если бы законодатель действительно имел в виду «уже возникшие споры», то тогда совершенно непонятно, почему упоминается конкретная хронологическая граница — «до принятия его судом к своему производству». На самом деле с точки зрения конструирования механизма договорной подсудности вполне возможен подход, который бы ограничивал возможность заключения соглашений о договорной территориальной подсудности. Однако нет никакой логики в том, чтобы распространять его на все дела, подведомственные судам общей юрисдикции, или на часть таких дел с участием граждан. Скорее, этого требуют конкретные материальные отношения с предполагаемыми сильной и слабой сторонами, а уж какие субъекты там будут занимать место кредитора и должника (граждане, организации, индивидуальные предприниматели, публичные образования и т. д.) — это момент вторичный и для разрешения данного вопроса отнюдь не определяющий. Поэтому, не углубляясь в проблематику возможных ограничений, которые могли бы содержаться в процессуальном законодательстве, обратимся к исследованию вопроса о возможном моменте судебного изменения условия о договорной подсудности, тем более что допустимость заключения соглашений о договорной территориальной подсудности в отношении будущих споров в арбитражном процессе под сомнение в процессуальной науке не ставится. Итак, может ли быть условие о договорной подсудности изменено ретроспективно, в частности вправе ли суд в решении об удовлетворении иска об изменении договора присоединения указать, что измененное условие действует с момента заключения договора? Ответ, полагаем, будет варьироваться в зависимости от наличия либо отсутствия возбужденного производства по иску, вытекающему из заключенного договора <1>: ——————————— <1> Имеется в виду любой иск, связанный с материально-правовыми обязательствами, возникшими из договора присоединения (далее для целей настоящего пункта — материально-правовой иск, материально-правовые исковые требования).

а) для случаев, когда материально-правовой иск еще не предъявлен, нет никакого смысла обращать момент изменения договора в прошлое: действительно, какая разница, когда утратило свою силу условие о договорной подсудности, — главное, что на момент предъявления материально-правового иска уже не будет существовать явного обременения в виде необходимости обращаться в территориально неудобный суд. Хотя здесь необходимо учитывать один довольно важный нюанс, связанный с временным разрывом между моментом принятия решения и датой его вступления в законную силу. Дело в том, что факт отсутствия производства по материально-правовому требованию по логике должен устанавливаться судом первой инстанции. Но ведь вполне допустима ситуация, когда после вынесения решения, но до его вступления в законную силу контрагент стороны, присоединившейся к договору, посчитает необходимым обратиться за судебной защитой своих нарушенных материальных прав. Получается, что если момент изменения условия о договорной подсудности поставить в зависимость от вступления судебного решения в законную силу, то тогда заведомо будет создано «окно», позволяющее контрагенту стороны, присоединившейся к договору, использовать навязанное условие: с учетом процедуры подачи апелляционной жалобы и сроков ее рассмотрения de facto у такого субъекта будет несколько месяцев для того, чтобы обратиться в удобный суд. Поэтому здесь крайне важно упредить саму возможность подобных обращений. Очевидно, что реализовано это может быть не путем смещения момента изменения договора в прошлое, а посредством придания юридического значения дате самого вынесения судебного решения. Итак, для случаев, когда материально-правовой иск еще не предъявлен, при вынесении судебного решения об удовлетворении иска об изменении договора присоединения в части условия о договорной подсудности момент, с которого договор будет считаться измененным, должен совпадать с датой вынесения решения. Применительно к рассматриваемой группе случаев необходимо также обратить внимание и на определенные тонкости, связанные с течением исковой давности. Дело в том, что вполне возможна ситуация, когда срок исковой давности по материально-правовому иску истечет именно в момент рассмотрения судебного дела, возбужденного по иску об изменении договора. Надо сказать, что сторона, присоединившаяся к договору, попадает здесь в весьма незавидное положение: с одной стороны, она полагает, что условие о договорной подсудности является для нее явно обременительным и потому не предъявляет материально-правовой иск в суд, который ей, по сути, навязали; с другой же стороны, предъявив иск об изменении договора, она вынуждена дожидаться принятия судебного решения, потому как в противном случае предъявление материально-правового иска по общим правилам подсудности будет квалифицировано как нарушение правил подсудности <1>. Выход из этой ситуации нам видится в законодательном дополнении оснований для приостановления течения срока исковой давности: общий перечень, предусмотренный п. 1 ст. 202 ГК РФ, должен также содержать указание на такое обстоятельство, как предъявление иска об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности <2>. Соответственно, течение срока исковой давности должно приостанавливаться с момента предъявления такого иска до момента принятия судебного акта, которым оканчивается производство в суде первой инстанции. ——————————— <1> Напомним, что течение срока исковой давности прерывается предъявлением иска в установленном порядке (абз. 1 ст. 203 ГК РФ); соответственно, иск, предъявленный с нарушением правил подсудности, течение исковой давности не прерывает. <2> Понятно, что институт перерыва течения исковой давности в данном случае неприменим: исковое требование об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности, не связано с исполнением материально-правовых обязательств. Это довольно автономная конструкция, которая как бы подготавливает материально-правовой иск, создает необходимые условия для его эффективной реализации.

Отметим также, что если заинтересованная сторона к моменту предъявления иска об изменении договора уже по каким-то причинам обращалась с материально-правовым исковым требованием в суд, определенный исходя из общих правил подсудности, то вынесение определения о возвращении искового заявления (либо об оставлении заявления без рассмотрения), конечно, не должно препятствовать повторному обращению в этот же суд после того, как вступит в законную силу судебное решение об изменении договора (в части, затрагивающей условие о договорной подсудности); б) напротив, для случаев, когда к моменту предъявления иска об изменении договора присоединения дело по материально-правовому иску уже возбуждено, игнорирование самой идеи о ретроспективном изменении условия о договорной подсудности представляется неразумным. Действительно, что преследует заинтересованное лицо, оспаривая навязанное ему условие? Ведь само судебное дело по материально-правовому иску уже рассматривается, причем рассматривается именно тем судом, который для присоединившейся к договору стороны неудобен. Логично предположить, что главной целью, которая преследуется истцом по требованию об изменении договора, как раз и выступает отыскание иного компетентного суда (суда, определяемого по общим правилам подсудности). Можно, конечно, возразить в том плане, что условие о договорной подсудности в известном смысле уже реализовано, а потому и его изменение будет сродни изменению исполненного надлежащим образом договора. Однако этому аргументу есть что противопоставить: во-первых, между сторонами могут быть и иные споры, которые подпадают под действие условия о договорной подсудности, а во-вторых, эффективная защита интереса присоединившейся стороны настоятельно требует создания такого механизма, который мог бы конкурировать с ранним предъявлением материально-правового иска в территориально неудобный суд <1>. ——————————— <1> Доведем ситуацию до крайности — предположим, что материально-правовой иск предъявлен контрагентом присоединившейся стороны на следующий день после заключения договора присоединения. Неужто и в этой ситуации можно проигнорировать интерес присоединившейся стороны, утверждая, что соглашение о договорной подсудности реализовано (исполнено)?

Следует отметить, что действующее процессуальное законодательство в ситуации, когда производство по материально-правовому иску уже возбуждено, делает, по сути, бессмысленным иск об изменении условия о договорной подсудности, поскольку в силу положений ч. 1 ст. 39 АПК РФ и ч. 1 ст. 33 ГПК РФ дело, принятое судом к своему производству с соблюдением правил подсудности, должно быть рассмотрено им по существу, хотя бы в дальнейшем оно стало подсудным другому суду. Но мы ставим под сомнение базовое правило п. 3 ст. 453 ГК РФ, связывающее момент изменения договора исключительно с моментом вступления судебного решения в законную силу. И если допустить, что в рассматриваемой ситуации судебное решение об изменении договора исключит условие о договорной подсудности именно с момента заключения договора присоединения, то тогда все встает на свои места. Итак, если согласиться с тем, что судебное решение ретроспективно изменяет условие о договорной подсудности, то это необходимо повлечет вывод о неподсудности дела, возбужденного по материально-правовому иску, и, как следствие, передачу его по подсудности в суд, определенный без учета достигнутого сторонами соглашения. Формально-правовым основанием для такой передачи следует считать императивные нормы п. 3 ч. 2 ст. 39 АПК РФ и п. 3 ч. 2 ст. 33 ГПК РФ, которые как раз и говорят о случае, когда при рассмотрении дела в суде выяснилось, что оно было принято к производству с нарушением правил подсудности. Подчеркнем: при ретроспективном изменении условия о договорной подсудности получается, что уже на момент возбуждения материально-правового иска суд, определенный согласно такому договорному условию, не являлся компетентным. Хотя понятно, что законодатель, формулируя содержание норм п. 3 ч. 2 ст. 39 АПК РФ и п. 3 ч. 2 ст. 33 ГПК РФ, конечно же, не предполагал ситуацию ретроспективного изменения: передача дела по подсудности здесь есть результат судебной ошибки, которая не была выявлена в момент возбуждения судебного дела. И если исходить из такого толкования указанных норм, то более корректным нам видится установление дополнительного основания для передачи дела по подсудности (путем расширения перечня, предусмотренного соответственно в ч. 2 ст. 39 АПК РФ и ч. 2 ст. 33 ГПК РФ). Таким основанием будет являться вступление в законную силу судебного акта, которым изменен договор в части, затрагивающей условие о договорной подсудности, при условии что определенный судом момент такого изменения предшествует дате вынесения определения суда о принятии искового заявления к производству <1>. ——————————— <1> Собственно, если уж быть последовательным, то тогда потребуется и аналогичное дополнение для случаев признания условия о договорной подсудности недействительным (за исключением, конечно, тех ситуаций, когда суд прекращает действие оспоренного договорного условия на будущее время (п. 3 ст. 167 ГК РФ)).

Для эффективной реализации предлагаемой конструкции необходимы, правда, и некоторые другие корректировки действующего процессуального законодательства. Во-первых, это касается подсудности споров по искам об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности. Дело в том, что, как правило, условия о договорной подсудности формулируются с расчетом охватить максимально широкий спектр возможных споров. И получается, что сторона, присоединившаяся к договору, для целей рассмотрения материально-правового иска в территориально удобном суде вынуждена будет инициировать судебное разбирательство по требованию об изменении обременительного условия о договорной подсудности в том самом суде, который ей, по сути, навязали! К сожалению, процессуальное законодательство, не устанавливая специальной нормы о компетентном суде для рассмотрения требований об изменении договорного условия о подсудности, по сути, издевательски относится к защите охраняемого законом интереса присоединившейся стороны. Законодатель как бы говорит: «Вы, слабая сторона, можете, конечно, потребовать изменения навязанного Вам условия о договорной подсудности. Однако имейте в виду, что соглашение о подсудности может охватывать и спор об изменении договора. И в этом случае спор будет рассматривать именно тот суд, который Вам неудобен». На самом деле на проблему надо смотреть шире, ведь поражение позитивно-правового эффекта, вызванного соглашением о договорной подсудности, может происходить не только в результате удовлетворения искового требования об изменении договора, но и в силу признания указанного соглашения (договорного условия) недействительным. Поэтому крайне важным (даже безотносительно к обосновываемому в настоящей работе ретроспективному эффекту судебного решения) видится изменение действующего процессуального законодательства. Полагаем, что и в АПК РФ, и в ГПК РФ должна быть включена норма, которая бы императивно устанавливала, что по искам об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности, либо о признании такого условия недействительным компетентный суд определяется без учета соглашения о подсудности. Во-вторых, требуется установление специального основания для приостановления производства по делу. Хотя действующее законодательство и предусматривает в качестве обязательного основания невозможность рассмотрения дела до разрешения другого судебного дела (п. 1 ч. 1 ст. 143 АПК РФ, абз. 5 ст. 215 ГПК РФ), тем не менее совершенно очевидно, что само по себе возбуждение дела по иску об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности, никак не препятствует рассмотрению принятых к производству материально-правовых исковых требований. В то же время создается опасность того, что к моменту судебной констатации изменения договора дело, возбужденное по материально-правовому иску, уже будет рассмотрено. Понятно, что это сделает уязвимым любой окончательный судебный акт, принятый по такому делу, и по большому счету будет означать бесполезность всей судебной процедуры. Поэтому совершенно необходимо, чтобы возбуждение дела по иску об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности, в обязательном порядке влекло приостановление производства по делу, возбужденному по материально-правовому иску. И еще одно замечание. Если законодателем будет воспринята сама идея о допустимости судебного акта о ретроспективном изменении условия о договорной подсудности, то отдельного обсуждения требует вопрос о ее применимости к случаям, когда материально-правовой иск предъявлен лицом, присоединившимся к договору. Дело в том, что для случаев, когда инициатором выступает противная сторона (контрагент по сделке) или иное уполномоченное на предъявление иска лицо, вся конструкция выглядит вполне логичной: присоединившейся стороне навязали условие о договорной подсудности, затем предъявили к ней иск в суд, который для нее территориально неудобен, и вот уже после этого присоединившаяся сторона инициирует самостоятельный иск об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности. Но ведь возможна и ситуация, когда с материально-правовым иском обращается как раз присоединившаяся сторона. И что же получается? Сначала она как бы соглашается с навязанным ей судом, а затем по каким-то причинам пытается опровергнуть компетенцию суда, уже принявшего дело к своему производству. Понятно, что, допустив такое развитие событий, мы бы создали почву для процессуальных злоупотреблений и дискредитации всей процессуальной деятельности, осуществленной судом по материально-правовому требованию. Но здесь опять-таки нельзя упускать из виду институт исковой давности: сторона, присоединившаяся к договору, в отсутствие специальных страхующих правовых норм может довольно убедительно аргументировать необходимость предъявления материально-правового иска угрозой истечения срока исковой давности. Поэтому ограничение действия механизма ретроспективного изменения условия о договорной подсудности для случаев, когда инициатором возбуждения материально-правового иска выступает сторона, присоединившаяся к договору, возможно, но только при условии включения в законодательство нормы, устанавливающей в качестве основания для приостановления течения срока исковой давности такое обстоятельство, как предъявление иска об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности. Подчеркнем: в рассматриваемой ситуации создание действительно эффективной правовой конструкции невозможно путем точечного отраслевого регулирования. Любая несистемная корректировка приведет здесь к разбалансированности, а потому только гармоничное взаимодействие процессуально-правовых конструкций с тесно связанными институтами материального права способно обеспечить должный правовой эффект. Кроме того, полагаем, что возможны и такие случаи, когда необходимость в скорейшем обращении стороны, присоединившейся к договору, с материально-правовым иском заслуживает того, чтобы пренебречь (внешне более последовательным) предварительным судебным разбирательством по делу об изменении договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности (к примеру, спор возник по поводу скоропортящегося имущества, и непринятие обеспечительных мер, направленных на его сохранение, приведет к необратимым последствиям). В гражданском процессе ввиду отсутствия института предварительного обеспечения никакой другой возможности, кроме как предъявить соответствующий иск и заявить обеспечительное ходатайство, у стороны, присоединившейся к договору, нет. Для нее такое обращение в территориально неудобный суд — единственная возможность обеспечить защиту своего субъективного права. Однако после того, как суд вынесет обеспечительное определение, истец вполне логично может инициировать и новое судебное разбирательство, связанное с требованием об изменении условия о договорной подсудности. При удовлетворении такого иска, как указывалось выше, суд, возбудивший производство по материально-правовому требованию и вынесший обеспечительное определение, обязан будет передать дело в суд, определенный без учета соглашения о договорной подсудности. Поэтому при разрешении вопроса о моменте изменения условия о договорной подсудности для случаев, когда инициатором возбуждения материально-правового иска выступает сторона, присоединившаяся к договору, надлежит также учитывать и объективную вынужденность обращения истца к судебной защите. Итак, в случае если будет установлено, что предъявление материально-правового требования вызвано обстоятельствами, не терпящими отлагательства, суд, рассматривающий дело об изменении условия о договорной подсудности, обязан определить момент такого изменения ретроспективно; в) наиболее сложным представляется случай, когда к моменту предъявления иска об изменении договора присоединения дело по материально-правовому требованию уже рассмотрено. С одной стороны, ретроспективное изменение условия о договорной подсудности должно порочить любой судебный акт, принятый de jure некомпетентным судом. С другой же стороны, нельзя игнорировать то, что, не подавая иск об изменении договора, сторона вела себя как минимум пассивно, а может, даже недобросовестно. Хотя реализация права на иск зависит исключительно от волеизъявления заинтересованной стороны, откровенное промедление с предъявлением иска, который может привести к дискредитации результатов другого судебного разбирательства, явно указывает на то, что сторона, присоединившаяся к договору, имела намерение обратиться к судебной защите только при негативном для себя судебном решении по материально-правовому иску. Итак, чему же отдавать приоритет? Полагаем, что создание механизма для пресечения процессуальных злоупотреблений должно в данном случае превалировать над формальным следованием нормам, гарантирующим судебную защиту. Однако как тогда обосновать возможное ограничение права на судебную защиту? Предлагаемое нами решение в действительности никак не ограничивает это право. Дело в том, что законодатель вполне мог бы установить, что при наличии уже рассмотренного судом первой инстанции дела, возбужденного по материально-правовому иску, момент изменения договора в части, затрагивающей условие о договорной подсудности, определяется перспективно. Иначе говоря, такое судебное решение никак не повлияет на компетенцию суда, принявшего ранее дело к своему производству и вынесшего итоговый судебный акт. В то же время само по себе такое изменение не следует считать бесполезным: оно будет распространяться на все новые материально-правовые иски, предъявляемые сторонами. Более того, если производство по материально-правовому иску завершилось вынесением определения об оставлении без рассмотрения, то повторное обращение за судебной защитой по тождественному иску будет производиться уже без учета прекратившего свое действия условия о договорной подсудности. Таким образом, для случая, когда к моменту предъявления иска об изменении договора присоединения дело по материально-правовому иску уже рассмотрено, следует исходить из общего правила о том, что договор будет считаться измененным с даты вступления в законную силу решения суда об изменении договора (п. 3 ст. 453 ГК РФ).

References

Karapetov A. G. Major trends of regulatory termination in breach of contract under foreign and Russian civil law: Abstract of Dissertation. Doctor of Legal Sciences. M., 2011. P. 14. Karapetov A. G. Termination of breached contract in Russian and foreign law. M., 2007. Egorova M. A. Unilateral refusal to perform a civil contract. 2nd ed., revised and expanded. M., 2010. Ilyushina M. N. Problems of the unilateral termination of the contracts with entrepreneurs in the light of the Concept of improving the civil law // Laws of Russia: experience, analysis, and practice. 2010. No. 12. P. 14 — 20. Nolken A. M. Contracts in favor of third parties. The experience of theoretical research on civil law. St. Petersburg, 1885. P. 84 — 108. Shershenevich G. F. Textbook of Russian civil law. M., 1912. P. 520. Braginsky M. I., Vitryansky V. V. Contract law. Book 1: General propositions. 3rd ed., stereotypical. M., 2001. Tretyakov S. V. Formation of the concept of secondary rights in the German civil doctrine (for publication of the Russian translation by E. Zekkel «Secondary rights in civil law») // Herald of Civil Law. 2007. Vol. 7. No. 2. P. 253 — 270. Agarkov M. M. Obligation on Soviet civil law. M., 1940. P. 70 — 72. Alekseev S. S. Unilateral deals in the mechanism of civil regulation // Theoretical problems of civil rights. Issue 13. Sverdlovsk, 1970. P. 65 — 67. Tarasenko Yu. A. Contract in favor of third parties: features of legal construction // Deals: theory and practice: Collected papers / Ed. by M. A. Rozhkova. M., 2008. Lesnitskaya L. F., Klein N. I. Concept of the civil procedural and arbitration legislation // Legal reform: The concept of the Russian legislation. M., 1995. P. 169 — 174. Gros’ L. L. Theoretical and practical study of the effect of the substantive law to resolve procedural and legal problems in civil and arbitration proceedings: Textbook. Khabarovsk, 1999. P. 205. Karapetov A. G. Claim for the award of performance of the obligation in kind. M., 2003. P. 181. —————————————————————— КонсультантПлюс: примечание. Учебник «Гражданское право: В 4 т. Общая часть» (том 1) (под ред. Е. А. Суханова) включен в информационный банк согласно публикации — Волтерс Клувер, 2008 (3-е издание, переработанное и дополненное). —————————————————————— Civil law: Textbook: In 4 vols. Vol. 1: General part / Ed. by prof. E. A. Sukhanov. 3rd ed., revised and expanded. M., 2004. Pobedonostsev K. P. Course of civil law. Part 3. St. Petersburg, 1896. P. 110. Agarkov M. M. Legal nature of rail transport // Law and Life. 1922. No. 2. P. 29 — 40; No. 3. P. 7 — 19. Civil law: Textbook / O. V. Gutnikov, A. S. Gutnikova, S. D. Radchenko and others; Ed. by O. N. Sadikov. Vol. 1. M., 2006. Tuzov D. O. Notes about consensual and real contracts // Collection of scientific articles in honor of the 60th anniversary of the E. A. Krasheninnikov / Ed. by P. A. Varul. Yaroslavl, 2011. P. 91 — 132. Babaev A. B., Bevzenko R. S. About real and consensual contracts // Bulletin of the Supreme Arbitration Court of the Russian Federation. 2006. No. 1. P. 169. Roman private law: Textbook / V. A. Krasnokutsky, I. B. Novitsky, J. S. Peretersky and others; Ed. by I. B. Novitsky, J. S. Peretersky. M., 2004. Ogorodov D. V., Chelyshev M. Yu. About the mixed types of contracts in private law // Law and Economics. 2006. No. 2. The German Code of Civil Procedure = Deutsches Burgerliches Gesetzbuch mit Einfuhrungsgesetz: with Introductory Act to the Code: Transl. from German / B. Bergmann, preface, comp. M., 2006. P. 319. Ioffe O. S. Contractual right. M., 1975. P. 55. Pavlov A. A. Performance security of the obligations arising out of the preliminary contract // Arbitration Disputes. 2006. No. 2(34). P. 93. Gruzdev V. V. Emergence of contractual obligations to the Russian civil law: Monograph. M., 2010. Braginsky M. I., Vitryansky V. V. Contract law. Book 2: The contracts on the transfer of property. M., 2000. Braginsky M. I., Vitryansky V. V. Contract Law. Book 5: In 2 vols. Vol. 1: Contracts for a loan, bank credit and factoring. Agreements aimed at creating collective entities. M., 2006. Braginsky M. I. Preliminary agreement in economic relations // Soviet State and Law. 1971. No. 3. P. 104. Comments on the Civil Code of the Russian Federation (the educational and practical). The first, second, third, fourth parts (itemized) / S. S. Alekseev, A. Vasiliev, V. V. Golofaev and others; Ed. by S. A. Stepanov. 2nd ed., revised and expanded. M.; Ekaterinburg, 2009. Comments on the Civil Code of the Russian Federation. Part Two: Training and practical commentary (itemized)] (In Russian) / E. N. Abramova, N. N. Averchenko, K. M. Arslanov and others; Ed. by A. P. Sergeev. M., 2010. Gordon V. M. Claim for prohibiting (literary review). St. Petersburg, 1913. Ratner A. S. Claims for prohibiting // Bulletin of Soviet Justice. 1925. No. 14. P. 547 — 548. Glantz R. Claims for prohibiting and providing them // Law and Life. 1926. Book 1. Muradyan E. M. Social action and the resonance of the judgment // Soviet State and Law. 1983. No. 3. P. 46 — 54. Muradyan E. M., Tikhinya V. G. Precautionary action in the civil process // Jurisprudence. 1987. No. 4. P. 75 — 79. Savelyev A. I. Contract of treaty in the Russian civil law // Herald of Civil Law. 2010. Vol. 10. No. 5. P. 13 — 75. Rozhkova M. A., Eliseev N. G., Skvortsov O. Yu. Contract law: agreements on jurisdiction, international jurisdiction, conciliation, arbitration and the settlement agreement / Ed. by M. A. Rozhkova. M., 2008.

——————————————————————