Арямов А. А., профессор кафедры уголовного права РАП (секция уголовного права и криминологии), доктор юридических наук.
В качестве эпиграфа настоящего исследования можно взять известную цитату Еврипида: «Дарами и боги прельщаются». Говоря о природе политической власти и государства, политологи и представители большинства современных отечественных правовых течений оперируют марксистскими положениями о том, что государство является орудием в руках господствующего класса, что это механизм подавления и т. д. Но при этом не является популярной следующая цитата К. Маркса: «Чиновник рассматривает политическую власть как свою частную собственность». Из данного положения можно сделать целый комплекс взаимообусловливающих выводов.
1. Коррупция является социально-политическим явлением и структурно присуща государственной власти. Противостояние ей политическими мерами, посредством укрепления различных форм государственно-правового контроля означает лишь расширение коррупционного плацдарма.
2. В сознании чиновника закреплена не собственная принадлежность его к государству, а обладание определенной частью государственной власти в качестве квазивещного отношения. Он может сколько угодно говорить, что является слугой народа; в действительности же его поведенческий механизм строится на фундаменте восприятия себя как правомочного субъекта, а обывателей — как субъекта обязанного (должного). Именно по этому алгоритму сконструировано большинство процедурных нормативных актов (УПК, ГПК, АПК, Закон «Об ОРД» и т. д.)
3. Право собственности образует триумвират правомочий: владение, пользование, распоряжение. В соответствии с азами цивилистики формы пользования и распоряжения имеют невероятно широкий спектр. Ни один цивилист не станет рассматривать собственность лишь в призме купли-продажи. Так почему коррупцию в абсолютном большинстве случаев рассматривают исключительно в аспекте взятки? Взятка — это самая примитивная, очевидная и далеко не самая распространенная форма коррупции. Получать «дивиденды» от своей должности можно самыми различными способами: крышевание бизнеса, покровительство семейному бизнесу, выполнение «заказов» под карьерный рост и проч. Причем, погрязши в таких делах, некоторые чиновники убеждены, что они-то не коррупционеры, так как взяток не берут. Ведь борзые щенки — это не взятка, а пятьсот долларов — это «устная благодарность». Узкое понимание коррупции — это не только игнорирование основной части айсберга, это фактическое покровительство данным «непризнанным» формам коррупции.
4. Опираясь на марксистскую догму, что политика — это концентрированное выражение экономики, можно предположить, что коррупция есть не что иное, как экономический фундамент поставленного вне действенного общественного контроля бюрократического аппарата. Такое понимание экономического базиса бюрократии имеет давние исторические корни: традиционным источником финансирования чиновников на Руси и в иных государствах в периоды, предшествовавшие становлению абсолютной монархии, являлся институт кормления. Монархий уже давно нет, а восприятие кормящей функции должности осталось.
Любая борьба с коррупцией посредством правового запрета страдает следующим недостатком. Основной целью уголовной ответственности является восстановление социальной справедливости и предупреждение преступности (ч. 2 ст. 43 УК РФ). То есть, наказывая преступника, нарушившего границы нормального в конкретном обществе поведения, тем самым восстанавливается правопорядок (нормальное положение вещей в социуме). Но если в определенном обществе уровень коррупции достигает такого показателя, когда нормой реального поведения является именно продажность чиновничества, то уголовная ответственность за коррупцию утрачивает свою функциональность. Наказание взяточника и им самим, и окружающими воспринимается как исключение из правила, которое такое правило и подтверждает. Чиновник стремится не отказаться от коррупционного поведения, а сориентироваться, кого заинтересовать, чтобы избежать ответственности за собственную продажность, либо к какой корпорации примкнуть, чтоб сформировать антикоррупционный квазииммунитет. Прикладное антикоррупционное правоприменение становится зачастую инструментом в межклановой борьбе.
История знает множество примеров, когда в определенное время в определенном государстве объявлялась непримиримая война коррупции. Но в то же время нет ни одного примера победоносного завершения этой борьбы. Более того, создается впечатление, что коррупция, как мифическое чудовище, питается энергией своих противников: чем большие силы мобилизуются на антикоррупционном фронте, тем более развивается сама коррупция. В данном случае не работает «золотое» правило механики «действие равно противодействию». Никакого противодействия не наблюдается. Коррупция впитывает в себя антикоррупционный вектор, преломляет его, превращает в его противоположность и питается его импульсом.
Одна суфийская притча содержит следующую информацию. Восточный сатрап, начитавшись Геродота, по примеру персидского царя Камбиса приказал с каждого изобличенного кадия сдирать заживо кожу и покрывать ею судейское кресло. Но несмотря на систематические казни чиновники продолжали брать взятки. У очередного приговоренного перед казнью сатрап спросил, почему тот, зная о судьбе своих предшественников, тем не менее совершил преступление. На что осужденный ответил: чем больше на этом кресле кож, тем мягче на нем сидится.
В России своей непримиримостью к взяточничеству отличался Петр I, но коммерческий размах его фаворита А. Д. Меньшикова до сих пор оказался непревзойденным: его личный доход в определенный период превысил доход его государя. Совсем как в известной басне: «Уж брать, так брать, а то и когти что марать». (И. А. Крылов. Вороненок.) Очередной виток борьбы с коррупцией имел место в правление Павла I; однако брать меньше не стали, а размер взяток увеличился: влияние платы за риск. XIX век ознаменовался «взяточной» вакханалией, она стала настолько повсеместным явлением, что даже министр юстиции граф В. Н. Панин, оформляя дарственную на дом для дочери, лично вручил определенному чиновнику подношение; сформировался даже коррупционный сленг: в приемной чиновника секретарь доходчиво объяснял просителю, что «надо-ж-дать», и в случае скромности в подношениях последнего — «придется доложить» и проч. П. И. Вейнберг весьма образно охарактеризовал состояние дел в Российской империи:
Не считай преступным делом —
Взять хорошенькую взятку,
Прилепись душой и телом
К канцелярскому порядку.
Вейнберг П. И. Практические советы.
В начале XX в. реформы Столыпина также ознаменовались закручиванием антикоррупционных гаек. Меры принимались настолько серьезные, что чиновники Киевской губернии провели нечто вроде сходки, на которой решили: на репрессивные действия правительства ответить строгим соблюдением законов и инструкций. С дальних полок достали забытые и заброшенные предписания и формуляры, и чиновничья волокита приобрела формы всеобщего бюрократического коллапса. В результате Николай II в личной беседе со Столыпиным «попросил» последнего, чтоб все было «по-прежнему». Издревле на Руси считали чиновничество неистребимым крапивным семенем. Нередко в неповоротливом, раздутом чиновничьем аппарате «коммерческая» заинтересованность чиновника является единственным стимулом к его профессиональной активности. Имея такие исторические традиции, современная коррупция может позволить себе быть циничной и практически официально-открытой. Бюрократы не скрывают и даже афишируют свои коммерческие доходы, не видеть которые не может даже слепой. Ряд специалистов полагают, что в переходный период коррупция сыграла роль смазки, облегчившей переход к новому экономическому укладу. (Диагностика российской коррупции: социологический анализ // Российская газета. 2002. 7 августа.) Сторонники антикоррупционной политики должны иметь в виду: исключая из гражданского оборота такое явление, как взятка, необходимо предложить альтернативный институт, способный выполнить ту же социальную функцию, но в правовом поле и в общественно-полезных целях.
С точки зрения современной когнитивной психологии процесс принятия управленческого решения чиновником непосредственно не стимулируется правовым предписанием или запретом. Самый суровый запрет преломляется в личностно-мотивационном секторе психики и трансформируется в корпоративные правила поведения. Так, в последнее время активно культивируется ориентировка при принятии юрисдикционных решений на судебную (следственную, прокурорскую…) практику; предписания же закона либо играют факультативную роль, либо демонстративно игнорируются. В результате бюрократ избирает вариант решения не в соответствии с правовым предписанием, а в соответствии с нормой корпоративного поведения. Можно принять множество законов, ограничивающих произвол чиновников, но они останутся «мертвыми» нормами, так как контроль за их применением осуществляют тоже чиновники. А что бы мы о нем ни говорили, бюрократ не похож на гоголевскую вдову унтер-офицера, которая сама себя высекла; в приступах юрисдикционного садомазохизма он не замечен.
Мы любим наступать на одни и те же грабли по нескольку раз. В 90-х годах прошлого века была объявлена непримиримая борьба с организованной преступностью. И следом за этим по стране прошла волна скандальных процессов, выявивших смыкание с организованной преступностью именно тех, кому поручили с ней бороться, — подсудимыми стали руководители РУБОПа, ОБГРП и т. д. А каков латентный сектор этого вида преступности, может сказать лишь Господь. В одном из уральских регионов руководитель РУБОПа и местный авторитет даже породнились, сыграв свадьбу своих детей; и за свадебным столом мирно веселились соратники обоих отцов. Существенное же снижение уровня организационной преступности наступило тогда, когда государство вытеснило ее из экономического сектора, причем немаловажную роль в этом сыграла именно коррупция: зачем платить за крышу бандитам, если проще и надежнее — чиновнику? И не так давно в той же области, по официальным данным, не успел недавно назначенный начальник управления по борьбе с коррупцией при ГУВД проработать в своей должности несколько месяцев, как был задержан при получении взятки в пять миллионов рублей (хотя вполне вероятно, что он пал жертвой ведомственных войн, но и в том и в другом случае ситуация достаточно символичная). Даже когда ведется речь об искоренении условий коррупции, все сводится к той же самой борьбе: «…чтоб чиновник понимал: если взял взятку, то сломал себе карьеру». Сколько раз еще необходимо наступить на одни и те же грабли, чтобы понять, что примитивная борьба с коррупцией не только обречена на поражение, но и питает эту самую коррупцию?
Примечателен факт, что снижение уровня коррупционной преступности наблюдается в тех государствах, где не поднимают знамя священной и непримиримой борьбы с продажностью чиновников; а выстраивают социально-экономические институты в режиме саморегуляции, сводящей к минимуму свободу усмотрения чиновника. И не надо изобретать велосипед. Широко известны и апробированы на практике подобные инструменты. Так, притчей во языцех является фигура работника ГИБДД, побирающегося на дорогах нашей необъятной Родины. Однако элементарный аудит показывает, что содержание одного сотрудника ГАИ (денежное содержание, обмундирование, паек, автотранспорт, экипировка, вооружение и т. д.) эквивалентно приобретению, установке и эксплуатации 10 видеокамер дорожного наблюдения. При некотором кадровом сокращении в сектор наблюдения можно поместить основные магистрали страны. Может, как в большинстве развитых стран, дорожная полиция должна заниматься своим непосредственным делом — обеспечивать безопасность движения и приходить на помощь людям, ставшим жертвами транспортных аварий? А наблюдение за законопослушностью водителей и их наказание должно осуществляться в полуавтоматическом порядке. Достигаются сразу две цели: и неотвратимость ответственности из тезиса превращается в реальность, и профилактируется целый сегмент коррупции (в видеокамеру купюру не засунешь).
Немало проблем в настоящее время доставляет коррупция в отечественной судебной системе. Однако в большинстве экономически развитых стран до 80% хозяйственных споров рассматривается вне государственной юстиции. Доминирующую роль в этом процессе играют третейские арбитражи. В отличие от государственного судьи, третейский судья не обладает неприкосновенностью, любое сомнительное дело для него может стать последним, честное имя и высокий профессионализм для него являются непременными условиями деятельности, даже сомнение в этом чревато потерей клиентуры. Так как стороны сами выбирают арбитра, исчезает недоверие к судейскому корпусу. В то же время в России развернута кампания по шельмованию третейских судов. Принят целый комплекс подзаконных актов, ущемляющих, в противоречие закону, статус третейских судов. Государственными судами проводятся совещания с официальной повесткой дня: как бороться с третейскими судами (хотя с точки зрения логики они должны приветствовать такую «разгрузку» профессиональной деятельности, т. е. воспринимают третейские суды как конкурентов у кормушки, которые и сами не едят, и другим не дают). В средствах массовой информации подается искаженный материал о деятельности третейских судов (хотя удельный вес их ошибок и нарушений на несколько порядков меньше, чем в государственных судах, а их решения не подлежат принудительному исполнению без одобрения государственным судьей).
Мировая практика формирования механизма правового регулирования наработала колоссальный арсенал инструментов, минимизирующих коррупционную составляющую социально-экономических процессов (в сфере криминальной юстиции это так называемая трансакция, медиация, сделка о признании и т. д.). Большинство из этих средств широко известны; а их игнорирование отечественными законодательными и юрисдикционными органами свидетельствует лишний раз о высоком уровне коррупции в нашем обществе.
Любое целенаправленное поведение предполагает как минимум знакомство с предметом воздействия. Большинство же отечественных криминологов, стратегов и тактиков борьбы с коррупцией не уделяют должного внимания исследованию психологии личности коррупционера, процессам мотивации его поведения. В результате важное положение о том, возможно ли в принципе предлагаемыми репрессивными средствами сформировать у чиновника антикоррупционный мотив поведения, остается неисследованным. В 2003 г. известный психолог Т. В. Корнилова провела масштабное социально-психологическое исследование в г. Москве на предмет выявления наиболее типичных мотивов поведения чиновников. Это исследование осуществлялось не посредством анкетирования, а в виде углубленного психологического зондирования каждого респондента, в связи с чем можно полагать о высоком уровне достоверности результатов эксперимента. В итоге побочного продукта такого исследования имел место результат, подлинное значение для юриспруденции которого, по всей вероятности, осталось сокрытым от исследователя. Т. В. Корнилова выявила существенную группу респондентов «работники администрации префектур Москвы, сочетающие в своей деятельности предпринимательство с другими своими административными обязанностями» (Корнилова Т. В. Психология риска и принятия решений. М., 2003. С. 235). Но ведь это именно субъекты коррупционного поведения! Для этого круга лиц типовыми мотивами являются: 1) агрессия (за свой интерес они будут биться до последнего, а любое давление на них вызовет контрмеры, подчиняться приказу «не брать взятки» они не собираются, более того, они активно используют антикоррупционный инструментарий против самих борцов с коррупцией и их же ошельмуют как коррупционеров и репрессируют); 2) низкий показатель стремления к самостоятельности (они стремятся структурироваться и объединяться, борцам с коррупцией следует иметь в виду, что они столкнутся не с частными проявлениями преступного поведения, а с деятельностью сложной и мощной организации); 3) отрицательный индекс чувства вины (от них бесполезно ждать раскаяния и позитивного перерождения); 4) стойкость в достижении цели (полумеры и непоследовательные асистемные мероприятия против них будут неэффективны); 5) высокая импульсивность и склонность к риску (по натуре они — игроки, не случайно российские чиновники известны во многих популярных казино мира, уголовный запрет в отношении их неэффективен, более того, он лишь подстегивает азарт и создает необходимую для них адреналиновую подпитку).
В настоящее время актуализируется процесс тестирования на коррупциогенность нормативных актов. Хотелось бы, чтобы такие исследования основывались не только на юридическом инструментарии, но и на объективных закономерностях нашей экономической и политической жизни, на психологических особенностях личности предполагаемых субъектов воздействия, на достижениях мирового опыта противостояния коррупции. Принцип экономии уголовной репрессии традиционно понимается как требование к использованию публично-правового запрета лишь в исключительных случаях, когда другие средства уже исчерпаны; этот тезис в том числе основывается и на понимании слабой эффективности непосредственно уголовно-правового запрета в отрыве от экономических, социальных, идеологических и политических инструментов. Сам же по себе тест на коррупциогенность любого нормативного акта должен охватывать не только его текст, но и весь механизм конкретного правового регулирования, включая в себя процедурные, учетно-отчетные, поощрительно-взыскательные положения, организационно-финансовое обеспечение и т. д.
