(Арановский К. В., Князев С. Д.) («Конституционное и муниципальное право», 2013, N 11)
К ВОПРОСУ ОБ ОСНОВАНИЯХ СОЦИАЛЬНЫХ ПРАВ И О СУБЪЕКТАХ ПРАВООТНОШЕНИЙ, С НИМИ СВЯЗАННЫХ
К. В. АРАНОВСКИЙ, С. Д. КНЯЗЕВ
Арановский Константин Викторович, судья Конституционного Суда Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор.
Князев Сергей Дмитриевич, судья Конституционного Суда Российской Федерации, член редколлегии журнала «Конституционное и муниципальное право», доктор юридических наук, профессор.
Статья посвящается рассмотрению социальных прав, круга субъектов, обладающих ими, проблемам обеспечения и реализации данных основных прав и свобод личности.
On the grounds for social rights and on the subjects of related legal relations K. V. Aranovskij, S. D. Knyazev
Aranovskij Konstantin Viktorovich, judge of the Constitutional Court of the Russian Federation, doctor of juridical sciences, professor.
Knyazev Sergej Dmitrievich, judge of the Constitutional Court of the Russian Federation, doctor of juridical sciences, professor, member of the editorial board of the journal «Constitutional and Municipal Law».
The article concerns consideration of social rights, related subjects, problems of ensuring and realization of such fundamental human rights and freedoms.
Социальные права остаются предметом обсуждения, где многое решает вопрос об их прямых основаниях и составе участников отношений, связанных с осуществлением социальных притязаний. Без уяснения этих, казалось бы, очевидных, атрибутов юридической компоненты социальной политики, имеющей целью — как это прямо следует из ст. 7 (часть первая) Конституции Российской Федерации — создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека, едва ли возможно выявление смысла и природы социальных прав. Сначала об их основаниях. Субъективное право может быть установлено законом, и действительно, многие социальные права имеют именно это основание. Из договора они возникают тоже, хотя в социальных правоотношениях договор иной раз имеет значение средства, предназначенного исполнить закон. Не исключим и правопреемство, в частности принятие Россией тех обязательств Советского Союза, которые касаются социальных прав, хотя оно и представляется в этом случае спорным — государственность России учреждена не взамен, а в отрицание советской с ее социалистической справедливостью, обобществлением и распределением. Кроме закона, договора и правопреемства за основание прав можно взять и обещание <1>, в том или ином виде совершенное и, главное, так или иначе усвоенное другой стороной. Силу его не стоит принижать, особенно в социальных притязаниях, заметную часть которых принято видеть именно в праве на обещанное <2>. ——————————— <1> Так, «в англо-американском праве… именно из симбиоза между обещанием и consideration рождается договор… договор немыслим без обещания… каждый договор включает хотя бы одно обещание, которое имеет юридические последствия». См. об этом: Осакве К. Доктрина встречного удовлетворения (consideration) в англо-американском праве // Российский ежегодник сравнительного права. 2007. N 1. СПб., 2008. С. 438 и далее. <2> Ссылаясь неоднократно на принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства, Конституционный Суд России, в сущности, выражает представление об обещании как основании обязательства. Из чего граждане себя обнадежат и войдут в доверие государству как отдельному субъекту или закону как акту власти? Из их образного могущества, но не только — полагая недопустимым без предупреждения и действительных причин менять правила, например налоговые, или условия предоставления социального обеспечения, Суд подразумевает, конечно, что законодательная власть выразила себя в таких решениях либо в таком уклонении от них, что из этого прямо или конклюдентно следуют обещания. Они и связывают будущие решения обязательствами, которые нельзя свободно изменить или упразднить.
Сказанное касается более или менее формальных оснований, но праву этого мало — ему нужны основания этические. Без них опорочены будут закон и договор, вынужденное обещание и любая иная форма, если она, предназначенная выразить этически состоятельное право, этого не делает. В этическом обосновании ссылкой на закон не отделаться, потому что несправедливый закон дисквалифицируют в суде или в парламентской нуллификации, отрицая в нем право. Противоправному договору или обещанию тоже откажут в действительности. Социальным притязаниям можно дать силу закона, административных установлений, но если они определяют собой трудовые отношения или судьбы частного и публичного имущества вопреки справедливости и гражданской свободе, поощряют социальный инфантилизм служащих и других лиц, то получателям выгод достанутся неправомерные приобретения. Если социальная справедливость велит установить равенство имуществ и выгод на том основании, что они разошлись между людьми неравномерно, то прав это не создает и обязанность изменить положение из этого не следует. Обогащение, конечно, тоже можно опорочить ссылкой на противоправное отобрание собственности, труда и прочих благ, но это требует законной процедуры восстановления и защиты нарушенных прав. Если же из неравенства выводить преобразование социально-экономических правоотношений вслед бесформенным побуждениям, гневу и горю, оскорблению, зависти и надежде, то исполниться оно может лишь вопреки правам человека и праву. Конечно, и у социальных притязаний есть основания — это принадлежность людей к общему роду и ценность человека. Безотносительно к справедливости и заслугам человеческую личность нельзя оставлять без пищи, одежды, медицины и помощи в житейских нуждах, когда человек не может о себе позаботиться. Не обязательно он имеет право на такую заботу, но, бросив его, общество и его участники теряют основания себя уважать и считать себя хорошими людьми (просто людьми). Оставлять людей вне социальности еще и опасно и, если общество не впало в беспамятство, а его влиятельные члены не потеряли рефлекса самосохранения, эту опасность они чувствуют и отвечают на нее, быть может, установлением социальных прав. Но с такими основаниями социальные права — не столько права человека чего-либо требовать, сколько долг оказать помощь ближнему и его усилиям удержать свое присутствие в обществе. По общему правилу долг сочувствия и соображения безопасности не создают права на помощь; потребность или нужда сами по себе не образуют оснований права на помощь постороннего. Долг деятельного сочувствия расположен в области нравственной свободы, а меры защиты от социальной опасности — в пространстве целесообразности и доступных возможностей. Целесообразность и нравственность располагают дать поддержку, но не обязывают к ней. Пока социальное право на помощь формально и предметно не установлено, оно остается намерением или пожеланием: «…желательно, — сказал Европейский суд по правам человека 18 января 2001 г. в четырех постановлениях сразу, — чтобы каждый имел место, где он мог бы проживать с достоинством и которое он мог бы назвать домом… многие не имеют жилища. Вопрос о том, выделяет ли государство фонды для обеспечения каждого жильем, является вопросом политического, а не судебного решения» (дела Джейн Смит (Jane Smith), Костер (Coster), Берд (Beard) и Ли (Lee) против Соединенного Королевства). Социальные притязания имеют не только обездоленные, но и те, кто общественного положения не утратил. Им тем более не все обещано. Так, среди экологических притязаний есть несомненное право на защиту от нарушений и возмещение причиненного вреда, на получение значимой информации от субъектов, выполняющих экологически небезопасную деятельность. Совсем иное — сделать доставшуюся человеку среду удобной и безопасной. В одном случае притязания имеют значение свободы человека и сообществ от причинения вреда, а во втором — притязания, намерения, интересы уважения заслуживают, но сами по себе никого не обязывают. Одно дело — справедливая зарплата как предмет права, имеющего основанием договор, но действительного и без договора, и другое — денежные вспомоществования. Их можно сделать предметом обязательств по договору или по закону, которые и определят содержание и объем соответствующих прав. Притязание же на такие деньги, если не признать его законом, договором или обещанием, не порождает чьих-либо прав, подобных неприкосновенности, свободе от причинения вреда или заслуженному вознаграждению. Чтобы субъективное право признать, нужна определенность не только в его основаниях, но и в составе участников правоотношений. Без нее не разобрать, кто обладает правом и кто по этому праву обязан. Социальные права и в этом смысле не имеют на первый взгляд общего знаменателя. Возьмем право на сносные условия жизни (удовлетворительные, достойные, достаточные и т. п.) <3>. Кому такие права заявлять и кто обязан предоставить человеку, его семье достойные условия, кто должен его обслуживать? Сторонние лица этих обязанностей не признают, пока их не обяжут к тому закон, договор, правопреемство, обещание, причиненный вред и другие основания, отнесенные к справедливости. На милосердие сограждан в поддержании достойной жизни можно надеяться, но нельзя его требовать. ——————————— <3> Положения п. 1 ст. 25 Всеобщей декларации прав человека зовут к тому, чтобы каждый человек имел «право на такой жизненный уровень, включая пищу, одежду, жилище, медицинский уход и необходимое социальное обслуживание, который необходим для поддержания здоровья и благосостояния его самого и его семьи, и право на обеспечение в случае безработицы, болезни, инвалидности, вдовства, наступления старости или иного случая утраты средств к существованию по независящим от него обстоятельствам».
Поскольку помощь частных лиц достается не по праву, то требование о хорошей жизни примеряют к другому кому-нибудь, кто обнадеживает способностью отвечать по таким обязательствам. Небезнадежны народ, государство; годится и работодатель — заключая договор, он становится не вполне частным лицом, чем и открывает себя социальным требованиям как «сильная сторона в трудовом правоотношении» <4>, даже если держит лавочное хозяйство и еле-еле сводит концы с концами. Немецкая формула «собственность обязывает» если не самих немцев (они не выводят из нее смелых обязанностей), то других юристов вдохновляет испробовать право на достойную жизнь на владельцах состояний <5>. Впрочем, «капиталистов» обязывают и без формул. ——————————— <4> Например, согласно Постановлению Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2011 г. N 28-П «По делу о проверке конституционности части четвертой ст. 261 Трудового кодекса РФ в связи с жалобой гражданина А. Е. Остаева» работодатель, даже если ему не нужен труд работника, не вправе его увольнять, т. е. обязан платить ему зарплату, если этот работник — кормилец многодетной семьи. Иначе говоря, частное лицо считается в той или иной мере ответственным за решение социальных задач, потому что, делаясь работодателем, оно попутно получает и обязанность заботиться о социальной поддержке работников, даже об их семьях в силу далеко небесспорной презумпции обладания более устойчивым экономическим положением. См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2011 г. N 28-П «По делу о проверке конституционности части четвертой ст. 261 Трудового кодекса РФ в связи с жалобой гражданина А. Е. Остаева» // СЗ РФ. 2011. N 52. Ст. 7639. <5> Иногда в основание берут «социальное партнерство» с тем, однако, что оно замкнуто в границы трудовых отношений. Не забывают и «социальную ответственность бизнеса» и, не определяя заблаговременно ее содержания и пределов, свободно из нее выводят, например, обязанность авиаперевозчика за свой счет нести издержки по провозу детей вполцены. В этой связи в Постановлении от 20 декабря 2011 г. N 29-П российский Конституционный Суд обратил внимание на то, что государство не вправе уклоняться от нахождения баланса интересов сторон, вовлеченных в обеспечение льготного порядка предоставления российскими авиакомпаниями своих услуг этой категории пассажиров, так как в противном случае будет иметь место едва ли оправданный перекос ответственности за осуществление социальной функции государства исключительно на те или иные бизнес-структуры. См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 20 декабря 2011 г. N 29-П «По делу о проверке конституционности положения подпункта 3 пункта 2 статьи 106 Воздушного кодекса Российской Федерации в связи с жалобами закрытого акционерного общества «Авиационная компания «Полет» и открытых акционерных обществ «Авиакомпания «Сибирь» и «Авиакомпания «ЮТэйр» // Текст постановления официально опубликован не был.
Что до народа, то не похоже, чтобы он себя обязывал по правам, подобным праву на достойную жизнь <6>. Такая обязанность явно заставляла бы народ содержать часть своих граждан вопреки справедливости. Народы выставляют вместо себя в такие правоотношения государство. Правда, этот ход используют не все, и, например, у англосаксов разных стран образ государства во внутреннем юридическом обороте почти не водится. Ему предпочитают народ как общность людей (the people), нацию, Корону, парламент, правительство, президента, штат и федерацию, муниципальную корпорацию и прочих субъектов, не столь многозначных, зато ясно очерченных и готовых отвечать либо выставить иммунитеты. Вместо правового и, тем более, социального государства у них в ходу верховенство права — оно передает строй отношений и оставляет государство без дела. Г. Д. Гурвич замечал, что теоретики демократического государства видят в нем, в отличие от «государства доминирования», «систему множества правоотношений», «обеспечивающий равновесие порядок», «соисполнение публичных функций», но не субъекта <7>. Социальными правами не просто обязать государство, если его смутная правосубъектность не обнадеживает способностью следовать обязательствам. С такой государственностью трудно множить социальные права — они слишком прямо обязывают собою налогоплательщиков, правительство, муниципалитеты, а те считают свое и не спешат брать обязательства, чтобы платить по ним или отвечать за их нарушение. ——————————— <6> Народ вообще плохо поддается обязыванию, особенно в странах континентального права, где его права возносят до суверенитета и господства над государством. Значительные права предположительно должны сообщаться со значительными обязанностями, но в случае с народом это предположение слабо подтверждается. За рамками статьи заметим, что нехватка народных обязанностей до полного их отсутствия обращает на себя внимание в сравнении с обильными обязанностями и весомой ответственностью государства, которые сопоставимы разве что с необъятными его правами. Недостатку обязанностей обычно сопутствует скромность прав, как в статусе ребенка. Кто от обязанностей свободен, тот и правами своими не очень убеждает… <7> См.: Гурвич Г. Д. Идея социального права // Философия и социология: Избр. соч. СПб., 2004. С. 72.
На Континенте, однако, правосубъектность государства утвердилась. Оно дает социальную поддержку и защиту собственной персоной, собирая и распределяя, обременяя права одних и наделяя ими других. Именем его социальные притязания возводят в право и порой даже поощряют их, благо что обязательства ложатся на государство и на казну, а правом брать и тратить пользуются властвующие люди. И они властвуют подчас даже там, где конституционные свободы поставили бы их власти предел, не обременяй себя государство избыточными социальными заботами. Передача государству социальных обязательств и освобождение от них народа кажется изящным способом, не обязывая граждан лично, обязать их помогать постороннему благополучателю при посредничестве государства. Посредничество же обращается в замену стороны по социальным обязательствам, ибо по ним отвечает уже не народ, а государство. Но условное это послабление не дается даром, потому что граждане, вместе образуя свободную от социального бремени народную общность, получают обременения по отдельности — уже не перед получателями социальных благ, а перед государством. Передвижение субъектов внутри связанной совокупности отношений преобразует нравственный долг в налоговые обязательства, в ограничения собственности и в изъятия из предпринимательских и иных выгод, чтобы это позволило государству сделаться тотальным защитником и благоустроителем. Снимая с граждан личный долг содействовать ближнему, государство за их же счет раздает благодеяния заметно проще, чем если бы их творили частные лица. Этот паллиатив, однако, как любая полумера, оставляет без решения нечто важное, что касается справедливости, права, нравственности. Государственные средства даже формально считаются достоянием народа, и эта формальность, в отличие от многих, не фиктивна, потому что правильно объясняет их происхождение. Утоляя житейские надобности части граждан, государство расходует именно общее достояние, которое досталось народу от прежних поколений (недра, возобновляемые ресурсы, инфраструктура и проч.), а равно средства, изъятые у частных лиц, которые потратили на них свой труд и удачу, свободу и собственность, здоровье, наконец. Именем государства действуют люди, которые по своему усмотрению распределяют не свое. Они, быть может, и действуют из человеколюбия, но такой гуманизм ничего им не стоит и даже вознаграждается. Исполняя свои благие намерения, они расточают средства, отвлекая их от устройства коммуникаций, науки, образования, обороны, правосудия и еще от многого. С этим «многим» большинство граждан могло бы при щадящих налогах и в состоянии свободы обеспечить себе и своим близким достойную, безопасную жизнь и снизить социальную нагрузку государства до величин, в которых она необходима действительно нуждающимся. В движении средств, собранных на обслуживание социальных притязаний, велика «естественная» убыль, которая обходится тем дороже, чем больше распорядители удерживают себе — законно или не совсем. Их выгоды тем выше, чем выше траты, от которых отсчитывают «административный процент». Граждане же не используют изъятые средства во благо себе и своей свободе, хотя, выйдя из нужды, они могли бы отнять у власти многие поводы устраивать их благополучие. Такими поводами, однако, дорожат, особенно когда властям позволено решать, кого из благополучателей предпочесть. Так, ограниченные в праве распределять социальное жилье по своему усмотрению, они берегут специальные жилищные фонды и, кому-то позволяя приватизировать служебную квартиру, прочих держат в своего рода жилищной «крепости». А она ограничивает и свободу труда со справедливым вознаграждением, и право на развитие, и возможность строить достойную жизнь в пригодных для этого условиях. Едва ли благоприятны условия, когда стесненные в средствах и зависимые от начальства-работодателя граждане служат за вознаграждение, которое при других обстоятельствах не удержало бы их на работе. Недостаток средств стесняет и ту свободу, в которой большинство граждан поддерживает и содержит родителей, детей, вообще близких и даже чужих — больных, оставленных, несчастных. Поддержка эта иной раз ненадежна именно по скудости средств, которых гражданам не нарастить, если власти распоряжаются слишком многим. И ее недостаток располагает не доверять великодушию и ответственности человека в противоречие, например, ч. 3 ст. 39 российской Конституции, которая обязывает поощрять благотворительность, т. е. одобряет частные благотворительные побуждения. Но, положим, частной благотворительности верить нельзя и предпочесть ей следует государственную филантропию. Для этого государству нужно приписать нравственное достоинство, совесть, сочувствие и прочее человеческое. И многим сила, заключенная в образе государства, позволяет видеть в нем волю, ум и другие достоинства (и ему же приписывать демонический нрав). Но заметим, что носителем нравственного может быть, кроме Бога, лишь человек с его чувством, рассудком и совестью, а в государственных «организмах» такие способности не водятся. И поэтому функции государственного гуманизма выполняют лица, облеченные властью и вовлеченные в службу. Выбор, следовательно, сводится к тому, на чью помощь и защиту вернее полагаться — на частных лиц или на людей в чинах. Быть неуспешными, конечно, могут все, и неуспехи властей предержащих, не говоря уже об их корысти, давно и повсеместно замечены <8>. Но разве сравнятся величина и качество публичного социального обеспечения с помощью, которую заурядно и обыденно получают люди от людей — больше от своих, но частью и от чужих? Поддержать своих — все еще главный и самый надежный способ социальной поддержки тех, кто в ней нуждается; публичная же поддержка остается второстепенной, хотя обходится все дороже. Понятно, что, имея родню, товарищей и прочих близких, многие все же бедствуют. Но, во-первых, дает ли им социальная поддержка достойную жизнь или все же оставляет их прозябать? Во-вторых, не участвует ли в этом бедствии и расчет на социальные права? Ведь иногда, желая избежать издержек совести и репутации, очень удобно положиться на социальные обязанности государства и не входить в расходы на заботу о пожилых и младших, о больных и бедствующих, а заодно не отвечать и за себя. ——————————— <8> В России не вполне верят частным пенсионным фондам и застройщикам, опасаясь разорения или обмана, что подтверждают банкротства, денежные пирамиды, пропавшие в банках деньги. Государственное пенсионное обеспечение или обещания жилья кажутся иной раз надежными, как надежным кажется и само государство. Но потери от государственных дефолтов, замораживания вкладов и других потрясений ни с чем не сравнимы. Не имеет себе равных и разрушение надежд на государственную квартиру, которую миллионы граждан заслужили десятками лет труда. Незыблемость не только государственных обещаний, но и самой государственности не стоит преувеличивать — пальцев руки хватит, чтобы пересчитать в Европе государства, уцелевшие за последние сто — сто пятьдесят лет от разрушений и потерь территории и населения.
В представленном сочетании правоотношений с перемещением субъектов, долженствований и притязаний открываются не одни лишь приемы и средства социального благоустроения, но и значительные последствия, которые можно считать судьбоносными. Будем исходить из того, что Конституция опирается на нравственность <9>, которая существует лишь в побуждениях и решениях человека. Не станем обсуждать, какая именно этика сообщается с конституционным правом, но позволим себе утверждать, что государство, когда его обращают едва ли не в главного носителя и деятеля нравственности, занимает пространство, отводимое человеку для проживания и для исполнения личного долга. Такая замена нужна, конечно, той совести, которая не справляется со своей работой, и социальные права нельзя делать лишь причиной того, что может казаться этическим упадком. Скорее наоборот — когда народ приближается к моральному бессилию и уступает вызовам, теряет будущее и настоящее, он все же пытается продолжить, пусть по инерции и с перерывами, свое этическое наследие. Даже в нравственном нездоровье люди обличают падение нравов, ибо подозревают, может быть безотчетно, что в бесчестии и неправде жить опасно. ——————————— <9> В целях защиты нравственности ч. 3 ст. 55 Конституции РФ позволяет вводить ограничение даже конституционных прав и свобод — конституционной ценности высшего ранга.
Справедливость и честность, однако, налагают бремя долга, непосильное при этическом бессилии. И тогда, не полагаясь на себя и друг на друга, люди обращают расчеты на государство, умозрительно снабдив его способностью к нравственному чувству. Фантастический этот ход утешает, но такое утешение непозволительно народу, который расположен себя продолжать и в состоянии это сделать. С видами на свое народное будущее граждане не вправе уклоняться от личного усилия и от справедливости, взятой за цель. Это относится и к социальным правам, которые, как и социальная государственность, представляют собою лишь средство, способное дать отдельные решения, но не заменить ни свободу, ни долг. Впрочем, не сами социальные права и не государство, а избиратели и лица, ими избранные, министры и депутаты, родители и дети, т. е. люди, отвечают за легкомысленный расчет и за его последствия. Социальные права в той мере, в какой они обязывают государство, отменяют нравственные решения и деяния как личную обязанность. И они же отнимают нравственное у благополучателей, угнетая в них рефлекс справедливости. Социальная помощь, получаемая по праву и соответственно из обязанности другой стороны, делает благополучателя кредитором, чем и лишает его оснований благодарить за добро. Впрочем, комбинация правоотношений со сменой субъектов не так хитра, чтобы благодарное чувство совсем не отвечало на помощь, получаемую по социальному праву. «Сопутствующей» благодарности, однако, не хватает нравственных оснований, и в нее входит примесь личного унижения — благодарность, кроме могущественного государства, обращают еще и к начальственным чинам, а иной раз и к работодателям-хозяевам <10>. Конституционному же строю и гражданской свободе избыточное начальстволюбие и административная покорность противопоказаны. ——————————— <10> Благодарят еще и врачей, преподавателей. Их оставим до времени, но заметим, что этих создателей и распространителей социальных услуг благодарят иной раз деятельно и не вполне законно, чего в частной медицине или в частном образовании, как правило, не бывает.
И добавим, что неумеренная социальная помощь, а главное — социальные обещания, расточаемые как социальные права, заметно обесценивают блага в сравнении с тем, как если бы человек откровенно получал их в дар либо, приобретая их по праву своими силами и за свой счет, дорожил бы приобретенным <11>. Иные из социальных благ люди — пускаясь во все тяжкие — стараются получить не столько из нужды, сколько в беспокойстве о том, что они достанутся другим. Как следствие, государство вынуждено создавать и поддерживать развернутую систему контроля, позволяющую осуществлять фильтрацию претендентов на тот или иной социально-правовой статус (чернобыльца, инвалида, ветерана и т. п.), что, как это прекрасно известно из многочисленных примеров, получивших широкую огласку, вовсе не гарантирует общество от вопиющих злоупотреблений. ——————————— <11> Девальвация благ, получаемых по социальным правам заметна, например, в небрежном отношении к жилью, бесплатным услугам в образовании или медицине, которые получают, не вполне ответственно и в то же время не совсем требовательно. Сказывается неопределенность ролей, исполняемых сторонами, — по благодеянию или по праву достается благо? Решительно иначе получают, например, благотворительную медицинскую помощь, как и платную медицинскую услугу: в одном случае искренне благодарят, в другом — притязают на исполнение обязательства и в обоих — дорожат полученным. По платной медицинской страховке не пропускают обследований, следят за качеством услуг, а заодно берегут здоровье, чтобы меньше болеть и платить. Государственных же и муниципальных больниц кто-то сторонится, пока не вынудит крайность, а кто-то делает из лечения увлечение, сочиняет поводы своим визитам к врачу и госпитализациям, имея в виду, что за них не нужно платить.
Если граждане не смирились с тем, что их народное существование завершено, им нельзя уповать на всесильное государство, чтобы на него сложить попечение о стариках, детях, родителях, соседях и обязать его всем помочь и всех накормить, поселить, обогреть, вылечить и выручить. Не вправе они не замечать и той очевидности, что государство приводят в действие люди, не столь одаренные и совестливые, чтобы именно им вручать огромные средства в расчете на их наилучшее употребление. Ведь известно, что с общим достоянием время от времени обращаются плохо. Публичная раздача благодеяний, особенно шумная, убеждает в том, что приобретать и сберегать свое по праву не так выгодно, как получать по начальственной благосклонности. Конституционный, ответственный образ поведения при этом проигрывает выгодам от начальственной заботы. Не упустим «побочное», но важное последствие обсуждаемой комбинации правоотношений и субъектов. Она, смешивая моральный долг и обязательства государства и ограничивая имущественную основу свободы, открыта развитию. Конституционным же основам расширение государственного вспомоществования опасно — оно может незаметно перейти границы, за которыми гражданская свобода пресекается. Когда бы не эта опасность, социальные права следовало бы наращивать настолько, насколько позволяют средства. Но человеческая стойкость к соблазнам, как и решимость к свободе, небезграничны. И если возможность получить по праву содержание, кров, лечение, поручить свои заботы государству открыта, то отклонить ее не так просто. Соблазна больше даже не в самом получении благ, которые нечасто радуют и больше утомляют сопутствующими хлопотами, сколько в обещании, которое возбуждает надежду на льготно-социальное. Итак, отношения по поводу социальных прав субъектной определенности не лишены, а это признак, который позволяет отнести к субъективным правам человека те из них, по крайней мере, что обязывают государство, работодателей и прочих контрагентов. Государство, однако, заменяют субъекты, отношения с которыми обращаются в прозаически-формальные либо лично насыщенные связи с начальственными чинами. Сложный состав субъектов и переплетение правоотношений затемняют существо социальных прав и обязательств. В случаях же, когда, заменяя собою нравственный долг, они впитывают его привкус и оттого теряют требовательную силу, нельзя не видеть в них определенной деформации в сравнении с полномерными правами человека. С этим, как и с неясностью своих оснований, социальные права и навлекают на себя нередко формы и титулы намерений и программ.
Литература
1. Всеобщая декларация прав человека (принята Генеральной Ассамблеей ООН 10.12.1948) // Российская газета. N 67. 1995. 5 апреля. 2. Постановление Конституционного Суда РФ от 20 декабря 2011 г. N 29-П «По делу о проверке конституционности положения подпункта 3 пункта 2 статьи 106 Воздушного кодекса Российской Федерации в связи с жалобами закрытого акционерного общества «Авиационная компания «Полет» и открытых акционерных обществ «Авиакомпания «Сибирь» и «Авиакомпания «ЮТэйр» // Текст Постановления официально опубликован не был. 3. Постановление Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2011 г. N 28-П «По делу о проверке конституционности части четвертой ст. 261 Трудового кодекса РФ в связи с жалобой гражданина А. Е. Остаева» // СЗ РФ. 2011. N 52. Ст. 7639. 4. Гурвич Г. Д. Идея социального права // Философия и социология: Избр. соч. СПб., 2004. 5. Осакве К. Доктрина встречного удовлетворения (consideration) в англо-американском праве // Российский ежегодник сравнительного права. 2007. N 1. СПб., 2008.
